Алый цветок во тьме

Утро было прекрасное. Природа забыла об осени. Птицы радостно пели. Голубое небо освещалось желтыми лучами. Красота царила вокруг; не зная, что на безмятежное счастье смотрит девушка, чьё сердце начало разрушаться. Разрываться на тысячу кусков. Привидевшийся честный сон ли был, тем, что раскалёнными щипцами выдрало Шану из оцепенения или это были её мысли, когда уже спокойная темнота отступила. Мысли, вызванные ей же, чтобы наконец выплеснуть эмоции из переполненного ума, чтобы после было место для новых. Взгляд бегал от сада до расстилающегося вдали поля и ласа, закрывающего горизонт. Красивое место, владения Браунда открывались глазам во всей своей утонченной изысканности и обширности, свежим осенним утром. Внутренний голос проснулся и лучше бы он дальше дремал. Он заставил думать о том, что есть сейчас и как мало осталось от прошлого. Мир откуда её выдернули не замер — там секундная стрелка также отбивает время. Её семья… Её окутал ужас, жизнь не только её, но и её семьи разрушена, треснута как хрустальная ваза. Почему её жизнь оказалась вазой? Урывками, своим дребезжащим от холодного гнева внутренним голосом Шана выбрасывала слова ненависти, мечты, мысли о красных стенах особняка, красных от крови врагов. Как бы девушка не хотела мести, она бессильна. Ярость и отчаяние захватили её так, как никогда раньше. Полились слезы. Истерика. По-жуткому тихая. Шана скривилась, как берёза сгибается от шторма, ломается, падая на землю. Застонала сквозь зубы; даже просто глядя на эту картину можно почувствовать горечь, которая жгла её. — Ненавижу. Шана схватилась за голову, съёживаясь, вцепляясь до боли, словно дикий, испуганный зверёк — беспомощный, пойманный. POV Дверь противно заскреблась. Я сидела на полу облокотив спину о кровать — должно быть очень жалкая. Посторонний звук слегка привёл в чувства. Хотелось бы спрятаться, но сил встать нет. Кто-то сейчас увидит в каком я состоянии. Не Барунд — шаг другой. — Шана, что ты делаешь? — донёсся обеспокоенный голос Мари. Я не шевелилась, даже не дышала. Только мои плечи предательски потряхивали, и всё же не дышать было трудно. Дыхание тряслось, и казалось невероятно шумным, пока Мари наливала мне воду. Она встала рядом, на колени и начала гладить по голове. Меня передёрнуло. Ужасно стыдно и неприятно, и точно бесполезно. Я хочу быть одна. Не трогай, не трогай меня. Не хочу, чтобы меня кто-то видел… Жалкой, сломанной. Меня сильнее затрясло. Я хочу быть у себя дома. Я хочу убить всех вас. Мама… — Оставь меня! Я!.. — Уйди, — злобно шепчу трясущемся и срывающемся голосом. — Уйди, — тихо шиплю я словно дикарка. Я хотела ей нагрубить, но у меня ещё работали тормоза. И нелепо показывать злость, в подобно беспомощном положении. — Уйди, — голос налился просящими нотами. — Пей, — её же голос совершенно бесцветный. Она потянула мою размякшую руку за запястье и вложила в неё стеклянный, холодный стакан. Пришлось сконцентрироваться дабы не уронить. — Пей, — сейчас, мне казалось, это невозможным. Сосредоточится, пить воду, пытаться успокоится — я не хочу ничего из этого. Слёзы приносили разрядку мне всегда. Чем ярче они, тем лучше. Пить было трудно, так трудно. Я подавилась. Моя грудь, казалось, разрывается на куски. Злость и обида прожигают. Я хочу швырнуть этот стакан в окно. Я хочу здесь всё разрушить. Ненавижу вас всех. Ненавижу. Чудовища. — Вы все… все чудовища. Те двое, что затащили меня в свою тачку — ненавижу. Эрин — ненавижу. Дворецкие и горничные дома Каца с холодными взглядами, скрывающие надменность — ненавижу. Роан — ненавижу. Каца — ненавижу. Всех, тех ублюдков и сук, выбирающих людей, как скот — ненавижу. Генри, Генри… Такой же демон, для которого я, любой человек — расходный материал, забава, грёбанное ничто, вещь для самоудовлетворения. Моя мама… — ему безразлично всё, что мне дорого. Я просто собственность. Каждую тварь, что причастна к тому, что я здесь на полу, что моя мама сейчас — о, боже, что с ней — каждую причастную к этому тварь — ненавижу. И очень хочу обратить в пепел. Нет, даже чтобы пепла не осталось. Вдруг я вспомнила те светлые и тёплые глаза служанки, наполненные сочувствием, тем, будто она хотела передать свои силы мне, — только другие глаза я видела тоже. Взгядов было много, некоторые добрые, другие ледяные и оценивающие заслуживаю ли я таких почестей, ласкового отношения. Холодный стакан уже стал теплеть от моих ладоней. Пальцы, отчего-то ледяные и ступни, видно компенсируют палящие лицо. Я поставила стакан вниз, отпив перед этим пару глотков. Спрятав лицо в ладони, старалась тихо плакать. Слишком много эмоции, я показываю так много. Господи. Нужно скорее успокоится. Мари мне не ответила. Зубы сжались, слезы вытекают, всё равно текут и текут. Попытки успокоится сделали только хуже. Не хочу плакать, хочу быть как броня, ледяной, сильной, уж точно перед ними. Мои губы сами собой образуют ту форму, когда я плачу, помогая погрузится в истерику ещё сильнее. — Я думал ты ещё ничего не чувствуешь. Какие терзания, — донёсся его глубокий голос. — Слёзы, желание, злость… — сколько всего. — Он улыбался. — Эмоции бьют ключом. Ублюдок. Ублюдок. Ублюдок. Не взглянула на него. Хотелось исчезнуть или расцарапать его. Да, расцарапать. Хочу видеть его кровь. — Господин, может…? Что относительно меня? Голос у Мари был просящий с сочувствием. — Мари, ты свободна, — приказал Генри. После Мари возразила и довольно напористо, но он явно хотел побыть со мной наедине. Он добьёт меня, точно. Я затихла, да, я плакала, но он этого не увидит. Опасение пред ним успокоило. Более чем уверена ему нравятся слезы, он меня не пожалеет. Но, знаю, лицо сейчас покрасневшие, и губы… не прекращают дрожать. Самонадеянно и глупо думать, что он хоть тон изменит на более ласковый. После такой истерики я могу лишь сидеть тихо и стараться не всхлипывать. Он сейчас меня уколет, он сейчас сделает мне хуже. Я даже попыталась предугадать как и какими словами. — Ладно, приходи в себя. Сходи в душ. Завтрак скоро будет готов. Дворецкий проводит тебя, — формальный, выверенный тон Генри. Я поняла: что бы и как бы он не сказал — мне будет плохо. Мне показалась, что в прохладном тоне мелькнула забота. Немного теплом повеяло. Ему не нравится как я сокрушаюсь. Скорее всего ему не нравятся проблемы. Хах, наверное, я по сравнению с другими жертвами в привилегированном статусе. Не всех же продают в роскошных особняках, в пошитых на заказ нарядах, в украшениях. А я тут плачу, да, с одной стороны, могло быть хуже. «Неблагодарная». Я старалась дышать, как возможно тише, пряча лицо. — Достаточно портить свою красоту рыданиями, — иди к чёрту. Беспокоишься о виде своей игрушки? — Эмоциональная разрядка у тебя уже удалась, — я молчала. Браунд вскоре произнёс: — Если собралась застыть здесь вот так — останешься без завтрака. Даю десять минут. Меня будто по лицу ударили. Он даёт мне десять минут. Разъебал. Ничего не скажешь. Его «десять минут» так меня разозлили. Я бы ему что-то сказала, у меня были вспыхнувшие идеи — «тварь», «иди на хуй», и в объединённой версии, и несколько других. Я не смогла выдать ни одного, только гортанно рыкнуть. Не могу сказать этому голосу и взгляду нечто подобное. Я на инстинктах понимаю, что Браунд может сделать мне больно и хуже — он может заставить меня ощущать ужас. Плохо представляю, что он может сделать такого чтобы напугать меня — изнасиловать? Пф. А, наверное, отдать меня нескольким — вот это неприятно. Прилюдно. М-х, ну да всякие унижения на коленях. Отчасти неудобно в такой ситуации быть демоном, который вызывает симпатию, совершенно ненормальную. Ну, думаю, вырубать своё притяжение он легко умеет. Если размыслить, да, у меня наверняка полно болевых точек. Забавно, после таких рассуждений всё-таки послать его. — Лучше тебе сосредоточиться на себе. Ни на чём-то ещё, только на настоящем. Кровь, гонимая твоим ранимом сердечком способна возвысить тебя в тёмном мире. Немного послушности и ума — никто тебя не тронет. Спокойный голос за моей спиной встряхивал меня. — Может наконец выпьешь её и вернёшь меня домой? — хмуро выпалила я, развернувшись. Впилась глазами в его, желая увидеть реакцию. Генри расковано стоял, упираясь о деревянный косяк боком, закинув одну ногу за другую — так он стоял и вчера. Его брови медленно поползли вверх, насмехается? Какой глупый порыв отважности. Одна рука осталась упираться в прохладный пол. Второй я резко оттянула ворот платья, выпячила и оголила шею, закинув голову влево, и вцепившись взглядом в перистые облака, освещаемые солнцем, ждала. Так тихо. Через пару мгновении я медленно перевела глаза на него, всё ещё держась за вырез платья. Он, приспустив веки, нежно улыбнулся. Это могло бы оскорбить мою гордость, но, он смотрит странно, не жалеет, не насмехается, очертилась его красота, все реплики и действия чудом показались мягче. Я не могла упустить из виду его фигуру и образ. Сидя на полу первое на что, упали глаза: это как на нём идеально сидят брюки. Видно, под легкой рубашкой рельефный торс, талия. Опасно переливается матовая кожа туфель. Очень-очень красивый. Поэтому я стесняюсь перед ним. Хочется, чтобы он не был жесток, но кажется это желание не из-за страха. Когда он доволен… Мне спокойнее, приятнее. Уловив его выражение лица, я увела взгляд в сторону. Спустя пару секунд тишины я услышала только иронично-снисходительное: — Полегче на поворотах, — приправленное острой ухмылкой. — Я купил тебя не за свои деньги, за деньги моего короля. И не обладаю правом трогать тебя, официально. Что? — О, да? А кто обладает? — прыскаю я, щурясь на него снизу. Скорость на виражах не сбавляя. Я думаю обрывисто, не то я хотела изначально уточнить. — Его сыновья. Сакамаки… Ты скоро с ними встретишься, — без надрывов и издёвок поведал он. — Сакамаки, — под нос повторила я, понимая, как далека эта фамилия от русской или хотя бы английской. Я вопросительно смотрела на него. — Сегодня вечером мы улетаем в Японию. Я молчала, по виду, наверное, скажешь, что задумалась о чём-то серьезном, но в голове царил вакуум. Потихоньку моё окаменевшие сознание приходило в себя. Тело так и осталось. Замерла. Я не его? Мне не нравится. Мне не нравится, что придётся с кем-то встречается вновь. Это объясняет почему он до сих пор меня не взял, почему его никто не называл «ваше величество» в том зале. Хотя, помню, опешили все знатно. — Я не ваша? — Не моя. Мне неприятно это слышать. Он… физически мне очень понравился. Да. Его голос, тело, лицо. Даже, то, как он говорит. Моё создание уже вывернулось для него, я уже вывернулась для господина. Через долгие секунды появилась мысль, которую я тут же озвучила. — «Не можете тронуть»? Не похоже на то, — напомнила я, без издёвки и вызова, ни напрягая ни мышцы на лице, только раскрыв шире глаза, направленные прямо в его внимательные и будто видящие насквозь. На лице лёгкость, немного весёлости. Пусть скажет что-то. Браунд с изяществом хищника, коим он и был, сократил расстояние между нами. Красивое, стройное тело, плавность, безукоризненный контроль над ним, ощущается даже в его трёх шагах. — «Официально», — деликатно выделил Генри. — В этом случае это главное слово. Ты сидишь на моём полу, пол в моём доме, а дом на моей земле. Всё, что не оставит за собой неизгладимый след, я могу с тобой сделать — такого, сладенькая, очень-очень много. Особенно, когда в арсенале есть хорошие лекарства и чары. Всё зависит только от моего желания. — Генри мастерски всё разъяснил. Затих, вглядываясь в моё лицо. Браунд, заметно, прочёл, то, что хотел, судя по довольному оскалу. — Вижу, ты сама прикинула, сколько всего интересного мы можем вдвоём. Мне что-то ещё объяснить более детально, моя капелька? Его голос, пускающий по мне дрожь, выточенный, будто алмаз — идеальные грани. Его голос совершенен для меня. Мне интересно сможет ли он лишив меня, схлопнуть мне целочку обратно. Для такого вопроса, я не настолько опьянена азартом. — Я поняла. Спасибо, — тень иронии мелькнула в тоне. — Хорошо, — поощрительно и быстро. — Есть в моём владении над тобой одна волнующая меня вещь, — с лёгким задумчиво-колючим стоном, он продолжил: — Нет, пожалуй, две: непродолжительность и… Ранения от плети я вылечить смогу, — сообщал он, ровно глядя на меня. Да, он действительно может многое со мной. Мне было крайне интересно что за «вторая вещь». — Только, если я… — Генри двинулся ко мне, решив, видно, окончательно зажать. Я собралась, хотя бы сесть на постель, — что надо было сделать раньше — Генри выдал властный жест «сидеть», на который я, не отреагировав, продолжала подымания. Тогда матовая кожа туфли Браунда, оказалась видна на моём бедре. Я мигом свернулась обратно. Сразу сосредоточилась только на нём. Внимание он привлекать умеет. Дерзоватый настрой сошёл на нет, лицо расслабилось, даже вытянулось. Некоторые мышцы в теле двинулись, я желала отскочить подальше, но в итоге я просто чуть отклонила торс. — Если я вопьюсь в твою шею, мне понравится, я возьму тебя и буду брать до потери сознания, — он преклонил колено. Мои ноги оказались под его. Легко обхватив ладонью подбородок и челюсть, Генри провёл пальцами по шее, намеренно чуть царапнув, — до потери моего сознания. И тогда… отдать я тебя не захочу. Такая у нас ситуация. От его прикосновения я застыла, ожидая дальнейшего. Генри замолк, разглядывая меня и сочувствующе помрачнел: — Глаза опухли. Мужская рука держала моё лицо, я положила свою ладонь на неё. Я буду его трогать, даже если запретит. Моя была теплее, тело ещё не остыло от текучего гнева, а, ещё я нагрела её, упиравшись в дорогое дерево пола. В голове шумело. В воздухе нарастало напряжение. Тьма окутывала меня. Неведомая мне, пугающая. В этой тьме зажигалось нечеловеческое желание. Я только заметила — выглядит он сейчас моложе, и более домашним. А кожа без единого изъяна, ровная. Шея такая красивая. Такие выразительные глаза. — Тебе надо поесть, — подымаясь говорит он. — Ты позавтракаешь со мной. — С вами? — тихо буркнула я. Браунд моментом улыбнулся одной из самых теплых улыбок, и глядел на меня сверху. — Да. Я хочу подольше насладится твоим ароматом… и твоими глазками, — он ещё более радостно заискрил глазами: — Сейчас допей воду. Пожалуйста.

***

Пассаж про потерю сознания от меня, я расценила как своеобразный комплимент от обитателя тёмного мира. И угрозу? Расстановку ролей со странной похвалой. Когда меня спровадили в обеденный зал я увидела перед собой стол не меньше, чем на десять персон с белоснежной скатертью и только один человек за ним. Ну и не человек даже, хах. Еды было много. — М-м-м, — замычал он, скорее проглатывая апельсиновый сок, судя по цвету. — Садись, Шана. Я глянула на парочку молодых дворецких рядом, они же в смятении уставились на меня, совсем не предали смелости или толчка. Что ж буду слушаться его. Я смело шагнула в глубь зала. Разве у меня есть выбор? Браунд сидел за той частью стола, где обычно одно место, где сидит глава дома, видя всех трапезничающих по бокам. Я села по его левое плечо, там, где мне поставили тарелки и сверкающие приборы. Вот проклятье — я всегда ела в намного меньшем пространстве и мне не нравится есть с незнакомцем. Особенно так. Придётся максимально следить за всем во время еды. Что ж в любом случае у меня нет выбора. А это оказывается многое упрощает. Всё решают за тебя. Нужно просто смерится вовремя. М, паршивая мысль. Надеюсь, он не собирается устраивать никаких экзекуций. Я положила себе на тарелку парочку румяных оладушек. Мои брови всё ещё время от времени сдвигались. И я не переставала чувствовать страх и напряжение. О, Боже… кажется меня опять начинает трясти. Дышим, дышим, отвлекаемся. Я съела две штучки с клубничным джемом, который обнаружила со второй попытки, первый попался вишневый, запила свежевыжатым апельсиновым соком. Всё было вкусным. Кушать я старалась максимально аккуратно, соответствуя элитарности места. И перед ним… Нужно следить за всем. За тот просто невероятный день Эрин обучила нас основам этикета. Экспресс-курс так сказать. А мы были экспресс-девицы. Генри тихо ел, не делал мне замечаний, а мог, хотя может я не так плохо справлялась. Двигается он просто недостижимо. Спина прямая… У Браунда выправка сияет своей заточенностью. Хм, наверное, в такой обстановке, неофициальной, он многое себе позволяет. Хотя бы то, как позвал меня — жест, голос, такие фривольные, а мне это и нравилось. После еды — мне стало легче. Очевидно, это инстинкты. Сыт — значит хорошо. Раз мне это помогает поем ещё. Действительно стало спокойнее, пока я подхватывала меленькую, жареную сосиску. Всё очень вкусно.