Sweet little words made for silence, not talk, Young heart for love, not heartache, Dark hair for catching the wind, Not to veil the sight of a cold world. Kiss while your lips are still red, while he’s still silent, Rest while bosom is still untouched, unveiled. Hold another hand while the hand’s still without a tool, Drown into eyes while they’re still blind, Love while the night still hides the withering dawn. Nightwish — While Your Lips Are Still Red
В Англию пожаловала та бездомница-зима, когда безвозвратно увядают розы и леденеют оконные стекла, а дым стройно тянется из труб, коптя кельтское небо и рассеиваясь по полям бродяжьим ноябрем. Под ногами сделалось хрустко, щекам — щиплюще холодно, дыханию — морозно до боли в сведенном переохлаждением горле, а стопам — стыло даже в ладных сапогах из крепкой свиной кожи. Башня Ордена подпирала вавилонской верхушкой облака: кучевые, набитые снегом до самого отказа, плывущие над морем конвоем гуманитарного груза северной зимы и уносящие составы на просторы континентальной Европы. По неотапливаемым переходам и коридорам разгулялись сквозняки, пробирая до зубовной дрожи, а на душе стало совсем тоскливо и дремотно от нашептанной до весны колыбельной. Кому-то было тепло в уютной гостиной, кто-то варил горячий шоколад с коричными палочками и кипятил на огне брусничный глинтвейн, но Канда со всеобщим весельем не дружил, в гостиную заглядывал редко, и холода для него разливались затуманенным ирландским морем, студеным и безбрежным. В столовую набилась толпа искателей — голодных, сырых, продрогших; Канду от искателей тошнило, уж по крайней мере, от этих точно: горланили они так, что разносилось на весь коридор, трубным слоновьим ревом отскакивало от прокаженных стен, прокатывалось по кладке имбецильным хохотом. Эти, если только Канда там покажется, непременно попытаются подсесть и чем-нибудь выбесить, как будто хлебом не корми, дай только подпортить кому-нибудь настроение, и столовую, невзирая на голод, пришлось миновать, чеканя резкий шаг и стараясь побыстрее проскочить, чтобы не углядели в проеме распахнутой двери приметную фигурку длинноволосого экзорциста. Его встретили головокружительные пролеты винтовых лестниц, призрачных и вымерших, где ни души и только эхо разгуливает в пустотах каменной воронки: по ним Канда поднимался долго, вслушиваясь в тишину и усталость собственного тела. Тело ощущалось разбитым, хваленая регенерация запаздывала, до сих пор подлатывая что-то там внутри, и ему казалось, что вот сейчас, вот в эту секунду у него, напоминая забытое и навеки похороненное в гробницах памяти, непременно отвалится какая-нибудь конечность или один из органов в брюшине, сорвавшись с незажившей тоненькой ниточки, брызнет густой венозной кровью, заставляя тайком выхаркивать в кулак багряные сгустки. Он трясся в поезде четыре часа по скалистым пустошам и лондонским предместьям, до этого пересекал на пароме под косым ливнем и утихающим штормом пролив — валялся в своей каюте, тараща глаза в покачивающийся потолок и зажимая пальцами то и дело расходящуюся рану под ребрами, никак не желающую срастаться по-хорошему. Как и сотни раз прежде, старательно убеждал себя, что всё так и должно быть, что так было всегда, хотя в глубине души и оседал приторный налет безыскусного вранья. На нем давно уже не заживало как на дворовой собаке. Когда Юу наконец-то добрался до своей комнаты, то обрадовался ей, подобно измученному пытками узнику, чье время экзекуций вышло и настала пора возвращаться в спокойную, тихую и безопасную камеру. Он ввалился в нее, затворив за собой дверь, и обессиленно прислонился к ледяной стене: топили прилежно, но у Канды был битый витраж и, как следствие, постоянные сквозняки и слишком свежий по третьему месяцу осени воздух. Комнатка его была самой аскетичной в Ордене, из убранства — кровать, неказистый одностворчатый шкаф да тумбочка с клепсидрой, где топились тошнотворные лотосы с опадающими лепестками. Лотосов никто, кроме Юу, не видел, а потому клепсидре-ночнику, разгоняющему полуночные тени из углов, большого значения никогда не придавали, аккуратно смахивая пыль, если обитатель подолгу пропадал на заданиях. Канда прислонил к стене катану и уже было скинул расстегнутый плащ, как вдруг звериным инстинктом почуял неладное. Развернулся рывком, за секунду позабыв, что вернулся домой — ему этот «дом» никогда не мнился безопасным, — и встретился глаза в глаза с чужим волчьим взглядом: желтым, хищным и неуместно озорным. Юу в ужасе распахнул рот, хватил губами подмороженного воздуха и, то ли не успев, то ли попросту не додумавшись закричать, предупредить или же позвать на сомнительную помощь, сцапал пальцами слишком рано отправленную на непродолжительный отдых катану, мгновенно обнажая лезвие и отпрыгивая. А потом, в бешенстве оскалив притупленные клыки, бросился на наглеца, смелого настолько, чтобы играючи сунуться в оплот экзорцистов. В голове у него пронеслись роем мысли и вспыхнули вопросы, но ни на один не нашлось осмысленного ответа: «Кто, зачем, как?» — все они осели прахом, когда Муген, рассекая воздух, пронзил пустоту и черканул острием по каменной кладке, выбивая сверкающие в темноте искры. Незнакомец, кажущийся смутно знакомым, уклонился, ускользнул и, замирая на безопасном расстоянии, растянул губы в возбужденной улыбке: — Как недружелюбно ты встречаешь гостей, мистер Кухонный ножичек. Позвольте, юноша, отложите-ка ненадолго ваше оружие в сторону, а то так и пораниться недолго… Не дослушав даже, Канда в помноженной ярости напрыгнул на вторженца, запоздало угадывая в нем одного из Ноев: золотистые глаза, серая кожа, кресты на челе — да и кто бы еще сумел пробраться сюда незамеченным, кому еще это нужно, у кого хватило бы дерзости? — и снова промахнулся. Ной, молодой мужчина, облаченный в строгий черный костюм с твидовой кофейной жилеткой, белоснежную кружевную рубашку и незастегнутое шерстяное пальто, на сей раз даже не танцевал, а просто игрался с ним в кошки-мышки. Канда запомнил его после битвы в Эдо и теперь наконец-то узнал, задыхаясь чем-то непривычным и волнительным, от чего в груди сделалось слишком тесно: кудрявый поганец, сам того не ведая, заставил после еще долго о себе думать, прокручивать в голове их мимолетный поединок. — Полегче, мальчик! Я ведь только хотел с тобой поговорить! — окликнул его Ной уже из другого угла тесноватой комнатушки-кельи, и Юу со спутанным выражением замешательства и страха на точеном восточном лице обернулся на зов, держа наизготовку меч: тело не восстановилось до конца и сейчас сдавало, покалывая в печенке острыми иглами старика-книжника, а звать на помощь — упаси Господь, так он не унизится, даже если его пожрут здесь заживо монструозные бабочки. Он пошатнулся, неловко припадая на одно колено, и от Ноя, конечно же, это короткое движение не ускользнуло незамеченным: он видимо расслабился, чувствуя собственное превосходство, и вальяжно повел плечами. А затем небрежно скинул с плеч пальто, вешая его на спинку кровати, и неспешно закурил сигарету. Всё это — под напряженным взглядом Канды, растерянного настолько, что впору сознаваться в новых галлюцинациях. — Я пришел с миром. Так, кажется, принято говорить? — спросил Ной и, не найдя и тени доверия на юношеском лице, выудил из кармана белый платок, издевательски помахивая им в воздухе: — Временная капитуляция, самурай! Сложи свое оружие, а то мне делается страшно от одного его вида. Издевка не обошла Канду стороной, и он впервые за всё время с момента столкновения с чужаком раскрыл рот, чтобы вытолкнуть сдавленные и такие же казенные, как и его форма, слова: — Чтобы ты без помех мог меня убить? За идиота меня держишь? — А вот тут ты не прав, — качнул головой Ной, смачно выдыхая в потолок табачный смог и облизывая губы — дымом тянуло в щели под дверью, разило на весь коридор, и Канде стало как-то стыдно, неловко, унизительно, примерно как школьнику, застуканному директором за пагубным пристрастием или чем-нибудь еще похуже. — Если бы хотел убить, то убил бы, скажем, во сне. Логично ведь? Зачем мне испытывать судьбу, когда исход битвы весьма прозрачен и неясен наверняка? Ты достойный противник, прими за комплимент, я же слишком ценю свою жизнь, чтобы рисковать ей, когда можно обойтись и без риска. А теперь давай поговорим. — О чем мне с тобой говорить? — выдохнул Юу, мертвой хваткой впивая пальцы в рукоять катаны вместо того, чтобы по просьбе врага ее опустить. — Совсем рехнулся? С этим Ной согласился, сухо и обрывисто расхохотавшись: смеялся он, запрокинув голову и абсолютно открывшись — стоило Канде только захотеть, и можно было быстро перерезать ему глотку, но конечности не слушались, отказываясь повиноваться, и только недоумение продолжало множить в голове невысказанные вопросы. — Рехнулся, мальчик, не спорю. Иначе бы не пришел. Ной назвал имя, и Канда узнал, что зовут его Тики Микк — имя прозвучало как шутливая скороговорка, но легло в память накрепко, сразу же врастая корнями. Затем мужчина задал встречный вопрос и получил имя ответное, нехотя сцеженное сквозь плотно стиснутые зубы и чем-то явно пришедшееся по душе: Ной повторил его, перекатывая на языке и пробуя на вкус каждый звук. А после, совсем уж оборзев, уселся на край застеленной по-солдатски постели, закидывая ногу на ногу и не сводя лучащегося ненормальным, противоестественным добродушием взгляда с экзорциста. Канде резко сделалось не по себе — Ной пялился почти обожающе и восхищенно, и от этого в голову забредали новые, по-настоящему пугающие мысли: уж и впрямь не поехал ли тот с катушек? Юу, стряхивая наваждение и отгоняя прочь навеянные вместе с едким табачным дымом флюиды невероятного вражеского дружелюбия, продолжал сжимать Муген, врастая в него уже практически кожей и запоздало вспоминая — с холодком, обдающим как выплеснутый на голову ушат ледяной воды, — что Невинность в режущей кромке пробудить так и не успел, слишком ошарашенный и сбитый с толку чужим присутствием в своей ничем не примечательной комнате. Ной глумился, мучил Канду, заставляя сохранять боевую стойку пять, десять минут, четверть часа — столько, сколько потребуется, чтобы вдоволь наговориться, — и продолжал нести околесицу. — Значит, это твое жилище? Весьма скудная обстановка — но так, наверное, и полагается служителям Божьим, верно, мальчик? Никаких излишеств, никакого даже… намека на жизнь, — с нажимом заметил он, стряхивая с кроватной спинки пыльный налет. — Как ты нашел мою комнату? — задал Юу тот единственный вопрос, который терзал сейчас его больше всех остальных. — Я взял на себя смелость немного пошпионить за тобой, каюсь, — признался Ной, не отводя пристального взгляда подлунных глаз. — Рассчитывать на приглашение было бы с моей стороны слишком наивно, и я вошел без спросу. Прошу меня за это простить. Канда выдохнул всё скопившееся в легких напряжение и поменял позу, чуточку расслабившись и поудобнее устанавливая ноги: водить с врагом задушевные беседы, забывшись и легкомысленно отбросив в сторону оружие, не стал бы даже наивный и мягкосердечный шпендель-Уолкер, бросающийся спасать всех вокруг себя, а уж он — и подавно. — Не знаю, как ты пробрался в Орден, — сказал, оправившись от потрясения настолько, чтобы растянуть губы в скалящейся ухмылке, за которой продолжал прятаться напуганный и одинокий мальчишка, — но лучше тебе отсюда убираться поздорову. Не стоит нас недооценивать! — «Нас»? — недовольно, с нажимом на это слово переспросил Тики Микк, удивленно вскидывая подвижные брови. — Я пришел не к твоим друзьям-экзорцистам, юноша. Я пришел к тебе, и никому показываться на глаза больше не собираюсь. Меня мало интересует весь этот сброд. Ты же — другое дело. — Я…? — снова растерялся Канда, тушуясь под набросившимся с новой силой сонмом жалящих мыслей. Опять вспомнился Эдо и их не законченный тогда бой. — Чего ты хочешь? Драки? Ной рассмеялся, щуря улыбчивые кошачьи глаза с примечательной родинкой, докурил сигарету последней затяжкой и, избавляя мечника от кошмарной дымовой завесы, окутавшей комнату йоркширскими туманами, пальцами затушил тлеющий уголек, просыпав пепел и труху на неприютный пол. — Нет, юноша, — признался он без прежних насмешек и подзуживаний в каждой фразе, глядя уже спокойнее, так по-взрослому, что у Канды, плохо понимающего что-то, кроме войны, сердце совсем сорвалось с цепи, колотясь бешено и неровно: — Драка мне не нужна, если только ты сам не будешь на ней настаивать. Мы и без того всегда можем схлестнуться там, — он неопределенным кивком указал за стены монашеской башни, где плескалось море и реяли ветра. — И эта возможность меня, скажу тебе откровенно, больше уже ничуть не радует. — Черт! — скрипнув зубами, выругался Юу. Добавил нелепое, по-детски смешное, как дворовая подначка, в которую и сам не больно-то верил: — Боишься, что ли? Ты об этом притащился мне сообщить?.. Микк окинул его рассудительным взглядом без малого тридцатилетнего мужчины, столкнувшегося с буйным и воинственным подростком-щенком; улыбка сошла с его лица, но он благоразумно промолчал, собираясь сказать что-то иное, однако Канде так и не суждено было узнать, что именно: в дверь его коротко постучали, и нежный голосок докучливой Линали, источающий беспокойство, поинтересовался, в порядке ли он. Линали кашляла и морщила нос от сигаретной вони, просквозившей расстегнутый экзорцистский плащ и коридор в окрестностях ближайших ста метров, с подозрением оглядывала опустевшую келью мечника, недоверчиво косилась и хмурилась, а Юу, по неизвестной причине трепещущий перед сестрицей смотрителя куда как больше, чем перед любым из возможных врагов, секундой назад под выжидающим взглядом Ноя сунув катану обратно в сая, неосторожно повернувшись к тому спиной и тем самым подставившись под возможный удар, теперь мялся, приотворив дверь и застыв неестественно прямо и напряженно. Оглянуться он не мог, и оставалось только гадать, что видела за его плечами младшая Ли и видела ли что-нибудь вообще, кроме привычных серых стен и треснутого витража. Когда Линали ушла, кое-как удовлетворившись отрывистыми и скудными ответами и пригласив Канду в гостиную на чай, Тики Микка в комнате уже не было — он исчез так же внезапно, как и появился, заставляя сомневаться, существовал ли в реальности или пришел моровым поветрием больных исковерканных снов, где рвалась человеческая плоть, разлетаясь на ошметки под выстрелами демонических машин, где чернели дула тысячи орудий и где раз за разом отмирали лотосовые лепестки, до единого опадая на дно пустой клепсидры.* * *
В следующий раз Канда повстречал его ночью в лесу, когда корявые деревья перешептывались ветром в оголенных сучьях, ломких и пересохших от дыхания ноябрьской полуночи. Юу тренировался, Юу хотел быть полезным Ордену и часто выбирался на промозглый холод в одной только легкой рубашке и форменных брюках, простуженно стуча зубами строго пока никто не видит. Пересекал бегом двор и, скрываясь от случайных взглядов под облетевшими кронами ясеней и дубов, прятал глаза за непроницаемой черной повязкой, превращающей его на время в слепца. После этого каждая ветка становилась рукой незримого врага, а каждый ствол и торчащий из каменистой земли корень подкарауливали, расставляя коварные ловушки, но Канда к своему лесу притерся настолько, что и с закрытыми глазами мог обежать его весь, ни на что не напоровшись и без труда обогнув все препятствия: новых деревьев в нем не появлялось, а если что-то и пробивалось на свет, вытягивая хрупкий еще стебель, то мечник быстро знакомился с новоявленным обитателем, привыкая и к нему. Тренировки такие больших плодов ему не приносили, и погибал Юу в боевых условиях всё с тем же завидным постоянством, необдуманно расходуя выданный при сотворении как будто бы безлимитный запас лотосовых жизней. Небо клубилась клочьями рваных туч, в прорехи поблескивало звездами и светило подмерзшей с одного бока луной, спелой как позднее лондонское яблоко, море у подножья утеса штормило, терзая ветрами и рьяными волнами черную твердь, но до башенного остова стихия не добиралась, и здесь дуло ровным крепким бореем, приносящим на своих крыльях морозный иней. Канда завязал узелок повязки на затылке под собранными в высокий хвост иссиня-черными прядями и в тот же миг почувствовал, как на глаза, и без того укрытые непроницаемой пеленой, ложатся чьи-то теплые руки, осторожно накрывая шероховатыми пальцами высокий лоб под растрепанной челкой, а знакомый до ужаса голос шепчет на самое ухо, едва не оцарапывая обветренными губами тонкую чувствительную кромку: — Угадай кто, смелый мой самурай… Юу вздрогнул: его словно зимней морской водой окатило с головы до ног; он дернулся, отскочил, выворачиваясь из-под шутливых прикосновений, споткнулся — впервые за всё то время, что провел в принадлежащем ему по праву лесу, — и, роняя из пальцев воткнувшийся в землю Муген, опасно загудевший и едва не переломившийся в клинке, врезался плечом в заскорузлый ствол кряжистого бука, остановившего его падение. Сдернул с лица повязку, чуть не вырвав себе клок волос, и в панике уставился на вновь решившего заявиться нежеланным гостем Ноя, за всё это время даже и не подумавшего сдвинуться с места, а лишь наблюдающего за постыдными кульбитами незадачливого экзорциста. — А самурай из тебя все-таки никудышный, юноша, — заметил он, глядя на Канду, хватающего распахнутым ртом воздух и выдыхающего в ночь клубы густого пара. — Суррогатный, честное слово. Настоящим самураям полагается хладнокровие и выдержка, а в тебе ни того, ни другого. Впрочем, мечиком своим ты размахиваешь довольно неплохо, признаю. — Ты!.. — выпалил Юу, мгновенно впадая в бешенство, наглядно подтверждающее последнее высказывание Микка. — Опять ты приперся! Какого рожна тебе здесь надо?! Угрозы от Ноя не ощущалось никакой, и Канда, на этот раз уже более-менее готовый к подобной встрече, смог соскрести остатки здравомыслия, чтобы чуточку успокоиться и понять: захоти враг его убить, сделал бы это еще тогда, когда в шутку подкрался со спины и накрыл ладонями глаза, предлагая угадать своего визави. — И снова никакого радушия, — то ли с деланой, то ли с совершенно искренней обидой отозвался Тики, в миролюбивом жесте разводя руками. — Пришел повидаться с тобой, коль уж нас в прошлый раз так неделикатно прервали, не дав поговорить. Я подумал и рассудил, что за пределами этого шумного муравейника скорее могу рассчитывать на уединенное свидание с тобой. — Какое еще свидание?! — огрызнулся Канда, поднимаясь с отбитого зада на ноги и со сжигающим позором подхватывая едва не угробленную катану, поблескивающую поодаль. — Я тебя не приглашал! Что ты вообще о себе возомнил?! Ты же Ной, чего тебе от меня-то надо? Он даже почти не злился, а действительно не понимал истоков происходящего, ощущая себя параноиком с манией преследования, и единственной причиной, по которой человек с серой кожей, стигматами и желтизной хищных глаз мог искать с ним встречи, оставалось стремление убить либо же вызнать какой-нибудь секрет. Оборвав на этом выстроенную логическую цепочку, Юу сощурил глаза и, кусая губы, сообщил изрядно опешившему от его заявления Тики Микку: — Никаких секретов я тебе не расскажу, потому что сам их не знаю. Так что ты не по адресу, тупица. Тебе надо было охотиться за рыжим Кролем. — За кем охотиться? — пробормотал Ной, провожая худенькую фигурку мечника недоуменным взглядом: тот двигался сейчас бесцельно, только ради того, чтобы не торчать беспомощным истуканом, и мужчина двинулся следом, не желая упускать из виду. — Я не охочусь на лунных кроликов, мальчик. На обычных — тоже. Да и вообще, кролики как вид меня мало интересуют, равно как и их секреты. — Да что тебе тогда нужно?! — взвыл Канда, останавливаясь и с силой ударяя кулаком по ближайшему стволу — костяшки мгновенно окрасились кровавыми ссадинами и тут же, на глазах, затянулись, и это тоже не укрылось от внимания всё подмечающего Микка. Два быстрых шага — и он преградил юнцу путь, замирая перед ним и позволяя как следует себя разглядеть. Сегодня стигматы не уродовали его лицо, и даже глаза лишь отливали медовым оттенком, но были густого и мягкого коричневатого цвета, а кожа — смуглая, бронзовая, загорелая — выдавала коренного южанина, рожденного и взращенного под палящим солнцем. Ной, собираясь на пресловутое свидание, то ли не успел, то ли не захотел уложить волосы, зачесав их со лба, и они спадали на лицо волнистыми неровными прядями. Он выглядел совсем как джентльмен, наведавшийся из Лондона по своим загадочным делам: стройный и поджарый, облаченный в теплый зимний редингот с высоким воротом, откуда белел обмотанный в несколько раз вокруг шеи вязаный шарф; из-под рукавов верхней одежды выглядывали строгие манжеты рубашки на позолоченных запонках, инкрустированных неизвестными Канде красными камешками, а брюки сидели чуть мешковато, собираясь складками у длинноносых ботинок на низком каблуке. — Я ведь уже отвечал тебе на этот вопрос, — проговорил Тики, поигрывая утянутыми в белые лайковые перчатки пальцами со спичечным коробком, но всё никак не решаясь закурить. — Ты спрашивал, и я ответил без вранья и прикрас. Я пришел к тебе, мальчик. Не как Ной и твой враг приходит к экзорцисту и своему врагу, оставь уже эти нелепые домыслы, а как человек приходит к человеку. Во мне есть и светлая сторона, хотя ты наверняка этому и не поверишь. — Почему я… должен? — вконец заплутав в творящемся вокруг него безумном лицедействе и сбиваясь с мыслей, проговорил Канда, снова отшатываясь как от чумы. — Где хоть одна причина тебе верить? — Ты всё еще жив, — резонно и нетерпеливо отозвался Микк, уставший от бесконечных вопросов, скачущих по кругу, точно карусельные лошадки в разноцветном плюмаже. — Это разве недостаточная причина? — Ладно, — скованно поведя околевающими от пронзительного холода плечами, мотнул головой Юу, чувствуя себя до крайности неуютно в присутствии своего врага-не-врага. — Мне плевать, что ты там думаешь, чокнутый чудик. Я собирался тренироваться. — С завязанными глазами? — подсказал Тики, не без удовольствия понимая, что игнорировать его присутствие юнец при всем своем гоноре не сможет, не хватит духу. — Хотел бы я на это посмотреть. Или, если ты позволишь, то и поучаствовать. Канда вылупился на него с диким столбняком и явственно читающемся на лице озарением, а Ной, устало поморщившись, возразил ему даже прежде, чем с тонких губ сорвалось новое обвиняющее подозрение: — Нет, я вовсе не собирался разгадывать твою секретную технику, чтобы потом обернуть ее тебе во вред, самурай. У тебя ее наверняка и нет, этой секретной техники, а ту, что имеется, я и в Эдо мог всесторонне изучить. Но разве не скучно и не… уж прости за откровенность, разве не бессмысленно тренироваться здесь в одиночку? — Не бессмысленно! — прорычал Канда, заметно раздражаясь. — Тебя не спрашивали! — Или, может быть, ты боишься вступать со мной в дружеский поединок? — запомнив еще с прошлого раза и теперь закинув эту наживку в обратную сторону, Микк с удовлетворением на лице смог созерцать, как вспыхивает в глазах цвета штормового неба новая ярость и мальчишеская пятипенсовая обида. — Не боюсь я тебя! — заорал Юу, скаля зубы и крепче стискивая катану. — Задрал уже! Давай свой поединок! Прикончу тебя здесь — мне же лучше, а то так и не прекратишь преследовать! — Вот это мне нравится гораздо больше, — улыбнувшись, кивнул Тики и принялся аккуратно расстегивать пальто. — Одну минутку, юноша. Мне эта вещица будет изрядно мешать. Канда ждал, чувствуя себя последним идиотом, когда Ной расстегнет все до единой пуговицы и, стащив с себя редингот, закинет тот на ветку дерева, принимаясь следом за темно-серый сюртук и играясь с оказанным ему доверием. Микк будто проверял, насколько крепка в его противнике решимость убить и не обнаруживал ее ни на пенни: ему позволили спокойно разоблачиться, оставшись под конец в белой рубашке и свободных черных брюках. — Готов уже? — сцедил раздраженный Юу, сцепляя губы и нетерпеливо сжимая пальцы на рукояти Мугена. — Сколько можно тебя ждать? Тики растянул в жутковатом оскале умалишенного широкие губы и, отпуская на волю Ноевскую сущность, мгновенно проступившую крестами на пеплистом челе, довольно отозвался, всколыхнув в мальчишеском теле волну жути, мурашками пронесшуюся по позвоночнику: — Готов, очаровательный экзорцист! Луна увядала в зыбком предрассветном часе, когда где-то далеко, за грядой северных туманов и полосой уходящей к полюсу тундры выползало процеженное сквозь студеный зимний воздух усталое, блеклое и неторопливое солнце, смещаясь с востока к намагниченной земной оси. Канда сидел на поваленном замшелом бревне, разгоряченный и распаренный, с тяжело вздымающейся грудью и раскрасневшимся лицом: как будто бы еще более исхудалый от беготни по лесу, с всклокоченными и спутанными волосами, которые в конце концов порвали не выдержавший и треснувший шнурок, положив этим завершение их затянувшемуся поединку. Тики рядом с ним так же неспешно, как и ноябрьское запоздалое светило, натягивал сюртук на взмокшую от пота рубашку. А потом, стащив с ветки оставленный там редингот, вдруг укрыл от холода вздрогнувшие юношеские плечи. Канда вспыхнул еще жарче, взбрыкнул и почти скинул, но терпеливые руки, ожидавшие такого исхода, с усилием надавили, фиксируя и пальто и мальчишку. — Какого…?! Не надо! — возмущался Юу, всё безысходнее тонущий в пучине проклевывающейся апрельской оттепелью симпатии к несносному Ною, к бесчеловечному убийце, к изуродованному стигматами чудовищу. — Не смей, — уже почти попросил он, понимая, что Микк не собирается никуда уходить, а продолжает стоять за его спиной в опасной близости. Балансируя на кромке страха и отчаянно дерзкого доверия, которого этот смуглокожий тип ничем не заслужил, попытался вывернуться, но так и не смог — мужчина удерживал крепко, пальто согревало пьянящим теплом, и скидывать его окончательно расхотелось. Поерзав и смирившись с чужой одежкой на своих плечах, он коротко выдохнул, отчищая лезвие Мугена пучком мерзлой травы от коры и грязи: — Я не буду больше с тобой тренироваться. — Почему же? — отозвался Тики: он успел уже воткнуть себе в губы сигаретину и теперь с наслаждением травил собственные легкие, с удвоенным рвением поглощающие перемешанную с кислородом отраву. — Мне показалось, что тебе было весело. — Мне… — Канда осекся, а затем резко поднялся, все-таки сбрасывая с себя греющий редингот. — Так ты заучишь все мои удары, и однажды мне это аукнется. К черту. — Ты всё еще думаешь, будто я пришел сюда этаким заправским шпионом, чтобы изучить тебя и, воспользовавшись какой-нибудь твоей слабостью, после убить? — погрустнев, спросил Микк, замерев где-то позади колеблющегося в своем намерении уйти мальчишки и не двигаясь с места. — Ты ошибаешься. У меня уже была тысяча возможностей убить тебя, и сегодня — тоже. Я не стану с тобой сражаться, мой смелый самурай. Впрочем, если захочешь еще когда-нибудь вместе потренироваться — я всегда к твоим услугам. После этих слов повисла тишина, и Канда, выждав паузу, резко обернулся, запоздало почуяв неладное, но было слишком поздно: Ной вновь растворился, растаял в воздухе, исчезнув так же мгновенно, как и появился, и только терпкий сигаретный дымок, смолистым облаком развеивающийся над скалами, безмолвно свидетельствовал о том, что и второе свидание состоялось в реальности, а не привиделось сюрреалистичным сном.* * *
Третье свидание — Канда и сам уже мысленно их так называл, принимая покалывающее на языке яблочным сидром постыдное слово и неизбежно свыкаясь, — состоялось в городе, где-то на лондонских задворках, куда его спешно отправили для встречи с искателем. Искатель должен был передать информацию и без отлагательств отправиться в Брест, а Канда, получив от него все необходимые указания — в медвежий швейцарский Берн. Юу покоптился в затрапезном и душном пабе, где с самого утра горланили пропитые мужики, хлебнул мерзкого дешевого чая, слежавшегося в прессованные брикеты еще за время морского пути из Индии, получил кипу мятых бумажек, которые безжалостно затолкал в свой небольшой дорожный саквояж из потертой кожи, и вышел на затянутые фабричной вонью улицы кипящего дневной жизнью города вечных туманов. От дверей паба он свернул на залитые грязью закоулки, завешенные вечно сушащимся, но никогда не высыхающим бельем, собирающим на себя оседлые сажевые хлопья с неба, в надежде сократить путь и хотя бы раз спокойно сесть на уходящий с Чаринг-Кросс десятичасовой поезд, но стоило только скрыться с людских глаз, как дорогу ему бестактно преградили, возникая из пустоты и на сей раз наглядно демонстрируя этот процесс. Тики Микк шагнул на замызганную помоями брусчатку, оправляя съехавшую с макушки высокую шляпу, и почти приветливо улыбнулся не ожидавшему его появления экзорцисту. Юу уязвленно цыкнул, но катану на сей раз выхватывать не стал, а лишь недовольно скрестил на груди руки и, нервно покусывая губы, хмуро спросил: — Ты меня теперь постоянно преследовать будешь? — И это — вместо пожелания доброго утра, — хмыкнул Микк, другого, впрочем, и не ожидавший, судя по лучащемуся миролюбием лицу. — Где твои манеры, экзорцист? Я, между прочим, скучал по тебе. — А я — нет, — отрезал Канда, порядком привирая: с последней их встречи, закончившейся непостижимой и странной совместной тренировкой, не было дня, чтобы он со смешанными чувствами не вспомнил кудрявого Ноя. Его сознание так радостно хваталось за примелькавшийся образ, а сердце так ликующе колотилось при этом в груди, что Юу поначалу делалось страшно, и он отгонял навязчивые картинки, но потом так устал бороться с самим собой, что с полным попустительством погрузился в них практически с головой. Картинкам иногда случалось уводить куда-нибудь совсем уж не туда, и тогда он, опомнившись, яростно себя одергивал, но совсем запретить себе их видеть больше не мог. — Ложь, безыскусная, но простительная, — резюмировал Тики, оглядывая взволнованное лицо мечника. — Я вижу, ты торопишься? Хотел пригласить тебя составить мне компанию за завтраком. — Совсем сбрендил? — возмутился Юу. — Я не стану завтракать с тобой! — Это почему же? — немного обиделся Микк, не сводя с него пытливого каштанового взгляда. — Ты — Ной! — выдохнул Канда. — Чего тут непонятного? Ты на одной стороне, я — на другой! Это ненормально, нам с тобой завтракать вместе! От их странных, противоестественных встреч Канда понемногу начинал чувствовать себя едва ли не предателем, плетущим за спиной Ордена опасные интриги, хотя свидания их носили сугубо личный характер: ни один, ни другой о войне говорить не желали до тошноты, однако раз за разом приходилось возвращаться к этому камню преткновения. — Я похож на Ноя? — хмыкнул Тики, чуть склонив голову набок и выдыхая облачка морозного пара. — Мне думается, никто не осудит тебя, если ты согласишься разделить стол с добропорядочным джентльменом. — Твоя рожа слишком приметная, — возразил Канда, не поддаваясь на эти уловки. — С этой твоей… родинкой. — А даже если и так, юноша, — Ной его не слышал, Ной подтек и, пугая до чертиков невозможностью даже дотянуться в таком положении до спасительной катаны, ухватил под руку, решительно ведя вдоль заплеванной и залитой нечистотами улицы в одному ему известном направлении. — Покажем им, что даже враги умеют держать себя достойно и могут спокойно сосуществовать, когда в кровопролитии нет острой необходимости. Вот это будет действительно по-джентльменски. Канда не успел воспротивиться, как его уже вытащили силком на людный проспект, и там брыкаться стало совсем несолидно, если он не хотел, чтобы по следам его имени шлейфом потянулись какие-нибудь грязные слушки и сплетни. Только руку яростно выдернул, резко и зло вышагивая рядом с Тики, да буркнул сгоряча: — Опоздаю из-за тебя на поезд! — А я найму кэб, чтобы доставить тебя к вокзалу в срок, — у Микка на каждое слово находилось десять ответных и еще сто десять поводов сделать всё по-своему. — Куда ты, кстати говоря, направляешься? — Какое твое дело? — враждебно отозвался Канда, не до конца постигая, как это они могут идти плечом к плечу по улице, чтобы вместе перекусить. — Устроишь там еще засаду. — Это непременно, — растянул губы в довольной улыбке Ной, и тут даже Юу хватило неискушенных мозгов понять, что речь сейчас ведется не о той засаде, что с Акумами и со стрельбой, а о какой-то совершенно иной. — Мне доставляет истинное удовольствие подлавливать тебя в самый неожиданный момент, чтобы иметь возможность насладиться удивленным выражением на твоем суровом лице, жестокосердный самурай. Так все-таки, куда?.. — Берн, — коротко откликнулся Юу, думая, что он, должно быть, совсем помешался, если уж доверяет проклятому Ною порученные одним только экзорцистам тайны — окажись там вдруг Невинность, никто не помешает лживому паршивцу подоспеть туда раньше и увести ее прямо из-под носа. Канде почему-то было больно, когда он начинал рассматривать возможность совершенно предсказуемого и естественного подвоха, но его спутнику, кажется, до Невинности, отравленным терновым шипом засевшей меж ними, не было и малейшего дела. — Берн, значит? — пробормотал Микк. И, прикинув что-то в голове, оживился: — Я разыщу тебя в Берне! Думаю, дорога сильно тебя измотает… Как насчет совместного ужина по прибытии, экзорцист? Канда рычал, хоть от этого предложения и невольно делалось теплее на душе. А уже после, согретый уютом дребезжащего по мостовой экипажа и минувшим сытным завтраком, сидя в своем купе и поглядывая в мутное окно, затянутое паровозной копотью, отрешенно думал, что в следующий раз увидит теперь Микка в Берне. И если бы тот только посмел не явиться на назначенную встречу, обманув все невысказанные ожидания — обиделся бы смертельно.* * *
Очередное их свидание — Канда уже и со счета сбился, какое, — случилось снова в экзорцистской келье-конуре. В комнате с давящими сводами ранней угловатой готики, с холодными серыми стенами, бетонным полом и треснутым витражом высокого арочного окна, нависающего над единственным ее узником осколками разбитых и склеенных обратно воспоминаний ангельских песен, навсегда оставивших землю, это казалось даже естественным, что к нему время от времени заглядывает странный гость. Просачивается сквозь пространство, обводит тесное помещение ничего не выражающим взглядом желтых глаз и, отыскав его неизменного обитателя сидящим на полу подле отмеривающей соляной раствор клепсидры, останавливает всё свое внимание на нем. Канда чужое присутствие почуял остро — повернул голову, тряхнув отросшей до самого носа челкой, и неловко поерзал, пытаясь не потревожить раненную грудину. В больничную палату ему не хотелось, и он опять тайком доковылял до своей норы, забиваясь в нее и запирая двери. Тики Микк на этот раз не торопился приближаться — двигался осторожно, мягкой кошачьей поступью сокращая дистанцию. Наконец, замерев в паре шагов от экзорциста, тихо спросил: — Тебя сильно ранили? Юу выдавил смешок, потерявшийся в кашле, долго пытался подавить новый приступ в заходящихся трясучкой потревоженных легких, и наконец, ощутив во рту стальной привкус, хлынувший из разбереженной плоти, проговорил: — Как обычно. — Я убил их. Канда не сразу расслышал, что ответил ему Тики, а когда разобрал — не поверил, вскидывая изумленный взгляд на замершую перед ним высокую фигуру Ноя. Наверное, показалось, наверное, тот не мог сказать ничего подобного, но… — Ты их… что?.. — переспросил, шевеля пересохшими губами. — Я их убил, мальчик, — спокойно повторил Микк, глядя сверху вниз хищными желтыми глазами, где плескалось что-то совсем уж непонятное и нездоровое. — Избавился, отправил на ваши обетованные Небеса к Творцу на вечный отдых или куда там еще они попадают, умирая… Может быть, и в ад — меня это не волнует. — Ты убил своих же? — потрясенно выдохнул Канда, сжимая пальцами пустоту. Мугена сейчас поблизости не было, он покоился у самой двери, прислоненный к стене, но Юу больше не испытывал в нем ни малейшей потребности, когда рядом оказывался этот человек, этот Ной, этот безумец Тики Микк. Не добившись толкового ответа, хмыкнул, попытавшись спрятать растерянность за смешком: — Тебя за это по головке не погладят… — Какое мне до этого дело? — сцедил Тики, сокращая оставшееся расстояние и присаживаясь на корточки подле мальчишки. — Они уже никому не расскажут, кто их прикончил. Господин Тысячелетний наделает новых, его полно вокруг, этого расходного материала, бесполезных людишек, с радостью бросающихся под хирургический нож, кроящий души. Канда помолчал немного, а затем, соскребая всю скудную искренность, какая у него имелась, с мольбой и обреченностью задал так и не нашедший за минувшее время вразумительного ответа вопрос: — Да почему ты… всё это делаешь? Почему ты приходишь ко мне раз за разом, хотя я велю тебе проваливать?.. Почему именно ко мне? Объясни уже, Ной! Тики посерьезнел, угольный взгляд заострился, ложась адонисовыми тенями, а пепельная кожа, с некоторых пор переставшая пугать и отталкивать Канду своей безжизненной табачной серостью, поблекла, очерчивая стигматы нестерпимой чернотой. Он впервые протянул руку и впервые коснулся пальцами юношеского лица, аккуратно и бережно обводя подушечками линию подбородка и по-детски припухлых щек, не замечая, как заходится дрожью от непривычных ощущений распятый раскрывшейся душой экзорцист. Канда помнил, как из этих ладоней выбирались жирные бабочки, больше всего на свете любящие вгрызаться в человеческую плоть: у Ноя были каннибальные замашки, Ной, говорят, выжирал этими бабочками людям все внутренности, выгрызал сердца, оставляя в груди аспидную пустоту, Ной был опасен и враждебен, его кожа отливала нуаром карандашного грифеля, а лоб вспарывали крестообразные насечки, опоясывающие венцом. Принимать такого гостя — роскошь и расточительство, доступное немногим. Доступное ему одному. — Потому что ты не годишься для этой бойни. Посмотри на себя, экзорцист, — Ной потянулся, обхватывая пальцами тесьму, собирающую густую гриву в строгий хвост, и безнаказанно стягивая ее с волос, свободно и послушно ложащихся под оглаживающую длань. — Посмотри на эту красоту. Я не хочу, чтобы ее смяли безжалостные колеса войны. Твои волосы созданы, чтобы их трепал свежий ветер, твои руки — чтобы переплетать до ломоты пальцы, а не сжимать в них меч. Ты еще жив, я еще жив, мы всё еще дышим, мы можем смеяться и любить. Твои губы всё еще алые — самая пора целоваться, пока их не запек последний смертный сон. У Канды уже плескалось в глазах заразное микковское сумасшествие, а сердце плыло, сердце было пожрано без помощи плотоядных бабочек, и все-таки он попытался взбрыкнуть, попытался перехватить ласкающие руки и скинуть, хоть тело и не слушалось, охотно отдаваясь чужой странной власти, но Ной упреждающе остановил все его не слишком старательные потуги: — Ну, тише, юноша… ты ведь никогда не целовался… давай-ка научу. И, заставляя поверженного и окрыленного мальчишку задохнуться спертым воздухом в сладко ноющем горле, прижался к приоткрывшимся навстречу губам, одаряя нежностью вешнего поцелуя, почти мучительного, короткого, но обещающего еще много-много мгновений впервые познанного счастья — мимолетного, не для Канды сотворенного, не Канде отмеренного, по ошибке доставшегося, но головокружительного и безбрежного. Пока живы, пока губы всё еще алые.