Записки о них

Ричард Окделл похож на щенка. Рокэ Алва с детства ненавидит собак. Рокэ герцог Алва умеет держаться в обществе, умеет носить маску. Об его нежных привязанностях и скелетах в шкафу никому не известно, кроме доверенных и самых близких. Его невозможно задеть, в его броне не сыщется ни единой бреши, и все же есть кое-что, к чему Рокэ питает сильнейшую слабость. Чужая боль. Женщины интересуют герцога Алва лишь как ходячие сосуды, способные выносить здоровое потомство, но в этом природа отказала ему рано — Рокэ не может иметь детей. В близости для него нет ничего нового, а значит, нет и удовольствия. Другое дело молодые пажи и служки — влюбленные в соберано, готовые ради него на все. Рокэ питает странную слабость к столь нелепым созданиям. Их даже не нужно ломать, что довольно скучно, но все лучше, чем ничего. Их боль, слезы и мольбы на некоторое время унимают жажду глубинного зверя, гасят голод плоти, однако ненадолго и все повторяется вновь. Хуан привычен тайком избавляться от тел, он не задает лишних вопросов, не осуждает своего господина. Ведь соберано добр и щедр, внимателен к тем, кто ему служит — и грех тут жаловаться. А свои странности есть у всякого. Каждый в доме Алвы боготворит своего соберано. Когда появляется мальчишка Окделл, Хуан впервые по-настоящему обеспокоен. Молодой оруженосец — идеальная жертва. Соберано смотрит на него таким взглядом, что даже бывалые слуги спешат разбежаться кто куда, лишь бы не оставаться с ним наедине. А сам Окделл будто и не замечает вовсе; глядит в ответ с тяжёлым вызовом, но на самом дне зрачков плещется страх. Соберано чует его, как гончая — подранка. Хуан знает, что все решится со дня на день. Ну не убьет же его соберано, в самом деле? Герцог Алва всегда отличался благоразумием и осторожностью, не допустит он подобной ошибки. Или?.. Хуану муторно и страшно, но в этом страхе нет ни грана за мальчишку. Но все решает случай: у Окделла гноит рука. И соберано с ласковой усмешкой берется за ланцет. Глаза его блестят той самой темной жаждой, а руки чуть подрагивают — не знаешь так и не заметишь, но Хуан-то слишком часто видел зверя, чтоб не признать его кривой личины. Домоправитель замирает у двери, прислушиваясь к каждому звуку, доносящемуся из-за толстой резной створки. Сначала в кабинете говорят негромко. Алва смеется — резким хриплым смехом, не человека уже, но все еще не хищника, балансируя на тонкой грани перехода двух состояний. Окделл молчит упрямо. Хуану не нужно закрывать глаз, чтобы вообразить себе мальчишку, гордо вскинувшего подбородок, еще не знающего, что сейчас случится. Молчание затягивается. Звякает отставленный бокал. Хуан весь обращается в единый нерв, но не слышит ни звука. Они как будто умерли там, за дубовыми дверями, сразу оба. Когда домоправитель вовсе собирается уйти, тишину вдруг разрезает тихий стон. Лишь два удара сердца спустя он понимает, что это стон — не боли. Там в кабинете, в отблесках свечей, выгибается мальчишка Окделл, вцепившись пальцами здоровой руки в подлокотник кресла. Рот приоткрыт, глаза же закатились, а на висках блестит испарина. Алва медленно чистит ему руку, выпуская гной из нарыва на серебряный поднос. Тянет, размыкает края, пока вместо мутной гнилостной сукровицы из раны не засочится ярко-красная свежая кровь. Ричард смотрит на него из-под ресниц темным взглядом с рабской мольбой; губы искусаны, влажные и приоткрыты, притягивают взгляд и Алва сглатывает, вдруг ощутив толчок горячего желания в паху. Он щедро плещет на живую плоть жгучей тинктурой и тянется за нитью и иглой. Ричард дрожит, привалившись к его горячему боку, беспомощный и до ужаса беззащитный. Длинные ресницы слиплись от слез. Рокэ затягивает последний стежок, спаивая края раны, убирает инструменты, отталкивает прочь изгаженный поднос. Мальчишка поднимает веки — глаза его под тонким золотом ресниц темнее грозового сумрака. Алва медленно опускает ладонь мальчишке между ног, нащупывает горячее и влажное, удовлетворенно выдыхает, словно сам излился вместе с ним. Чудовище внутри него сыто скалит острые клыки.