Записки о них

Ричард – маленький дерганый мальчишка. Внутри ему больно и страшно, внутри он всегда плачет и просит о помощи, но Рокэ долго не может понять почему и как-то уж слишком долго его не слышит. Он начал приглядываться просто так, от скуки, от нечего делать, если хотите. Тоскливые вечера – один похож на другой такой же, - реки вина и молчания. Некуда бежать от однообразных будней. Кто он? Блистательный Рокэ Алва, первый во всем, кроме смерти, к вящим сожалениям многих. Кто он на самом деле?.. Спивающийся усталый старик. Мне тридцать шесть, и мир не способен меня удивить. Мне тридцать шесть, и я разучился бояться всех, кроме самого себя. Мне тридцать шесть, и я один – ныне и присно, и во веки веков. Список можно продолжать до бесконечности, если бы не одно «но» - Окделл. Этот сероглазый мальчишка, вечно идущий не вслед, не в шаг, не по прямой. Леворукий и все его кошки! Ах, этот Окделл! Ладно, он сам виноват, - однажды решает для себя Алва, ведь так просто обвинить кого-то, когда устал обвинять себя. Странности начинаются с писем из Надора, которые Окделл не читает. Сжигает, даже не распечатав. Рокэ застает его за этим занятием, невовремя войдя в комнату оруженосца без стука по старой привычке хозяина дома. Ричард сидит на коленях перед камином, скармливая огню накопившуюся за полгода корреспонденцию. На стук двери он оборачивается, пытаясь ладонью прикрыть оставшиеся бумаги. На дне чернильных провалов зрачков пляшут отблески каминного пламени, а лицо выражает столь откровенный испуг, что Рокэ замирает на месте. - Чем вы тут занимаетесь, юноша? – язвительно спрашивает он, секундой позже понимая, что выбрал неправильный тон. Глаза Ричарда гаснут, а руки безвольно опускаются. Он отворачивается от Алвы, сгребает письма в охапку и щедрым взмахом отдает на съедение пламени. - Любовная переписка? – еще одна ошибка. Рокэ почти наяву слышит, как клацнул, запираясь, стальной панцирь мальчишеской души, и как скрипят замшелые засовы. Не идиот ли? Идиот. С такими познаниями в тонких материях людских душ удивительно, как дотянул до тридцати. Ричард смотрит на него снизу-вверх и лицо его не выражает ничего – ровным счетом. Пустая нераскрашенная маска, которые обычно используют актеры мистерий. Рокэ не обладает талантом к рисованию, но вдруг ему хочется взять каминный уголек и подвести Окделлу губы, выводя уголки вверх – чтобы не смотрел так пусто, улыбался. Одно мгновенье – два удара сердца: тебе всего шестнадцать, ну же, улыбнись. - Это письма от матери и сестер, - роняет Ричард тихо. - Так почему они в камине? На это Окделл лишь качает растрепанной русоволосой головой, уставившись на пламя. Он смотрит так… Рокэ подумал было, что сейчас полезет пальцами, отбирать у огня его законную добычу. Какие странные мысли, ха. Что бы ты сделал в подобном случае, Росио? Полез следом?.. - Давайте вы просто спросите в своей обычной манере: «юноша, вы что, не умеете читать или не знаете, что люди обычно делают с письмами?» и мы мирно разойдемся по постелям, - неожиданно предлагает Ричард. Алва фыркает. Преодолевает расстояние их разделяющее и опускается рядом, по-морисски поджимая ноги. - По чьим постелям мы с вами мирно разойдемся, Окделл? Я бы предпочел заночевать у какой-нибудь хорошенькой пейзанки, а вы? От Ричарда наотмашь хлещет холодом. Рокэ лет с пятнадцати разучился вздрагивать от подобных взглядов, поэтому лишь улыбается своей обычной нагловатой улыбкой столичного распутника, от которой краснеют все барышни от мала до велика, и, как выяснилось, Окделл тоже краснеет отчаянно и густо. О! Это уже занимательно. А если так?.. - Впрочем, можете присоединиться, если вы настаиваете. Ричард опускает ресницы, отводя взгляд, вглядываясь в пламя камина, дожравшее и сытое по горло сентиментальной ложью его писем. Он чуть качает головой – не движение, а намек на него, кусая губы. - Вы можете остаться у меня. Мальчишка. Рокэ усмехается, теряясь на мгновение: такого он, признаться, не ожидал, ну что ж. - Моя кровать шире и мягче. На ней удобно засыпать вдвоем, - негромко говорит он, серьезнея. И Ричард вздрагивает, заалев щеками. Слова Алвы попадают точно в цель. Бархатная кожа, еще не знающая бритвы – Рокэ касается, чертит твердый изгиб челюсти, разворачивая мальчишку к себе. Тот покорно и как-то привычно опускает веки, потянувшись к его губам, словно сотню тысяч раз делал подобное, – карьярра! с кем? Поцелуй выходит целомудренным донельзя: Алва согревает дыханием чужие губы и тут же отступает прочь. - Засыпать, Ричард, - шепчет он в приоткрытый рот, целуя чуть дрогнувшую верхнюю губу мальчишки. Сложно не взять то, что так покорно предлагают, пусть даже от отчаяния и страшного холода души. - Простите. И оказалось легко встать на ноги, распрямиться, заставляя подняться и его. Глаза в глаза и кожа к коже. Руки замирают на плечах в ненавязчивом касании без намека на что-то большее. Просто объятие, просто тепло, которого у них двоих едва ли наберется на одного и то не хватит. Которое они сейчас по крупицам делят поровну. Алва спит обнаженным и Ричард не сопротивляется этому, и рукам, которые стягивают с него рубашку, отбрасывая прочь. Так, несмотря ни на что, теплее. Они сплетаются телами как две змеи, вплавляясь друг в друга каждым изгибом. Тело Алвы крепкое и жилистое; твердые остовы ребер ходят в ровном дыхании под ричардовой ладонью. Рокэ коварно затаил пальцы у него на пояснице, чуть поглаживая твердыми подушечками. Они оба изрядно возбуждены и оба совершенно не заинтересованы в этом. Наслаждения и так слишком много. Ричард засыпает головой на чужом плече, а Рокэ до середины ночи вдыхает запах его волос – запах чужого ребенка, – и не может надышаться.