Это смешно, но в экране моего телефона живет целое Солнце.

Ждал её два часа и семнадцать минут. Не из-за опоздания: сам, дурак, приехал заранее, думал, так будет проще. В итоге понял, что всё усугубил: безжизненно бродил по парку, пиная ногами рыхлый снег, опустошил два бумажных стаканчика с чаем, сидя на лавке зарисовывал деревья и прохожих, а успокоиться так и не смог. И как начать разговор совершенно точно не знал. Вспомнил, как собираясь утром тридцать первого декабря в самый дальний от дома парк, натыкался на насмешливые взгляды сестёр, сочувствующий - брата, как судорожно пытался пропихнуть в себя завтрак и заставлял глупое сознание думать о лучшем. Боялся насмешек из-за врождённого дефекта, хоть и понимал, что чтобы насмехаться над этим нужно быть ограниченным кретином и уж точно не Авой. Боялся реакции вспыльчивого ребёнка на свой, далеко не самый простой, характер. Хотя со стороны, наверное, было незаметно. А еще совершенно точно не понимал, зачем предложил именно коньки - панически боялся глубокой воды. На мосту еще ничего, какая-никакая опора, но выйти фактически на голый лёд, под которым несколько метров черной обжигающей смерти - нет уж, увольте. Пообещал себе держаться. Потом увидел приближающееся к нему красное пятно. И понял, что ошибаться не может, хотя толком в тот раз так и не рассмотрел. Низенькая, кругленькая девочка, подумал, что её утверждение насчет педофила сейчас не кажется такой уж шуткой. - Ну здравствуй, - говорит девочка. Как старому знакомому. Сама непосредственность. Решил, что всё же стоит ей сказать. - С-слушай, мне в-восемнадцать. Я соврал. Приподняла бровь. Забавная. - Да уж заметно, что не шестнадцать. Зачем? - Т-ты... ну, б-была права почти во всём. Это раздражало. Неловкое молчание. Хотя, Один с удовольствием помолчал бы, не принуждая себя судорожно подбирать темы для разговора и подавлять связанные с заиканием комплексы. Девочка в красном понимала, видимо, без слов. Или социальная неловкость всё же взяла своё. Так или иначе, к озеру шли молча. А потом пришлось что-то делать, потому что на льду Ава хоть и стояла довольно неуклюже, но панического страха не испытывала и держалась молодцом. Оттягивал момент соприкосновения с хрупкой, такой ненадёжной поверхностью как можно дольше, девочка в красном успела нарезать пару кругов и сейчас, оперевшись на ограждение, выжидающе смотрела. В конце концов, решил, что тянуть дальше уже нет смысла, и, шумно сглотнув, ступил на лёд. Несмело полупрошёл-полупроехал пару шагов, а потом чуть не упал, но его вовремя схватили за запястье. Маленькой, почти детской ручкой в мохнатой варежке. Попытался вырваться. - Я сам. - Да уж вижу я, как ты сам, - в тоне нет насмешки, только слабая обеспокоенность и явно намеренно подавляемая доброжелательность. - Давай, Один, отталкиваешься одной ногой, переносишь вес на вторую и едешь. Стоял молча, рассматривал шнурки на коньках и краснел. Пошевелиться не мог. - Боишься что ли? Не получив ответа, продолжила: - Не обязательно ведь было на каток, раз так страшно. Но на лёд уже вышли, так что... Предложение она не закончила, просто Один почувствовал, как всё те же маленькие детские пальцы по-взрослому крепко сжимают его руку и медленно и аккуратно тянут за собой вдоль бортика. Разговорились только ближе к вечеру - уставшие и со светлой грустью в глазах. Говорила Ава, точнее. Оказалось, что голос у неё мягче и приятнее, чем по телефону, что она забавно хмурится, пытаясь подобрать нужное слово, что боже, какой она всё же ребёнок, а ещё её не смущает запах Одиновых сигарет и это прекрасно, если честно. Что на самом деле она любит зелёный чай, а чёрный посоветовала, чтобы поднять настроение. Что она не стесняется прикасаться плечом к плечу собеседника и что пиджак отдаст при следующей встрече. И Ава всё говорила и говорила, а Один всё слушал и слушал, и думал о том, что последний день в году прошёл не так уж и плохо.