***
В Москве декабрь, но до праздников еще далеко. Дворник лениво метет снег, то и дело постукивая озябшими ногами в валенках. Непонятно откуда взявшаяся ребятня из соседнего двора с дикими воплями начинает носиться вокруг дворника и закидывать его заранее заготовленными снежками. Дворник матерится и замахивается на них метлой. Мальчишки трусливо бегут прочь, но при этом продолжают гоготать и улюлюкать. Мужик провожает ребятню презрительным прищуром, плюет себе под ноги и возобновляет работу, энергично водя метлой туда-сюда, тихо причитая себе в седую от мороза бороду. У мясной лавки дрожит псина, косясь в сторону дворника, который в любой момент может погнать ее метлой прочь, да и дать под зад валенком напоследок. Собаке явно не хочется получать валенком. Но кушать ей хочется все же больше. Во взгляде дворняги нет тоски, как это часто можно заметить у ее сородичей и товарищей по собачьему несчастью. В глазах шавки больше смирения и понимания, даже какого-то покоя. Ей-то, вшивой, для счастья достаточно малого: покушать, поспать, не замерзнуть, увернуться во время от ботинка дворника, да и чтобы блохи не мучили. Не то что людям, у них-то в жизни столько горя и проблем, что некоторые из них, порой, с завистью поглядывают на бегающих по дворам и подворотням псинам. Курякин только утром вернулся с задания в Вене. Начальство, кажется, не прознало о том неприятном инциденте, который произошел с ним и парочкой туристов. Один немец решил покрасоваться перед подругой и начал указывать Илье на его рост, долговязость и выражение лица, будто у него геморрой в штанах. Ну что ж, теперь геморрой и кое-что похуже и у этого идиота. Илья устало поднимается по крутой лестнице, в авоське гремят бутылки молока. Соседка с третьего этажа поливает цветы на подоконнике. – Погода сегодня хорошая, да? – улыбается она Илье, кивая седовласой головой в окно. – Да, солнечно было, – хмуро бросает Илья, перешагивая через две ступени вверх. Здесь его знают как Андрея Семенова***, и нечего просто так светить настоящей фамилией. Службы выдали ему однокомнатную квартирку, в которой он, признаться, редко бывает. Пару раз в год, а то и меньше. Ему здесь делать нечего. В оглушающей квартирной тишине Илье тошно. Сразу вылезают наружу все демоны. В голове снова шумят перешептывания сослуживцев и коллег. Его мать опять видели в компании какого-то дипломата или секретаря партии. Слухи эти расползаются как тараканы, и придавить их невозможно, все равно гады живучие, все равно распространяют заразу дальше. Илья уже устал бить морду каждому, кто вякает гадости о его матери, но он продолжает это делать. Как его еще не погнали прочь из конторы, не выслали в Сибирь или, еще хуже, на Соловки, по стопам сгинувшего в холоде и голоде лагерей отца, необъяснимо. Отец. Вот о ком Илья никогда не забывает. И напоминание это ежедневно и исправно тикает у него на запястье. Самая дорогая вещь, что есть у Курякина. Илья глядит на циферблат отцовских наручных часов. Пять минут восьмого. В квартире холодно, студено и тихо. Однако Илья еще с порога чувствует, что в квартире есть посторонний. За пазухой верный Макаров, который через мгновение уже находится в крепких и уверенных пальцах Курякина. На потертых половицах замечает алые капли крови, еще свежие. Глубокая складка пролегает меж бровей агента Курякина. Капли ведут в спальню. Он спокоен, он собран, рука его не дрогнет, и Илья это прекрасно знает. Дверь приоткрыта, хотя Илья всегда плотно закрывает все окна и двери перед тем, как покинуть это место, которое домом назвать язык не поворачивается. Он замирает у порога, вслушивается в тишину. Его дыхание ровное, сердце совсем немного быстрее отбивает ритм, но это нормально. Ногой он толкает дверь и врывается в комнату, нацелив на постороннего дуло заряженного Макарова. В следующее мгновение авоська с молоком, которую Курякин отчего-то все держал в другой руке, с грохотом и звоном падает на пол. По деревянной поверхности быстро растекается белоснежное молоко, стремительно приближаясь к ботинкам Ильи, но он даже не обращает на это внимания. Глаза агента прикованы к человеку, сидящему на краю его постели, придерживающего рукой кровоточащий живот. Из приоткрытого рта раздаются еле слышные хрипы, зеленые глаза пронизывают Курякина насквозь, и Илья с огромным трудом делает вдох, медленно опуская пистолет вниз. – Здравствуй, Илюша, – хрипит она, и на нездоровом бледном лице проступает некое подобие улыбки. – Наташа.., – выдавливает из себя Илья, глядя на еще одного своего демона, которого он так старательно пытался игнорировать довольно долгое время.***
Видно, что она потеряла много крови, но рана не смертельная. Илья резкими, умелыми движениями заматывает торс Наташи, про себя замечая, что пресс у сестры стал совсем твердым. Наташа набрала массу, стала рельефнее и, разумеется, сильнее. Они молчат. Илья промывает ее раны в миниатюрной облезлой ванной комнате с крошащейся то тут, то там плиткой. Наташа наблюдает за ним, сжимая до белых костяшек края пожелтевшей ванной. Илья не хочет смотреть Наташе в глаза и не понимает, чего так боится. Она изменилась с их последней встречи, которая была аж четыре года назад. Восемь коротких телефонных звонков друг другу, три письма, два из которых от Наташи, - вот, собственно, и все их общение. Наташа шипит, когда он потуже затягивает бинты. Илья тихо извиняется, и Наташа только пожимает плечами. Она все еще бледна, поэтому Илья, закончив с ранами, бросается на кухню ставить чайник. Он стоит и смотрит на плиту, скрестив руки на груди, не замечая, как снова постукивает указательным пальцем, медленно отсчитывая про себя до десяти. Хочется схватить этот чайник и вышвырнуть его в окно, но он держится. Даже раненой Наташа двигается бесшумно, как пушинка. Так ее Илья и называл в детстве. Пушинка. – Ты отощал, – констатирует факт Наташа, опираясь плечом о деревянный косяк, сверля брата вызывающим и гнетущим взглядом. – А в холодильнике мышь повесилась. Илья делает еле заметное нервное движение в сторону холодильника, но потом вспоминает, что это всего лишь такое выражение, и злится на себя еще больше. Суставы его пальцев предательски хрустят, а Наташа давит улыбку. – Я был в командировке, – сухо отвечает он, таращась на чайник как на предателя Родины. – Да, в Вене. Тот немец хоть жить будет или ты ему все позвонки переломал? Илья косится на сестру через плечо, но Наташа только многозначительно вскидывает тонкие брови вверх и поджимает пухлые губы. – А я думал, ты просто сопровождала дипломата, а не участвовала в перестрелках, – спокойно отвечает Курякин, поворачиваясь обратно к чайнику, который начинает сипло кряхтеть. Не общаться в течение нескольких лет у обоих получается довольно неплохо, а вот выпустить друг друга из вида ни у одного из них так и не выходит. Брат и сестра, между которыми теперь стоит какая-то тонкая ледяная стена, не признают, что переживают, но и отрицать этого явно не спешат. Какой в этом смысл, если ложь в устах каждого будет тут же замечена и позорно выдернута на свет божий? Наташа не отвечает, поэтому Илья снова оглядывается и видит, как сестра медленно сползает по стене вниз. Где-то на уровне инстинктов она готовится к неизбежному столкновению с твердой поверхностью, однако этого не происходит. Вместо этого Наташа чувствует легкость, невесомость, будто она парит над полом. Лопатки обдает человеческим теплом, и девушка понимает, что это рука Ильи. Курякин медленно и бережно, словно очень хрупкую драгоценность, несет сестру обратно в холодную спальню, которая от чего-то все еще не протоплена как следует. В самый последний момент вспомнив о разлитом молоке, переступает через лужу и аккуратно кладет бледную, слегка трясущуюся сестру на кровать. Наташа все еще в сознании, не дает Илье отойти, слабо хватая его за руку. Забавно, ее рука такая миниатюрная, тонущая в широкой грубой ладони брата. Он замирает на месте, глядит сперва на их руки, потом на сестру, которая неотрывно смотрит на него помутневшими, но все еще выразительными и горящими глазами. – Я завтра же уйду, Илья, – шепчет Наташа, и в голосе ее непоколебимая решимость. – Обещаю. Уйду. Илья ничего не отвечает, только слегка сжимает ее пальцы своими. Ждет, пока Наташа не закроет глаза, затем выпускает руку. Она быстро проваливается в сон, которого у нее не было уже трое суток, поэтому не чувствует, как Илья заботливо укрывает ее толстым шерстяным пледом, смотрит на нее, пока на кухне не начинает истерично свистеть чайник. Он возвращается в комнату спустя полчаса, вытирает чертово молоко с пола, не забывая и про кровь Наташи, стараясь делать это как можно тише, чтобы не разбудить сестру. Илья шатается по невозможно маленькой квартире, мерит широкими шагами кухню, останавливаясь у окна и наблюдая, как соседка с верхнего этажа неуклюже ковыляет по заледеневшей улице, то и дело поскальзываясь. С темного неба сыплются белые хлопья снега, медленно и лениво вытанцовывая в воздухе различные полукруги и спирали, прежде чем упасть на землю. Наташа спит крепко, только периодически измученно вздрагивает, морща аккуратный носик. Для Ильи она все еще маленькая сестренка, когда как на самом деле Наташа давным-давно превратилась в сильную и самостоятельную женщину. Курякин сидит на кровати рядом с сестрой, свет он так и не включил, поэтому в темноте с трудом может разглядеть ее лицо, однако все равно каким-то образом у него получается убирать рыжие пряди волос, липнувшие ко лбу и щекам Наташи. Илья спать не хочет, поэтому гадает, что может сниться его сестре. Отец? Мать? Их солнечное и беззаботное детство? Или же работа? Что же случилось на ее задании, что Наташа получила такое ранение? И что ее заставило найти квартиру Ильи и пробраться сюда? Курякин глухо вздыхает, поправляя плед. Завтра, все вопросы завтра. Отцовские часы убаюкивающе тикают в зимней тишине его квартиры. Впервые Наташа и Илья поругались именно из-за этих часов. Отец оставил их для Ильи, как память, как некое наследство. А Наташа закатила истерику, бросаясь криками, словно ядом. – Почему тебе, Илья? Почему все вечно тебе? Почему он мне ничего не оставил? – в зеленых глазах сестры стоят слезы, ручки сжимаются в кулаки, а Илья прирос к одному месту и смотрит в пол, потирая запястье, на котором слаженно работают шестеренками отцовские часы. Мамы дома нет, и их спор некому рассудить. Наташа возмущенно топает ножкой и скрывается в своей комнате. Тогда они не разговаривали неделю, пока матери не пришло извещение о том, что им придется съехать из квартиры и поселиться в коммуналке. Мать тогда почти упала в обморок, но сдержалась, чтобы еще больше не пугать ничего не понимающую Наташу. И не было больше никаких отдельных, личных комнат, где Наташа могла прятаться и дуться на Илью, или где мать могла передохнуть и не светить перед детьми непонятно откуда взявшимися украшениями или платьями. Вместо квартиры у Курякиных теперь целая комната. Жить им пришлось вместе с тремя другими семьями. Общие и ванная с туалетом, и кухня, все секреты и тайны в стране после этого стали тоже общими. Илья трясет головой, отгоняя от себя дрему и печальные мысли о прошлом, ставшим таким мрачным и безрадостным после отцовской ссылки. Илья глядит на часы. Время близится к одиннадцати. Наташа громко сопит, все еще лежа на одном боку. Видимо, даже во сне поворачиваться и двигаться ей мучительно больно. Илья осторожно забирает с кровати вторую подушку, из шкафа берет еще один плед, чуть тоньше, но это не страшно. Курякин располагается на полу перед кроватью, на которой спит его сестра. Пол холодный, твердый, но Курякин привык спать на земле во время заданий. Поэтому Илья почти сразу засыпает, повернувшись спиной к кровати, и не видит, как его широкую спину в темноте изучают зеленые глаза Наташи.***
– Томбэ, Наталья, томбэ! – в зале гремит сухой женский голос, отталкиваясь от стен и зеркал, больно отдаваясь в ушах учениц. – Пятая позиция, сколько раз можно повторять? Наташа только кивает и возвращается в исходное положение. Балетная пачка тихо и взволнованно хрустит. Руки Наташи дрожат, но девочка резко вскидывает голову и повторяет ненавистное томбэ еще раз. Стойка на носках в пятой позиции, затем выпад вперед, в сторону и назад, следом плавное возвращение в исходное положение. – Плавнее, Наталья, – недовольно качает головой Болишенко, высокая, худая как древесная ветка женщина, черствая как внутри, так и снаружи. – Скользящее движение. Вы лебедь, а не курица! Наташа слышит, как в углу хихикают девочки, но они резко замолкают, когда в их сторону летит полный негодования и угрозы взгляд Болишенко. Девочка убирает выбившуюся прядь огненно-рыжих волос обратно в тугой пучок и снова становится в позицию. Ей не нужны понукания Болишенко, Наташа сама знает, что ее томбэ все еще не идеально. И она будет повторять его до тех пор, пока у нее не получится. А затем еще пару раз, для закрепления. После занятий у нее больше всего болит спина. Но она терпит, всегда терпит. Наташа не обменивается ни словом с другими девочками, пока они переодеваются. Краем глаза она ловит на себе несколько заинтересованных и изучающих взглядов, но только демонстративно отворачивается. Илья уже ждет ее на улице. Утром был дождь, но теперь светит солнце, красиво играя на влажных желтых листьях клена, который растет возле здания балетной школы. Брат всегда встречает ее после занятий, сам возвращаясь либо из шахматного кружка, либо со своего обожаемого самбо. Он уже достаточно взрослый, почти мужчина, как называет его мама, приглаживая светлые волосы сына рукой. Девочки из ее класса зачарованно глядят на высокого и даже статного Курякина, кокетливо хлопая ресничками и тихо хихикая, но Илья на них даже внимания не обращает. Мелочь пузатая - вот кто они для него. Девочки эти Илье не нравятся. Он знает, что они недолюбливают Наташу, шепчутся за ее спиной, и как хорошо, что его Пушинке нет до этих дурочек совершенно никакого дела. От этого на душе Ильи становится заметно легче и спокойнее. Вечером мать домой не возвращается. Вместо этого она звонит домой, к телефону подходит соседка. Подзывая Илью и протягивая ему трубку, глядит на него как-то укоризненно и в то же время жалостливо. Голос матери веселый, хмельной, но его почти все время заглушает шум музыки и смеха. Из всего сказанного он понимает, что мать ждать сегодня не стоит. Наташа, узнав об этом, становится сразу грустной и поникшей. Илья ненавидит, когда его сестра такая, особенно если в настроении Наташи виновата мать. Прямо или косвенно. Чтобы развеселить сестру, он просит научить его каким-нибудь балетным па или что там они делают. Сестра смотрит на старшего брата сперва изумленно и недоверчиво, потом хихикает, выходит в центр комнаты, грациозно, вытягивая носочек до предела. Встает в стойку, а затем, начиная считать про себя, поднимает ногу вперед и в сторону. Илья стоит у окна, следит за каждым движением сестры. Какая она хрупкая, какая беззащитная и нежная. Ему становится больно от мысли, что с Наташей когда-то может внезапно случиться что-то нехорошее, неприятное или страшное. Ну уж нет, он такого точно не допустит. – Это называется релевелянт, – поясняет маленькая Наташа с видом профессионала, изящно выгибая тонкую бровку. Она не верит, что Илья всерьез хочет чему-то научиться, и когда он важно и наигранно медленно подходит к сестре, пытаясь также тянуть носок, понимает, что сейчас ее старший брат устроит представление. И, верно, Илья изображает из себя высокомерную и гордую балерину, размахивая руками и ногами в разные стороны, особо не задумываясь над тем, что это совсем непохоже на то, что ранее показывала ему Наташа. Девочка сидит на полу, по-турецки скрестив ноги, хлопает в ладоши и смеется во весь голос. Сам Илья не может сдержать довольной ухмылки, продолжая свое представление, пока не раздается громкий и недовольный стук. Соседка не любит, когда Курякины шумят. Илья строит смешную мину, и девочка давится смехом, прижимая ладошки к лицу. Постепенно они успокаиваются, и Илья достает из-под кровати шахматную доску и садиться на кровать. Наташа подсаживается напротив, наблюдая, как брат ловко расставляет фигуры по клеточкам. Больше всего Наташе нравиться конь. Может потому, что она любит животных, особенно лошадей, а может потому, что в детстве тайком от отца погрызла фигурку черного коня, и на нем до сих пор можно найти след от ее зубов. – Ты как всегда черными? – хмыкает Илья, хитро косясь на сестру. Наташа утвердительно кивает, осторожно разворачивая шахматную доску любимыми фигурами к себе. Наташе не особо нравятся шахматы, но она знает, что они очень нравятся Илюше, поэтому составляет ему компанию. Почти всегда она проигрывает, а когда Илья начинает поддаваться, только злится и негодует. Пушинка не любит, когда ей дают поблажки, думает про себя Илья, не спуская глаз с того, как Наташа хмурит лобик, подперев челюсть кулачком, и гадает, куда же ей деть этого дурацкого ферзя, чтобы Илья до него не добрался в следующем ходе. – Опять обезьянничаешь? – укоризненно шутливо качает головой Илья, замечая, что сестра снова начала проворачивать свой излюбленный фокус. – Ничего не обезьянничаю, – фыркает Наташа, хотя по глазам видно, что она как раз все понимает. Наташа хорошо умеет притворяться, вот только Илью у нее еще ни разу не вышло обвести вокруг пальца. – Вот это вот, – он указывает пальцем на черные фигуры, – называется «Обезьянья игра». Ты копируешь мои ходы, Пушинка. – Подумаешь, – Наташа обижено косится то на доску, то на брата. – Раз в шахматах есть такое название, значит, такую стратегию можно использовать. Ничего больше знать не хочу. Ходи давай. Илья только жмет плечами и продолжает игру. Несмотря на хитрости сестры, эту партию он снова выигрывает.