Простудился на Холодной Войне

      Америка долго находил способ добраться до города. С тремя долларами никуда не уедешь, просто потому что здесь такую валюту никто не примет. Однако в мире не без добрых людей, и одна пожилая женщина со своей дочерью согласились подвезти до центра абсолютно задаром. Альфред хотел было всё же всучить им хотя бы один доллар, но потом вспомнил, что застрял в незнакомом городе, в незнакомой стране, холодной осенью и абсолютно на мели. Во всём теле по какой-то причине чувствовалась слабость, будто он пробежал километр без передышки или не спал по крайней мере трое суток. Итак, добравшись до Санкт-Петербурга, Америка первым делом собирался пойти в ближайший полицейский участок. Зачем? Он не знал, но был наверняка уверен, что сможет достучаться до кого-нибудь «самого главного» там пояснив, мол, такие дела, я Альфред Джонс, помогите мне выжить. Однако только верхи правительства были в курсе существования понятия «воплощения стран», поэтому мучили сомнения по поводу того, допустят ли Альфреда до этих самых верхов. Да, видимо, смысла идти в участок нет. Тогда почему он сейчас ищет глазами отдел полиции? Мысли стали путаться и терять смысл. Теперь ещё и жарко как-то стало. А рукам холодно, не согреть их всё никак. Проклятая северная страна. Небо такое серое, что непонятно, полдень сейчас или вечер. Америка уже запутался во времени, не мог бы ответить, спроси его кто-нибудь, во сколько он прилетел сегодня в этот ужасный город. Альфред стал плохо понимать, что происходит вокруг. Ладно, нужно хотя бы узнать, где он находится прямо сейчас. Спросить, что ль, у кого? — Простите, а какая это улица? — задал он вопрос по-английски проходящему мимо мужичку подозрительной наружности. Тот, к счастью, понял. — Ит из Смольный проспект, май френд, — усмехнулся мужичок и стремительно ушёл прочь. «Нужно ещё спросить, поконкретнее!» — смутно подумал Альфред и стал искать среди людей кого-то, кто на вид был толковый. Удивительно, но толковых людей было крайне мало, все внешне были какими-то глупыми и недоделанными. Они расплывались, разбивались и рассыпались, уклоняясь от взгляда Альфреда, и мешались со своей толпой, лужами и фонарями. Если фонари зажгли — то уже вечер, что ли? Но Америка же прилетел совсем недавно, рано утром. Сколько, чёрт побери, времени он провёл на этом самом месте, рассматривая глупую плывущую толпу? Казалось, что минут пять, однако потемневшее небо говорило об обратном. С неба на лицо Америки падали хлопья снега, ослепляя глаза и умывая кожу. Альфред принялся ходить туда-сюда, ему казалось, что снег где-то в определённом месте падает чаще и больше, нежели в метре дальше. — Ты что вообще здесь делаешь? — спросил невероятно знакомый изумлённый голос неподалёку от Америки, которого качало из стороны в сторону. Он повернул голову в сторону вопрошающего России, и его охватили два сильных чувства: желание убежать подальше, чтобы избежать разговора, и желание подойти и ударить. Джонс поборол оба и, стараясь выглядеть беспечным, приблизился к Империи Зла. Его не удивил тот факт, что произошла эта внезапная встреча, хотя Брагинский обычно находится в Москве; его больше удивляло то, что так внезапно стало темно и шумно. — Здарова, Раша. Я вот гуляю тут, ок да? — сунув руки в карманы и напустив на себя боевой вид, сказал Америка. Он немного пошатывался отчего-то. России в этот момент Джонс показался похожим на взъерошенного петуха, ищущего драки. Впрочем, он не был далёк от истины. — Я поражён, что ты вообще знаешь о существовании других моих городов, кроме Москвы, — сказал Россия, почему-то грустно. Ему сейчас не очень нравилась перспектива выяснять отношения. Но Америке, как ни странно, она нравилась ещё меньше. Горло противно саднило, во рту было как-то вязко, нос был заложен и говорить не хотелось ничего вообще. Чёрт, Альфред, соберись, вот не сейчас. Заболеть только и не хватало. Надо что-нибудь сказать Рашке, что-нибудь, что было бы обидным. Но Россия расплывался в глазах Америки, то сливаясь со светом фонарей, то с другими людьми, то с ледяным дождём, который идёт уже весь день. — Рашка… — ему, кажется, стало ещё хуже. Хотя куда уж хуже — с самого начала проклятого сегодняшнего дня он не мог понять, что происходит. Голова раскалывалась от боли и пламени, горящего где-то в самом центре будто воспалённого мозга. «Держи сердце тёплым, а голову холодной» — вспомнилось ему. Или ноги там надо было в тепле держать. Или руки. Никак не вспомнить. А надо ли вспоминать, причём здесь вообще пословицы? — Рашка, блин… Отстань. Это было неожиданно для обоих. Для Америки — потому что он уверен был, что скажет что-то более оскорбительное, а для России — потому что Альфред решил не продолжать диалог и просто прикрыл глаза рукой, опустив голову. — С тобой точно всё нормально? — Да иди ты… — огрызнулся Америка, но, подняв взгляд на Россию, не увидел ожидаемой издёвки. Тот смотрел действительно участливо; Брагинский сам не ожидал от себя, что будет волноваться по поводу состояния здоровья врага. То есть, будет, но немного в другом смысле — его обычно беспокоило то, жив ли идиот Америка или, к великой радости, умер. Как же холодно тут. Безумно холодно, ветер пронизывает Америку до костей, воет. Почему вообще воет, где ему выть, это улица, верно? Похоже, ему просто кажется, секундное помутнение, со всеми бывает, ну. А вот этот мерзкий дребезжащий звук на низких тонах, от которого дрожишь всем телом, точно не галлюцинация. От этого звучания даже вся картинка перед глазами мигает ослепительно-яркими пятнами, а всё происходящее доносится обрывками и вспышками. — Альфред, ты совсем бледный, — раздваивающийся в глазах Америки Россия подошёл ближе. — Не приближайся, комми! — Джонс по старой привычке положил руку на пояс, нащупывая пальцами кобуру с оружием. Конечно, он ничего не нашёл, но сам был уверен, что держит заряженный ядерный револьвер. — Со мной всё оки-доки-локи, чесслова. Только у вас очень холодно тут… И дождь противный, и снег, и этот шум. — Сейчас нет дождя, снега тоже, — заинтересованно наблюдал за ним Иван. — Как это нет?! Может, ещё скажешь, что солнце светит? — Солнца тоже нет, поздно для него. Но ты весь дрожишь, — равнодушно заметил Россия. Тыльной стороной ладони от прикоснулся ко лбу Альфреда, тот сразу отдёрнулся. — У тебя температура. Россия говорил медленно, а смотрел так, будто чего-то выжидал. — Нет у меня никакой температуры, я на сто сорок шесть процентов здоров! — вскинулся Америка, раздражённо подёрнув плечом, однако через секунду закашлялся. Да, чувствовал он себя прескверно, но его выводил из себя Брагинский, смотрящий холодно и будто свысока. Конечно, заклятый враг по-иному смотреть и не мог, но теперь Альфред окончательно убедился в чёрствости России. Неужели этот страна даже сострадать не может, хоть поддержать, помочь?! Ведь что-то похожее на сопереживание промелькнуло ещё минуту назад. Постойте-ка, хотел Америка, чтобы ему помогли, или нет? Чёрт возьми, нет, конечно, нет! Это всё бред от плохого самочувствия! Даже предложи Россия ему помощь, Альфред ни за что бы её не принял от Империи Зла, вот ещё. — Иди за мной, — махнул рукой Россия, безучастно взглянув на еле стоящего на ногах Америку. — Ага, щас, — засмеялся Герой, но смех перешёл в кашель. — Я буду сидеть здесь, — он опустился на поребрик у тротуара, — и подожду, когда ты уйдёшь. А потом что-нибудь придумаю. Сам. Но даже сидеть Америке стало трудно, он согнулся, безуспешно пытаясь противостоять слабости, которая сделала всё тело целиком обессиленным. Хотелось прилечь на землю, но это было бы ниже его достоинства. — Альфред, у тебя озноб, — сконстатировал факт Брагинский, наклонившись к нему. — Видимо, другого выхода нет, раз ты настолько упрямый. У Америки голова закружилась ещё сильнее, когда Россия поднял его над землёй. — Ты чё творишь, поставь меня обратно, коммуняка! — запротестовал он, но не способен был ни на малейшее движение руки. Альфред ощущал теперь не только туман в голове и беспомощность, но и стыд. Этот злобный русский видит его изнеможение, слышит бессвязную речь, которую и сам Америка не контролирует и не понимает, так ещё и оказывает помощь, да, более того, несёт на руках! Ужасно стыдно, теперь Джонс ненавидел Россию больше, чем раньше. Но он недолго угнетал себя этим, ведь скоро провалился в сон, невольно прислоняясь к белому шарфу.

***

Всё тело Америки терзала ломка, мышцы ныли, будто их кто-то медленно и садистски растягивал. Голова разламывалась. Пробирал озноб. В полумраке Альфред не был способен разглядеть что-либо, но взгляд его цеплялся за мутные очертания. Мутными они были не от того, что снизилось зрение, а от того, что он не мог сконцентрироваться и сосредоточить взгляд и мысли на чём-то одном. Где-то у глаз, во лбу, жгучая боль мешала думать. Как бы хотел сейчас Америка уснуть, перестать чувствовать болезнь в полусознании. Ему казалось, что бы он ни сделал — снял бы с себя всё, или укутался бы во что-нибудь тёплое — озноб и жар будут преследовать вечно. Он лежал на спине, перенося лихорадку и стараясь не думать ни о чём, просто спать. Почувствовав внезапную прохладу на лбу, Америка вновь приоткрыл глаза, смотря перед собой в тёмный потолок, напоминающий ему своды грота. Россия сидел рядом, держа в руках старый компресс, который только что сменил. Около часа он безуспешно пытался сбить температуру холодным полотенцем. До этого он давал Америке жаропонижающее, но желудок Альфреда возвращал лекарство обратно. Рядом на столе стоял чайник с остывшей водой, которой Россия каждые пять минут старался напоить больного, тоже практически безрезультатно. — Какая тёмная ночь, — тихо выдохнул Америка, не слыша себя. Его мысли были заняты тем, чтобы не начать скулить и не подавать вид, что страдает. Он не знал, есть ли ещё кто-нибудь в комнате, или он в ней один, а знал только, что ночь тёмная и что её освещает тусклый свет лампы откуда-то слева. Слева было ещё что-то или кто-то, но это уже было за гранью взора и понимания Альфреда. Россия думал, как можно сбить температуру. Сам он болел давным-давно, ещё тогда, когда и такого понятия как жаропонижающее или антибиотик придумано не было, лечила его мама, помнил он это плохо. Его мать, Киевская Русь, была хорошей знахаркой того времени, и он бы дорого сейчас заплатил за те знания, коими она обладала. Неотложку вызывать не имело смысла, этим только был бы спровоцирован шок медработников: никто из них, можно быть уверенным, никогда не лечил страну. С другой стороны, тут дело было не в том, что болела страна — напротив, США чувствовали себя, как обычно, вполне хорошо, — болел Альфред, и его недуг не был связан со Штатами. Это была простуда, обыкновенная простуда, которая передавалась воздушно-капельным путём и не влияла на политику. Сорок один на градуснике — это мучительно и для простых смертных, и для стран. — Лампа… Долго ещё будет гореть? — пробормотал Америка, смотря на светильник сквозь щёлку меж век. Каким бы ни был этот тусклый луч, он был лучом надежды, вот только Альфред не понимал, надежды на что именно. Скорее всего, на избавление от пожара в груди, конечностях и разуме. — Никогда не выключай её, хорошо? — Не выключу, — пообещал Россия, ответив на бред Альфреда. Тот успокоился, кивнув и сжав в пальцах простыню, на которой лежал. Он был наполовину не здесь, а в своём сне, гуляя по лесу. В его лесу было прохладно и сыро, листья и травы покрыты росой, в чистом небе, окаймлённом верхушками сосен не было ни облака. Судя по ещё не поднявшемуся солнцу, но уже светлому небу, наступало утро. Ранним утром у Альфреда всегда было непонятно смешанное чувство сонливости и бодрости, а также лениво-тягучее ощущение, тянущее гортань где-то под ключицами. — Пойдём со мной! — воскликнул сквозь дрёму Альфред, обратив лицо к России. — Пожалуйста, глубже в лес, там есть озеро, огромнющее прям холодное озеро! — Пойдём, — согласился Иван, смачивая полотенце, меняя компресс и поднося к губам Америки кружку. — Пойдём, тебе сейчас необходима вода. Большое студёное озеро. Будешь пить из него, хорошо? — Хорошо, — лучезарно и отрешённо улыбнулся Альфред и принял дрожащими руками кружку, которую всё равно поддерживал Россия. — Можно я это вылью на себя? — Нет, ты и без того сейчас плаваешь в озере, Ал. Тебе лучше пить, а не обливаться. Америка, тем временем, был далеко, на берегу озера. Увидев выходящего из-за деревьев Англию, он замахал рукой, зовя брата по имени. — Россия, смотри, там Артур, — тихо засмеялся Альфред. Иван вздрогнул, впервые в жизни услышав искренний, пусть и болезненный, смех Америки. Внезапно раздался оглушительный грохот, смахнув с крон сосен стаи птиц. Обернувшись в сторону источника звука, Альфред попятился назад, закрыв глаза рукавом своей лётной куртки. Над лесом, в котором только что был утренний морозный туман, поднялся в бело-голубое небо гигантский ослепительный грибовидный столб. Это был тот самый огненный пылающий кошмар, который преследовал во снах Америку долгое время. — Нет, только не снова, — захныкал Альфред, закрывая лицо руками и произнося что-то невнятное. Всё его тело накрыла волна жара, огнём ядерного взрыва сжигая его под кожей. — Опять, опять внутри пусто! Опять оно всё сожгло! Россия в этот момент очень жаждал помочь больному, но был бессилен. Он желал обнять Америку и сказать, что всё в порядке, но понимал — от этого Альфреду станет ещё хуже. — Альфред, ничто не сожжено, — сказал всё-таки Россия, взяв руку Америки и сев рядом с изголовьем постели. «Ох, как пафосно сказал, не стоило» — Мне кажется, у меня сломаны пальцы, — шёпотом, разделяя каждое слово паузой, ответил ему Альфред, стиснув кисти врага и со страхом глядя то ему в глаза, то на свои руки. Россия не нашёл в его взгляде недавнего безумия, и оттого стало не по себе. — Пожалуйста, помоги мне, вылечи их. Как-нибудь… — Альфред тихо заплакал, ощущая мнимую боль от переломов. — Америка, смотри, — Россия наклонился и поцеловал несколько раз «сломанные» пальцы. — Видишь, теперь всё хорошо, да? Альфред, кажется, успокоился, поглаживая вылеченное место; ужас на его лице сменился умиротворением, он расслабился, взгляд смягчился. «Да, кажется, теперь не сломаны». — Нужно сбивать тебе жар, — поднялся Россия с пола, смущаясь своего метода «лечения переломов». Антибиотиков больше не осталось, но он помнил пару способов. Хотя бы уксусный раствор должен был помочь. — Америка, гуляй в лесу, он не сгорел. Расслабься, сейчас станет легче, обещаю. Альфред успокоился насчёт рук, но лихорадка не оставила его. Она неумолимо трясла несчастного, и тот вновь провалился в дрёму. Россия же, наскоро приготовив уксусный раствор для обтирания, вновь сел на колени у кровати и промочил в нём свежее полотенце. Он почувствовал через влажную ткань горячую кожу американца, вздрогнувшего от внезапного холода на груди. — Привстань, совсем чуть-чуть, мне нужно снять твою футболку, тебе полегчает, я протру тебя водой из того озера, — Россия приподнял Америку, освободив от одежды раскалённое жаром болезни тело. Тот с облегчением расстался с лишним грузом, ему было неприятно любое касание сухой жаркой ткани. Забывшись на несколько мгновений грёзами о лесе, он почувствовал, как прохлада, веющая среди сосен, обволакивает его тело. Русский растирал пылающую холодом уксусную жидкость по его коже. Альфред с хрипом вздохнул, кладя ладонь на руку России и притягивая её ближе и прижимая к себе. Сейчас ему нужна была только эта рука, ледяные пальцы которой тёрли всё сжигаемое лихорадкой существо Америки. Альфред нехотя отпустил её, когда необходимо было ещё раз смочить уксусом полотенце. Он считал, что полотенце здесь явно лишнее и что гораздо больше помогли бы прикосновения и растирание без него. — Привстань снова, аккуратненько, вот, — Россия снял джинсы с Америки, пытаясь не беспокоить того, тяжко дышащего. Опять Альфред ощутил ледяную влажность, теперь заставившую содрогнуться ногу. Он мечтал окунуться в прохладу полностью, но при этом дрожал, хотя уже не от болезненного озноба, а от холода. Ломка всё еще сковывала его тело, но стоны, которые всё громче издавал Америка, были вызваны вовсе не ею. Одной рукой он продолжал напутствовать пальцы России, держащие полотенце, другой искал что-то, чем можно было накрыться и согреться вновь. — Я возьму край? — хрипло спросил Америка, прижимая к груди шарф Брагинского. — Бери, — Россия нехотя согласился, он не привык, что к шарфу ещё кто-то притрагивался, это стало уже частью его тела. — Какой он… Мягкий! — восторженно шепнул Альфред, потёршись щекой о белую ткань и обняв её. — Как твои руки! Россия отвёл взгляд, стараясь не смотреть, как американец лижет шарф. Тот помнил, что эта вещь была будто частью Брагинского, и оттого ласкал длинную ткань усердней. От неё пахло телом России, и этот запах кружил Америке голову больше, чем разламывала её боль. — Тебе стало легче, da? — спросил русский больного, который обнимал и гладил шарф, и отложил на стол полотенце, сев на кровати и протянув градусник Альфреду. — Нет, мне кажется, я умираю, — тот прикрыл глаза и продолжил нежно касаться губами шарфа. — Внутри меня всё кристально-чистое. — Ты начинаешь превращаться во Франциска, с пафосными красивыми словами? — Вовсе нет, я говорю в прямом смысле. Как жарко, чёртова болезнь, — Альфред взглянул на Россию. — Пожалуйста, подвинься ближе, ты излучаешь такой приятный мороз. Брагинский приблизился к Америке и попробовал забрать у него свой шарф. — Ал, отцепись от него, сейчас я дам тебе воды, ты выпьешь как можно больше и постараешься поспать. — Такой приятный мороз, — задумчиво повторил Альфред и сел на постели. — Ты чего, лежи, тебе нельзя вставать! Джонс медленно обхватил горло русского горячими пальцами, пробираясь под овивающий шею шарф. — Холодная… — еле слышно протянул он. — Я мечтаю задушить тебя, Россия. Интересно, когда твоё тело будет мертво, сможет ли оно стать холоднее, чем сейчас. — Ляг и спи, не неси чушь, — Брагинский не знал, что ответить на нездоровые философские размышления врага. — Сейчас не время для взаимной ненависти, просто спи. — Россия, поцелуй меня, — попросил Альфред, коснувшись носом лба русского. — Э, нет, дружок, у тебя, походу, температура-то ещё выше теперь, — покачал головой тот, не восприняв просьбу всерьёз. «Разве же он в своём уме сейчас?» Америка всё же лёг, но шарф возвращать отказался. — Мне нужен он, это часть меня — возразил Брагинский, но обратно шарф так и не получил. — Раш, я умираю, я сегодня ночью умру. Впервые за эту ночь Америка спал спокойно, лес ему не снился.