***
В какой именно момент Наташа осознала, что все их сладкие обещания оказались горькой ложью, она не помнила. Просто в какой-то миг в ее голове сорвался крепкий блок, и шпионка наконец прозрела. Предложение она принимала из-за убеждений и жажды победы. Когда Наташа поняла, что это непростая подготовка агентов КГБ, было уже поздно. Отказов они не принимали, бегство приносило лишь бесславную смерть. Каждую беглянку стремительно вычисляли, возвращали обратно, но не прощали. За все быстротечные годы сурового обучения Наташа наблюдала за семнадцатью публичными казнями. Дрожащих девочек и девушек ставили спиной к кирпичной стене, уже прилично изрешеченной дырами от пуль, на голову надевали мешок и приводили приговор во исполнение. Наташа не хотела однажды оказался у той стены, никто не хотел. Когда же ее пригласили в кабинет и заставили написать короткое письмо о том, что домой Наталья больше не вернется, внутри у девочки что-то сломалось. Она надеялась, что получи это письмо Илья, то он непременно явится сюда и вытащит ее и других девочек. День тянулся за днем, недели превращались в месяцы, но Илюша так и не пришел. – Ты готова? – холодный, бездушный голос эхом летит по пустым сумрачным коридорам. – Да, – только и отвечает Наташа, со слезами на глазах глядя куда-то вперед. – Сделайте это. Колесики каталки скрипят и дребезжат на сером кафеле. Наташа спокойно лежит, глядит в низкий потолок, наблюдает за тем как одна лампа быстро сменяет другую. В голове ее пусто и тихо, ни одна мысль не бьется о черепную коробку, голос разума мирно дремлет где-то в глубине души, которую скоро из Натальи вытравят. Это быстрая процедура практически безболезненная. Так они говорили. Красная комната - один из важнейших этапов в ее профессиональной подготовке. Дальше будет намного легче, ведь они торжественно обещали убрать все то, что мешает Наташе стать настоящим профессионалом. Зависимость, преданность, чувства, мечты и желания. Всего этого уже не будет, когда Наташа откроет глаза после операции. Она станет обновленной, улучшенной, чистой. Ее жестоко обманули. Было больно. Так больно, что кричать не хватило бы сил, даже если Наташе было это позволено. Внешне она оставалось неподвижной, казалась спокойной и умиротворенной, пока над ней крутились как стервятники врачи, вгоняя в ее еще даже не до конца сформированное тело иглу за иглой. Внутри же у нее была такая мучительная агония, несравнимая ни с чем. Органы плавились и тлели изнутри, мозг закипал и пенился, грудь сдавливало, словно на нее разом высыпали тонну камней. По венам, казалось, быстро текла уже не кровь, а раскаленная лава. Наташа думала, что она медленно умирает. Прежняя Наташа действительно умерла в той комнате. Вывели оттуда нечто новое, неспособное сострадать и сочувствовать. Тогда на свет и родилась та самая Черная Вдова.***
Он не должен задавать вопросов и выяснять подробности. Уже не имеет значения, почему и ради чего Наташа сделала то, что сделала. У Ильи есть приказ, который он должен выполнить. – Зачем? – все же срывается предательский вопрос с его холодных губ. В зеленых глазах сестры он ясно видит искрящийся огонь непоколебимой уверенности, безрассудной надежды. Надежды, что Илья просто поймет ее, хотя бы попытается понять. – Потому что я так больше не могу, Илья. Кажется, по невозмутимому лицу Курякина проходит судорога, а в глазах всего на пару секунд отражается адская боль. Словно он все понимает, но Наташа знает, что Илья Курякин непреклонен. Слишком верного питомца из него выдрессировали в стенах КГБ. Этот Илья, скорее, мать родную убьет, чем нарушит приказ. – То, что с тобой делали в том лагере, – начал Илья, прикрывая глаза. – Не надо! Голос Наташи практически срывается на крик, губы ее дрожат от холода и отчаяния. Она не хочет, чтобы Илья знал правду. Не желает слышать о том, что он, черт побери, все знает. Весь этот позор и унижение, что сделали с ней в Красной комнате. Как надругались над ее телом, над телами десятков других наивных и откровенно глупых девочек, верящих, что все это на благо. – Наташа, – ее имя, срывающееся мольбой с уст Ильи, режет сердце больнее битого стекла. – Что ты наделала. Он не спрашивает, просто говорит, подводит черту. Разочарован ли Курякин в сестре? Возможно. Но больше Илья разочарован в себе. Как он мог допустить подобное? Как посмел не уследить, не почувствовать опасность? Не понять, что его сестренка нуждается в своем Илюше? – Прошлое ворошить смысла нет, – отвечает Вдова, возвращая себе прежнее самообладание и натягивая на лицо маску спокойствия. – Что сделано, то сделано. Мы с тобой просто выполняли предначертанное, Илья. Кажется, будто Курякин хочет возразить, но шпион снова погружается в молчание, а рука, держащая пистолет, до сих пор не дрожит. Черт, даже Наташа не может так долго держать оружие в руках. – Ты можешь хотя бы сказать, какие мне предъявляют обвинения? – Думаю, это ты и так знаешь, Наталья. – Наталья, – повторяет за ним шпионка, слабо улыбаясь уголками губ. – Ты так называешь меня, когда очень злишься. Ты злишься на меня, Илья? – Черт побери, конечно, я злюсь! – крик его взрывает кухонный студеный воздух, и Наташа непроизвольно вжимается в стул. – О чем ты только думала? Где была твоя голова? Наташа, ты же знаешь, что тебя не оставят в покое, рано или поздно тебя найдут! Предать Родину! Уму непостижимо! – Родину я не предаю, – сдержанно отвечает Вдова. – Я лишь капитулирую туда, где нет такого полного произвола и откровенной лжи, как здесь. Басистый хохот Курякина заставляет оконные стекла подрагивать так, что большая часть снежного сугроба падает с рамы вниз. – Ты правда думаешь, что там все по-другому? Наташа, ты же шпионка. Как глупо надеяться, что там ты кому-то нужна. Говоришь, нет лжи? Ты сама-то веришь в это? – А здесь я кому-то нужна? – рычит Наташа, недобро сверкая зелеными глазами во тьме. Илья открывает рот, чтобы резко возразить, но не произносит ни звука. Говорить о том, что она нужна матери, – ложь. Уверять, что Наташа нужна ему, – такое же вранье. Он уже привык жить без сестры. Его Наташенька, которая висела у него на широкой шее, карабкалась на спину, прекрасно танцевала как свободная хрупкая бабочка, мертва. Эта женщина, сидящая напротив него, просто незнакомка. Совершенно чужая, холодная копия той, кого когда-то Курякин горячо любил всем своим разодранным в клочья сердцем. – Мы никому не нужны, в этом-то все и дело, – наконец отвечает Илья. – Такие, как я и ты, должны быть выше подобных мыслей и эмоций. Это неприемлемо, Наталья. Ты совершила роковую ошибку, и я не позволю тебе поставить под удар то, что для тебя, возможно, уже не ценно, но для меня по-прежнему важно. – Приказы тебе важнее человечности, – морщится Вдова. Илья тоже давно мертв. Вместо ее любимого брата теперь какая-то ростовая кукла, наделенная человеческими способностями и напичканная всевозможными холодными, шпионскими примочками. В этом существе уже нет сердца и души. У Наташи их тоже нет, но у нее хотя бы частично сохранилось какое-то жалкое подобие совести. – Важнее. Ответ его ставит окончательную точку. Пути назад нет. Все окончательно решится буквально в следующие пару минут. Из-за стола встанет лишь один, верно? И Наташа не собирается быть той, чье сердце прекратится биться сегодня. – Я даю тебе последний шанс, Илья, – голос Наташи суровый, но тихий. Она не прочит, лишь ставит перед фактом. – Отпусти меня, скажи своим, что я все поняла и удрала. Тебя слишком ценят, чтобы не простить за это. Либо так, либо я тебя убью, Илья. Курякин молчит. На улице вечер легко вступает в свои законные права, а снег так и продолжает упорно валить. Теперь Наташа совершенно не видит лица брата, но остро чувствует, что тот безнадежно спокоен. – Я просто хочу делать правильные вещи, – продолжает Наташа, все еще почему-то надеясь, что это можно решить миром. – Я встретилась с человеком, его зовут Ник, и он готов помочь мне. Он видит во мне кого-то большего, чем простого убийцу. Ник тоже хочет действительно помогать нуждающимся, спасать их, а не плясать под дудку власти, которой на простых людей откровенно плевать. – А что насчет твоего американского любовника? – Илья лица Наташи не видит, но знает, что та застыла в немом шоке. – Клинт Бартон, который терпеливо ждет тебя в доме на соседней улице. Третий этаж, квартира семнадцать. Ночью вы должны сесть на самолет, который и увезет вас в Америку. Я ничего не путаю, Наталья? Она молчит так долго, что на окне успевает образоваться новый приличный сугроб. Где-то во дворе протяжно и жалобно воет беспородная собака. – Давай прогуляемся, Наташа, – Илья говорит это спокойно и даже по-доброму, вот только отчего-то приказ этот Наталья уже смертельно боится ослушаться.***
Под ногами скрипит мягкое снежное покрывало. До Нового года еще больше недели, но в окнах однотипных жилых домов уже можно разглядеть украшенные елки и развешанные на окнах праздничные игрушки. Скорее всего, задумка детей, которую родители не посмели уничтожить. Какая разница, что висит на твоем окне, когда в доме уютно и тепло, нет гнетущей тишины, лишь гомон людских голосов, шум работающего телевизора и стук посуды на кухне? Возможность иметь детей из нее вырезали вместе с душой и чувствами. Но Клинта это, похоже, нисколько не волнует. Шагая по освещенной улице, мимо превратившегося в сугроб автомобиля «Москвич», Наташа против воли вспоминает голос Бартона, который, прижимая ее к себе, нашептывает на ухо сладкие, дурманящие слова об их совместном светлом будущем. Тихий всхлип с ее стороны глохнет в резком звонком смехе проходящих мимо них девушек в пальто и шубах. Илья идет прямо за ней, держась на расстоянии в два шага. Руки его в карманах куртки, и Наташа знает, что на нее все еще наставлено дуло пистолета. – У магазина свернешь влево, – спокойно командует Илья. В голове ее выстраивается как минимум семь вариантов побега, во всех ей даже не придется убивать Илью, но что-то ее останавливает, вынуждает повиноваться приказам брата. То, с каким упором Илья тогда произнес имя Клина. Как он его произнес. – Он американец, – чуть повернувшись, говорит Наташа. – Вы не посмеете тронуть Клинта. – Не посмеем, – кивает Илья, но его слова нисколько не успокаивают Вдову. – Илья, – она решает пойти ва-банк, сыграть на чувствах брата, принудить его засомневаться, задуматься. – Что скажет мама? – Мама переживет, Наталья. Она сильная женщина, тебе ли не знать? – Что бы сказал папа? Узнай он, что ты стал таким же, как и те, кто разрушил нашу семью? Кто затравил нашу мать и замучал отца? Илья не отвечает, жестом приказывая, чтобы Наташа остановилась. Они пришли в темную тихую подворотню. Снег хлопьями падает на голову Вдове, и она невольно скидывает его со своих огненно-рыжих прядей. – Ты кое в чем права, – звучит голос Ильи, когда Наташа поворачивается к нему. – Все мы лишь пешки, у нас нет ни выбора, ни шанса на лучшую жизнь. – Ты еще можешь покончить с этим. Прошу тебя, идем со мной. Мы сможем справиться вместе, как и раньше, Илюша. Курякин сглатывает горький ком, застрявший в горле. На несколько секунд он пытается представить то, о чем говорит Наташа, но у него ничего не выходит. – Мы сами сделали этот выбор, – только и находит, чтобы ответить Курякин. – Никто нас не принуждал, никто не уговаривал. А теперь винить кого-то просто глупо, Наташа. Ты сама виновата, что все сейчас происходит именно по такому сценарию. Ты все вроде бы просчитала. И подстроила покушение, сама сорвала свою же операцию, поспорю, что ранил тебя нарочно твой любовник. Чтобы все выглядело как несчастный случай. И ты пошла ко мне, в какой-то наивной уверенности, что я поверю в эту ложь и помогу тебе сбежать, спасу твою шкуру от тех, кто не прощает провалов. Черная Вдова молчит партизаном, ей сказать или добавить совершенно нечего, да Курякин и не ждет от нее каких-либо слов. Так даже проще, легче, когда она молчит, и лицо ее скрыто в зимней темени. – Вот только ты просчиталась, Вдова. Не полагала, что мы уже давно обо всем догадались и следим за тобой последние полгода. За тобой и твоим Клинтом. На что ты надеялась, Наташа? На счастливую жизнь? На семью? Брось, ты же прекрасно понимаешь, что нормальная жизнь не для таких как мы с тобой. Все, что мы можем делать, – служить. Вот такая наша жизнь, сестренка. – Неправда, – слетает с губ Наташи. – Я так жить не хочу, Илья. Не здесь, не с этими людьми. Она внезапно замолкает, прекрасно понимая, что это конец. Наташа лишь закрывает глаза, вдыхая полной грудью морозный воздух. Она только сейчас вспоминает это место. Место, где они с Ильей, будучи еще детьми, любили играть, прятаться от взрослых и погружаться в свой собственный волшебный мир. Где нет места боли и разочарованию. Боже, тогда они были так счастливы. Глухой хлопок рвет уже ночную московскую тишь. С голого дерева вверх взвиваются перепуганные серые вороны, хрипло и одичало рассекая воздух своим ором. На соседней улице стая дворовых тощих собак будит и тревожит жителей окружающих домов животной истерикой. Курякин стоит на месте, глубоко дышит и не замечает ничего, что происходит вокруг. Перед ним сразу же загораются ярко-слепящие фары автомобиля. Тихо скрипит снег под грубыми подошвами ботинок. Илья похож на замерзшую статую, кажется, тот не моргает, даже когда перед ним вырисовываются несколько темных фигур. – Проверьте ее, – раздается хриплый и озябший мужской голос. – Мертва, – через десять секунд доносится ответ. – Пуля прямо в лоб, чисто. – Тогда грузите. Хорошая работа, Курякин. Илья слабо кивает, принимает дружеское и такое безмятежное похлопывание по плечу. А сам неотрывно следит за тем, как уже бездыханное женское тело поднимают с промерзшей земли и тащат в сторону одного из автомобилей. – Что с американцем? – на автомате задает вопрос лучший агент КГБ. – Сбежал, пес. Видимо, почувствовал опасность. Квартира пуста, никаких следов. Вряд ли нам удастся сцапать его, но постараемся сделать хоть что-то. Он снова кивает, и слабо вздрагивает, когда раздается громкий хлопок закрывающегося багажника. – Ты проделал отличную работу, – повторяется темная фигура в шляпе. – Понимаю, как тебе было тяжело, Илья. Прекрасно понимаю. Но долг превыше всего. Молодец. Возьми пару дней отгула, разрешаю. Отдохни, а потом снова в бой. – Спасибо, товарищ, – сухо и бесстрастно отзывается Курякин. Не произнеся больше ни слова, Илья медленно разворачивается и шагает прочь от этого места. Он старается не слушать тихие переговоры за его сгорбленной спиной, не думать, хоть это и просто, голова его пуста и легка, как никогда раньше. Он не помнит, сколько уже идет по занесенным белоснежным снегом улицам Столицы. Не узнает Курякин домов и скверов, ноги несут его в совершенно неизвестном направлении. И только когда тело начинает подавать опасливые сигналы, содрогаясь от холода и отчаянно вырабатывая остатки тепла, Илья Курякин останавливается, затем медленно скользит по сухой бетонной стене вниз и падает прямо в сугроб. Восьмилетний Сережа из сорок третьей квартиры зябнет под тонким одеялом и никак не может уснуть. Что-то разбудило его, какой-то жуткий, страшный звук, похожий на вой животного. Он боится будить родителей, потому что те будут ругаться. Они не верят в тех чудовищ, что живут под кроватями и стучатся по ночам в их окна. Но все же Сережа снова внимательно прислушивается, натянув одеяло чуть ли не до лба. И вот опять, протяжный, полный невыносимой безумной боли и безграничного раскаяния вой. Найдя в себе силы и исключительное мужество, Сережа осторожно встает с постели и подбирается к окну. В ночной темноте совершенно ничего не видно, но мальчик, приглядевшись, все же видит, как в сугробе, прямо под их окном, лежит человек и пронзительно кричит. Кричит так, что кровь стынет в жилах, а сердце замирает и уходит в пятки. Человек кричит так, словно он умирает от безмерной боли, стремительно пожирающей его душу изнутри.