***
В душной комнате, пропитанной дешевым табаком Прима и почти неуловимыми отзвуками одеколона Вымпел, стоит гробовая тишина. Олег Кузнецов словно паук сидит в полутьме за столом и не сводит блестящих глаз с Курякина. Перед агентом на столе лежит увесистое дело, которое, похоже, собирали по крупицам не один год. Все это Курякину непонятно, странно, почти что сказочно. Красная комната, сыворотки, контрабандой ввезенные с немецкими и швейцарскими учеными из Европы и Америки, опыты на людях, проект «Черная Вдова». Слово цепляется за слово, образовывая запутанный ком из небылиц, фантазий и полнейшего бреда. Илья подумал бы, что над ним попросту издеваются, вот только Кузнецов не из тех людей, кто вообще знает, что такое шутка. Начальник КГБ не будет тратить свое драгоценное время на какие-то нелепицы, и именно этот факт беспокоит Курякина больше всего. Ведь все, что он только что прочитал, – вымысел. Такого просто не может быть. Курякин поднимает непонимающие глаза, смотрит на начальника в ожидании объяснений, а Олег хмыкает про себя, заметив странно-забавное сходство лучшего агента КГБ с потерянным, беспомощным щенком. – Что все это значит? – басит Илья, давая внутри дрожь и подступающую девятым валом паническую атаку. – Не те вопросы задаешь, Курякин, – закуривает третью по счету вонючую сигару Кузнецов, не сводя спокойно-проницательного взгляда с подчиненного. Курякин снова опускает глаза на совершенно секретные документы, растерянно бродя взглядом по ним, хмуря лоб и хрустя суставами на пальцах. – Все, что ты сейчас видишь, – подает голос Кузнецов, выдыхая сизый дым из легких, – должно остаться в стенах этого кабинета. Эти данные настолько секретны, что за мимолетный писк тебя незамедлительно загасят. Илья нервно ежится, но послушно кивает. Начальник часто использует жаргонизмы во время объяснений задания. Для наведения устрашающего эффекта или же тут больше проскальзывает опыт работы среди воров и каторжных в начале службы Олега Кузнецова? Начальник для Курякина такая темная фигура, что даже пытаться всматриваться в глубину души (хотя, Илья сомневается, есть ли она у сотрудников КГБ вообще) бесполезно. Сплошная тьма и холод. – Зачем вы показываете это мне? Голос его против воли дрожит и выдает хозяина с потрохами. Илье не нравится пасовать перед начальством, но и водить Кузнецова вокруг пальца Курякин не намерен. Пусть видит, в каком тот смятении. Может, сжалится и объяснит в конце-то концов, что за чертовщину только что прочел лучший агент КГБ. – Ты наш лучший агент, – Илье кажется, что Кузнецов умеет читать мысли. И от этого парню становится жутко. Хочется на свежий воздух, выпить газировки из автомата и прогнать эту жуткую и нервозную догадку из головы прочь. – Поэтому решено именно тебе доверить задание. Курякин больше не задает вопросов, а покорно ждет. Задание. Это слово успокаивает Илью сильнее, чем материнская колыбельная, слов которой он уже практически не помнит. – «Черная Вдова» – одно из самых секретных подразделений в разведке. Даже мне мало что известно об этом, но не в этом суть. Главное то, что один из агентов этой программы с недавних пор вселяет в начальство сомнения. – Перебежчик? – Скорее всего. Предположительно ее завербовали люди из Соединенных Штатов. – Ее? – переспрашивает Илья, не веря своим ушам. Кузнецов кивает, наблюдая за реакцией Курякина. Тот в недоумении, но сохраняет спокойствие. Голубые глаза Ильи снова впиваются в дело на столе, а длинные пальцы аккуратно скользят по файлам, бережно обводя напечатанные буквы. – Все агенты «Черной Вдовы» – женщины. Их набирают еще девочками, готовят долгие годы. Твоя задача – найти и обезвредить. Агент вполне может располагать важной и секретной информацией, которую собирается передать нашим заморским коллегам. Илья лишь слабо кивает, а Олег против воли замечает, как меняется его подчиненный. В глазах теперь горит совсем другое пламя, разведенное предвкушением работы. Курякин может нравится и не нравится, но одно отрицать нет смысла: Илья – сильная пешка, несгибаемая и упертая. Такие КГБ и нужны. – Даю день на освоение материала, завтра придешь и поработаешь с архивом, – произносит в заключение Кузнецов, давя папиросу в заполненную окурками пепельницу. – Это задание провалить нельзя, Курякин.***
Шотландская партия. Илья обводит ее вокруг пальца, дав ложную надежду на победу. Она всегда лажает в этой гребанной партии. Вдова крутит в пальцах обгрызенного детскими зубками черного коня, скрывая тем самым нервозность. Илья же просто сидит напротив, откинувшись назад, скрестив руки на груди. Спокойное, бесстрастное лицо. Только в глазах черти пляшут. Потому что Илья знает, как плоха она в шотландской партии.***
У нее мягкие темные волосы, вечно заплетенные в толстую косу. Брови тонкие, всегда вопросительно изогнутые. Глаза карие, с янтарной радужкой, обрамленные густыми, изогнутыми ресницами. Нижняя губа тонкая, ее почти не видно на круглом смуглом личике, но ему нравится, как эти губы произносят его имя. – Илья, ты просто неисправим. А он только клонит голову вниз, провинившимся мальчишкой толкая камушек носком ботинка, лишь бы не смотреть ей в глаза. Стыдно, чертовски стыдно, но почему непонятно. Карие глаза сияют нежностью и озорством, из них двоих она всегда первой бежит за уходящим трамваем и машет рукой на угрюмые серые облака в московском небе. Из них двоих он всегда первым приходит на место встречи и бросается помогать с авоськами соседке тете Клаве. Та лишь посмеивается беззубой улыбкой, игриво поглядывая на этих двоих, спрашивая: – А свадьба-то когда? Курякин заливается краской и лишь челюстью скрипит от смущения, а она искрится мягким смехом и говорит: – Да какая свадьба? Мы просто товарищи. Александра Аджабян, для своих просто Сашечка, студентка биологического, дочь подполковника и ветерана войны, лучик света везде, куда бы ни ступила ее ножка. Илья Курякин, лишь для сестры он Илюша, высокий, атлетически сложенный молодой человек. Предмет воздыхания всех школьных подруг его младшей сестры Наташи и комсомолец до мозга костей. Илья живет в соседнем доме, у них с мамой и сестрой целая комната, Саша же ухаживает за безногим отцом-ветераном и двумя старшими братьями, деля квартиру лишь с тихой семейной парой геологов из, кажется, Перми. По навету тети Лиды Саша и поступила на биологический. Она видела его почти каждый день на протяжении трех лет. Молчаливый, угрюмый, высокий и широкоплечий, Курякин утром шел по двору со спортивной сумкой в одной руке, другой держа за ручку свою младшую рыжеволосую сестру. Очаровательного бесенка по имени Наташа. Отцу как-то родня прислала шесть банок абрикосового варенья, частью которых Саша поделилась с соседями. Заметив в тот день Наташу и Илью, она нагнала их и со смущенной, но обворожительной улыбкой протянула варенье Курякиным. – Я вот вас уже столько лет вижу, а мы даже не знакомы. – Я Наташа, – младшая Курякина очаровала Аджабян с первой секунды, а вот ее старшый брат показался девушке весьма неприветливым. – А это мой брат Илюша. Илюша слабо кивнул, пробубнил себе под нос слова благодарности, схватил огромной лапищей банку с вареньем и потащил сестру домой. Тогда Саша лишь пожала плечами, крутанулась на месте так, что подол бледно-голубого, старого материнского платья хлестанул по икрам, и зашагала прочь. Сейчас они сидят на лавочке возле Патриарших. Чудь потная, дрожащая рука Саши лежит в грубой, большой ладони Ильи. Они не произносят ни слова, только наблюдают за тем, как утка и селезень медленно и лениво рассекают зеленоватую водную гладь. В Столице конец апреля. Весна в Москве всегда особенная, пропитанная жизнью и самим желанием жить. Солнце греет и ласкает, молодые и сочные, практически полностью распустившиеся листочки колыхаются над их головами в такт спокойному ветру. А в темных волосах Саши застряли белые цветы боярышника. Курякин давно их заметил, но все не решается прикоснуться к ее волосам. – Илья, ты просто неисправим. Саша разглядывает ссадину на его скуле и негодует, но поделать ничего не может. Такой он, ее Илья. Она видит, как он смущен, поэтому тепло улыбается, с горечью осознавая, что будет скучать по нему. Отец Саши умер полгода назад, Армен, старший брат, давно женился и съехал к жене Алене на Арбатскую, второй брат Никита поступил в морское училище где-то в Крыму. Александру же ждала огромная, густая, непреклонная и непокорная Тайга. Тетя Лида с мужем согласились взять Сашу к себе в группу, поэтому девушка, сдав заочно все экзамены, готова была покинуть Москву. И Илью. Они гуляют весь день, молча и угрюмо. Больше Илья не берет ее за руку, старается смотреть только себе под ноги, практически до глаз натянув нелепую серую кепку. Она тоже молчит, чувствуя бремя вины. Они всегда были товарищами, пока Саша не сказала: «Я уезжаю, Илья». Тогда в его глазах что-то промелькнуло. Гнев, огорчение, обида и разочарование. Саша даже испугалась, хотя Илья еще ни разу не давал ей на это повода. А затем он просто сказал: «Как знаешь». Как знаешь, Александра. Он часто говорил ей эти слова, уже привыкший быть главным, быть опорой и поддержкой женскому, хрупкому плечу. А Сашечка часто перепрыгивала с лестницы так, что сердце у Курякина невольно уходило в пятки. Наташа из юркого, шумного ребенка стремительно превращалась в юную, обворожительную девушку. Но озорство в зеленых глазах ее так никуда и не делось. Часто соседи наблюдали за тем, как Аджабян и младшая Курякина визжали и носились под проливным июньским дождем, или тайком лазили за яблоками в садах Коломенского. Илья на это ребячество лишь фыркал и осуждающе качал головой. Тут же к нему прилетал смачный, пропитанный нежностью и любовью поцелуй сестры, после чего гладко выбритая щека молодого человека еще не один час была красной. Саша же ограничивалась легким касанием ладони к его широкому, мощному плечу. Она чувствовала, что из-за ее прикосновений по телу Курякина будто разряд тока пробегал, но делала вид, что ничего не замечает. Москву накрывают сумерки, они нехотя двигаются в сторону дома, игнорируя метро и трамваи. Между ними пелена молчания и горького сожаления, что упустили по дурости своей драгоценное время в прошлом, которого теперь у них не осталось. – Я буду тебе писать, тебе и Наташеньке, – крепче сжимая руку Ильи, с придыханием и непоколебимой уверенностью произносит Саша. – Каждую неделю, нет, каждый день! – Недели будет достаточно, – отвечает Курякин, глядя куда-то вперед. – Буду присылать тебе рисунки, у дяди Сережи есть фотокамера. Попрошу его сфотографироваться и пришлю карточку тебе. Я бы хотела иметь и твою карточку, Илья. Твою и Наташи. На это Илья ничего не отвечает, потому что молодые люди заходят в темный подъезд Саши. Словно по волшебству небо резко рассекает ослепительная вспышка, ветер поднимается и начинает выть и стонать, терзая кроны деревьев. Саша жмется к груди Ильи и слышит, как бежит его горячее, молодое сердце. Сердце, которому так хочется любить. Он целует ее неумело, но отчаянно. В его руках девушка такая хрупкая, такая легкая и беззащитная. Таких девушек на уровне инстинктов хочется защищать и оберегать, хотя чаще всего они сами в состоянии за себя постоять. – Ты же будешь мне писать? Будешь писать? – шепчет Саша, покрывая его лицо легкими, жаркими поцелуями. Он мычит что-то бессвязное ей в шею, сжимая девичью талию с такой силой, что практически оставляет на ее коже синяки. А потом Илья, взвыв как раненый зверь, толкает ее прочь и выбегает прямо под шумящий как водопад ливень. Сгорбленная его фигура быстро исчезает в льющейся с небес водной стене. Сашечке только лишь и остается, что выкрикивать его имя да прижимать дрожащие руки к влажным от слез щекам.***
Наташа в детстве Илье всегда проигрывала. Обыграть в шахматы Курякина не удавалось на ее памяти, кажется, никому. Но сейчас на кон поставлено слишком много. Они теперь не дети, резвящиеся за доской лишь бы время скоротать да скуку развеять. На кону стоят жизни. Лишь один из них встанет сегодня со своего места. Кого-то ждет жизнь, кого-то – свинец меж глаз. Вдова гадает, сможет ли убить своего Илюшу, переставляя фигуры по варианту, кажется, Розенталя. Она в этих названиях и формулировках никогда не разбиралась, играя больше на интуиции и чутье. Но против Ильи одного везения и чуйки мало. Он настоящая шахматная машина, не дающая сбоев. На стороне Курякина из ее фигур уже собирается горка, а Наташа и то с трудом вырвала его две пешки и коня. – Сдаешься? – кухонную тишину режет твердый вопрос Ильи. Наташа поднимает на брата глаза и видит лишь безупречного агента, отдаленно напоминающего его Илюшу. – Ни за что, – цедит сквозь зубы шпионка и двигает фигуру. Игра продолжается.***
В Будапеште ей нравится. Нравится гулять по улочкам и заглядывать в неприметные церкви. Сидеть по вечерам на подоконнике и наблюдать, как солнечный диск катится за горизонт, вдыхать запах города и наслаждаться его шумом. В Москве все не так, там ты как крыса в клетке. Наташа Москву ненавидит, более-менее переносит Ленинград. Причину такой нелюбви она скрывает под толстым непробиваемым слоем, окутавшим ее сердце и душу. Поэтому Бартону лишь остается гадать да строить предположения. То, что они делают, неправильно и опасно. За такое по головке не погладят, а просто оторвут ее к чертовой матери да сбросят с Ниагары. Для Клинта Бартона это как игра, незаметно перетекшая в наркоманский трип. И его наркотик в данный момент сидит обнаженной в кресле да потягивает из хрустального отельного бокала чистейший джин. Бартон открыто любуется, а Наташа делает вид, что ничего не замечает. Все это для нее как глоток свежего воздуха и игра с огнем одновременно. Кто бы мог подумать, что нарушать правила так сладко и до дрожи весело. – Как думаешь, что с нами сделают, если застукают? – он потягивается и нежится на белоснежных мягких простынях, обнажая покрытый тонкими бледными шрамами торс. – Нас убьют, – спокойно выдает Вдова. Клинт лишь тихо хихикает, прекрасно осознавая, что это правда. Игры со смертью у них ежедневное и неизменное занятие, важная часть странной и перекрученной жизни. Просто раньше как-то все это приобретало чисто профессиональный и рабочий характер, а теперь превратилось в нечто иное. – Ты подумала над предложением? – спустя несколько минут блаженной, неотяжеленной тишины спрашивает Бартон. Она не отвечает, поэтому лучнику приходится перевернуться и, подперев голову рукой, уставиться на Вдову неотрывным и упертым взглядом голубых глаз. Черная Вдова слишком долго молчит, таращась в окно и покручивая в красивых пальцах с алым лаком на ногтях уже пустой бокал. Также молча она поднимается и, покачивая бедрами, подходит к широкой постели, скрывающей любовников от внешнего грубого и лишенного сладкой неги мира. – Фьюри надежный человек, – как ни в чем не бывало продолжает Клинт. – Я ему доверяю как себе, он не подведет. Наташа продолжает молчать, плавно двигаясь на распластавшемся под ней лучнике. Бартон, сохраняя железное самообладание, лишь шумно сопит, осторожно, будто боясь обжечься, касается пальцами ее бедер, живота и мягких грудей. – Они же убьют тебя, Наташа, – охает Бартон, закрывая глаза и стискивая зубы. – Знаю, – вздыхает Вдова, дергая головой и откидывая назад влажные огненно-рыжие пряди волос. – Они уже подписали мне приговор. Сегодня или завтра могу получить пулю в затылок. – Черта с два. Не позволю. Наташа лишь смеется, звонко и жадно. Бартон так самоуверен и решителен, что порой она сама начинает верить его словам и обещаниям. За окном ночной осенний Будапешт шепчет свою неизменную уличную мелодию. Сердце Клинта стучит спокойно и ровно, ей нравится смотреть, как он делает вид, что спит, по-хозяйски положив свою руку на ее талию. Клятва, данная Наташей так давно, теперь кажется для нее глупостью и ребячеством. Не влюбляться, не верить, не надеяться. Бартон мог ее убить сотни раз, но этого не сделал. Как и она. Американский лучник и русская шпионка доверились друг другу, чего делать в их профессии категорически противопоказано. Черная Вдова думает о своей жизни, о том, что потеряла и что приобрела. Какую жизнь променяла, что упустила и уничтожила. Положила на алтарь светлое, беззаботное будущее обычной женщины, превратившись в бездушную машину для убийств. А все ради чего? Ради ложных идеалов, стариков у власти, которым плевать на свой народ, лишь бы в карман больше загрести. Не ради этого Наташа когда-то перечеркнула свою жизнь и легла под нож, окрасила руки алым и убила внутри себя Человека. – Устрой мне встречу, – в темноте номера голос Наташи звучит как выстрел. – Хочу познакомиться с твоим Ником Фьюри.***
– Шах. Наташа таращится на доску и до боли сжимает руку в кулак. На брата она смотреть просто-напросто боится. Вдова слышит, как скрипят его зубы, как указательный палец выстукивает припадочный, нервный ритм по поверхности стола. Она победила? Как такое может быть? – Шах и мат, – летит ей в ответ. Холодный, жестокий голос Ильи Курякина, в котором сестра его не слышит ни сострадания, ни какой либо надежды. Вдова находит в себе силы поднять глаза и сталкивается взглядом с черным, бездушным дулом пистолета, нацеленным прямо ей в лицо. Только один поднимется с места сегодня. И, похоже, это будет не Наташа.