Алмаз твоих драгоценных глаз

− Что тебе известно про восстания в дистриктах? − спрашивает Гейл, а у меня от таких речей язык к небу прирастает. Во-первых, видеть Хоторна после того случая ‒ отдельное испытание для моей слабой психики, поэтому мне отчаянно хочется бежать как можно дальше и желательно побыстрее отсюда, да только я, удерживаемая его крепкой рукой, и с места сдвинуться не могу. А, во-вторых, я не знаю ничего. Ровным счетом ничего. Отец все новости держит в секрете. Да, по стране идут бунты и связаны они с поступком Китнисс на прошлой арене, но где и что именно они представляют собой, я даже предположить не могу, а Охотник не сводит с моего лица серых глаз и ждет так, словно я его последняя надежда. − В восьмом дистрикте восстание, − вру я. – Люди отказываются выходить на работу и стоят около Дворца Правосудия. − Опять? – ошарашено спрашивает он. – Неужели снова решились? − Опять? – так и подмывает меня спросить, но я вовремя останавливаюсь, прикусив себе язык. Я же дочка мэра, это должно быть мне известно. Выходит, забастовка там уже была, только вот откуда Гейлу это известно? – А еще в Дистрикте-4, ‒ вспоминаю слова, сказанные Эффи Бряк на свадьбе Китнисс, что в Капитолии перебои с морепродуктами. ‒ В четвертом? ‒ недоверчиво произносит Гейл. ‒ Профи… Странно. Хотя, если даже они решились, то мы тоже должны поднять мятеж. Довольно ждать милости из столицы, а за рабский труд получать копейки, в то время, как дети от недоедания растут слабыми и больными! Мятеж… Вот те раз! Только его нам и не хватало в двенадцатом. Неужели это он так решил мне вернуть долг? ‒ Хватит терпеть! ‒ резко говорит он, подметив мое замешательство. ‒ Дети в обмен на тессеры записывают свои имена, а потом умирают мучительной смертью на Голодных Играх. Сегодня выбор пал на твоего жениха… ‒ Что? Моего жениха?! ‒ негодование перекрывает смущение. ‒ Да кто тебе сказал такое? ‒ отрезать бы этому лгунишке язык. ‒ Мама, ‒ абсолютно спокойно объясняет Гейл. ‒ Сказала, что пока я пью, всех хороших и хорошеньких разобрали. Зачем? Ума не приложу, для чего миссис Хоторн затеяла эту игру, я ведь вполне ясно дала понять ей, что между мной и Терри ничего нет. ‒ А ты совсем ничего не помнишь? ‒ хватаюсь я за соломинку. ‒ А что я должен помнить? ‒ снова ощетинившись, бросает он. ‒ Как и все отмечал свадьбу Китнисс и Пита новым пойлом Риппер. Очень находчивая женщина оказалась. Вик проболтался, что Маккольн с Томом помогли мне добраться до дома. ‒ Ясно, ‒ есть все-таки Бог на свете, потому что Гейл изворачиваться вряд ли станет. Душа, отряхиваясь от стыда и страха, медленно расправляет плечи. Дышать становиться легче. ‒ Постараюсь что-нибудь выяснить, а потом тебе сообщу. ‒ Идет! ‒ он улыбается и отпускает мою руку. ‒ Тогда я зайду. В последнюю фразу верится с трудом. Я, конечно, выведу отца на чистую воду, но не ради Гейла. Мне самой необходимо знать, что творится в стране. Давно пора. ‒ Папа, ‒ улыбаюсь я вечером отцу, усаживаясь на стул, стоящий напротив него. ‒ Мадж, ‒ он старается быть приветливым, но по голосу я чувствую, что он устал и разговаривать ему сейчас хочется не больше, чем мне смотреть новый сезон игр. ‒ Давай прогуляемся. Вечер чудесный, ‒ пора вытащить его из-за этого стола с кипой бумаг, иначе он постареет еще быстрее. ‒ Дочка, ‒ мнется он, прикусывая нижнюю губу и вздыхая. ‒ Работы непочатый край. Столько документов нужно изучить, ‒ он обводит глазами стол. ‒ Полчаса, ‒ я сжимаю его ладонь. Можно, конечно, и тут поговорить, но жуткая обстановка кабинета явно не настраивает на приватную беседу, да и вдруг за папой следят. ‒ Хорошо, ‒ сдается он. ‒ Рада, что ты согласился, ‒ говорю я, держа его под руку, когда мы выходим за калитку. ‒ Давно мы так не гуляли, ‒ печально констатирует он. ‒ С тех пор как я стал мэром, а раньше каждую неделю ходили вместе за сладостями. У всего своя цена. ‒ Ты хороший отец. И муж. И мэр. ‒ Спасибо, ‒ он целует меня в лоб. ‒ Папа, ‒ начинаю я робко,‒ ты не знаешь, увольнений в шахтах не было в последние дни? – Насколько я знаю, нет, – пожимает он плечами. – Несколько шахтеров не вышли на работу после грандиозной попойки во время свадьбы Пита и Китнисс – им сделали внушение и вычет из зарплаты, но рабочее место на первый раз сохранили. Хвала небесам. Уже неплохо. – Массовые наказания не спадают. Порки, тяжелая работа, возможно, даже казни, и не только у нас. Расскажи, то ты знаешь о восстаниях в других дистриктах? ‒ Мадж, ‒ его лицо принимает рассерженное выражение. ‒ Так я знал, что неспроста ты затеяла эту прогулку. Чего еще удумала? Кто тебя послал меня расспрашивать? Этот проныра Эбернети? Или твоя подруга? ‒ Мне важно знать самой, ‒ чувствую, как холодеют ладони. ‒ Не ради Китнисс. Ради себя, тебя и мамы. – Тебе это знать ни к чему. Мы будем жить, как жили. Если я все сделаю правильно, нас это не коснется. – А других? Что ждет жителей Шлака и их детей? – он молчит, и я теряю всякую надежду. – Папа, они такие же люди! ‒ Ничего хорошего их не ждет. Войны и революции уже не избежать. Рабочий класс в дистриктах больше не может терпеть. Самые смелые и глупые встают на дыбы и требуют перестройки режима. Одиннадцатый, девятый… Жаль, исход предрешен ‒ дистрикты снова будут повержены, и участием двадцати четырех детей в Голодных Играх уже не обойдешься… ‒ А если восстанет вся страна? Если на этот раз получится? Если шахты, город и …. ‒ Я должен регулировать порядок, Мадж! ‒ понуро отвечает папа. ‒ Если возникнет мятеж, в первую очередь спросят с мэра. И я сделаю все, чтобы не дать бунту разгореться, потому что я трус, дочка, но я боюсь не за себя, а за вас с мамой. Вот так… Мое сердце падает вниз. Папа ‒ заложник обстоятельств. Не мудрено, что он извелся за этот год. Спросили не только с Китнисс. ‒ Прости, ‒ шепчу я. И тут каждый за себя. В мире Голодных Игр голодные игры не заканчиваются, мы все играем в них до самой смерти. Домой мы возвращаемся расстроенными и опустошенными. Папа бросает еще несколько незначительных фраз о Дистрикте- 4, ох, неужели я была права, и о восьмом, который взбунтовался одним из первых еще во время Тура Победителей. Казни там велись прямо на площади, причем массово. По приходу домой отец вновь запирается в кабинете, а я иду к маме, чтобы подарить и получить взамен хотя бы капельку тепла. Привычная книга в моих руках и почти спокойная улыбка мамы возвращают меня к событиям прошлого года, к времени, когда я еще смела надеяться на любовь Гейла. Только сейчас даже любимый роман подходит к концу, и я с болезненным трепетом перелистываю последнюю страницу. ‒ Ну, вот и все, ‒ говорю я. ‒ Закончили. ‒ Повесть о разбитых надеждах, ‒ задумчиво произносит мама. ‒ Почему? ‒ удивляюсь я. ‒ Ведь Джейн и мистер Рочестер все-таки обрели друг друга и нашли свое тихое семейное счастье. ‒ Он ее обманул. Разве можно такое простить? ‒ Не обманул, а умолчал. Это разные вещи. К тому же мисс Эйр смогла простить его. Любовь иногда творит чудеса. ‒ Порою мне кажется, что она вернулась к Эдварду только из жалости. Слепой, да еще и калека. ‒ Папа любит тебя по-прежнему, ‒ я сжимаю ее ладонь, понимая, откуда дует ветер. ‒ Думаешь, меня такую можно любить? ‒ с горькой усмешкой качает головой мама. Вчера я пришла к выводу, что твой отец любил Мейсили. Мама, конечно же, выдумывает. В последнее время она стала слишком сентиментальной и чувствительной, ее расстраивает буквально все, и она видит подлог там, где его по определению быть не может. Узнай она о том, что я чуть было не стала добровольцем, то, наверное, умерла бы в ту же секунду от сердечного приступа. ‒ Просто сейчас у папы много работы, ‒ целую маму в щеку, пытаясь утешить. ‒ Завтра начнем читать что-нибудь веселое, «Гекльберри Финн», например. Помнишь, как Том вызволял Джима из чулана тети Салли? Вот умора. ‒ Рабство… Ох, скоро с ней будет совсем трудно. ‒ Ладно, отдыхай мама. Я пойду спать. ‒ Постой, Мадж. Еще минутку. Я хотела спросить о том юноше ‒ кузене Китнисс. Сердце уходит в пятки. ‒ А что с ним может быть?‒ не желая развивать эту тему, резко отвечаю я. ‒ Он жив, он дышит, он смеет быть не печальным. ‒ Я плохая мать, ‒ со вздохом говорит она. ‒ Я должна была плакать вместе с тобой. Утешать и залечивать твои раны. Мэри куда ближе к тебе, чем я. Я даже иногда у нее спрашиваю о тебе. ‒ Ты не виновата. Никто не виноват. Ты помогла лекарствами. Я передала. Больше ничего. А Мэри ничего не знает: я и сама мало чего понимаю. Мы не видимся месяцами. Он меня не замечает: любит другую, а смелости рассказать ему о своих чувствах у меня нет, да и если скажу, ничего не изменится. Глупо навязываться и стучаться в закрытую дверь. Я больше никогда не буду искать встречи с ним. Буду учиться жить без него. ‒ А вот, что тебе скажу:

Не бывает любви несчастной. Может быть она горькой, трудной, Безответной и безрассудной, Может быть смертельно опасной. Но несчастной любовь не бывает, Даже если она убивает. Тот, кто этого не усвоит, Тот счастливой любви не стоит.

Мама читает одно из своих самых любимых стихотворений, а мне вновь становится невыносимо мерзко на душе. Я даже для такого не гожусь. ‒ Красиво, ‒ замечаю я. ‒ И печально. ‒ Любовь всегда такая. У тебя еще все сложится. Мэри рассказала мне о Терри. Он был влюблен в тебя? ‒ Наверное. Его забрали на игры. ‒ Ужасно, ‒ восклицает она. ‒ Бедный мальчик! Вы могли бы стать хорошей парой. ‒ Не стоит, мама, ‒ чувствую, что в глубине души, она рада, что с Гейлом у меня ничего не выходит. Черту между городом и Шлаком никто не отменял. Да и сейчас уже без разницы: я постараюсь забыть его и больше никогда не попадаться ему на глаза. ‒ Спокойной ночи. ‒ Добрых снов, милая. Я ложусь в постель и наглухо закрываюсь одеялом. Завтра будет новый день. День без Гейла Хоторна, но судьба готовит мне новое испытание. «Никогда не говори никогда», – несколько веков назад сказал один мудрый китайский философ и оказался прав. Я больше не ищу встречи с Гейлом, теперь он сам находит меня. Первый раз мы встречаемся ровно через неделю после Жатвы в пекарне Мелларков. Как обычно случайно: он входит, а я выхожу, придерживая железную дверь, стараюсь пройти мимо, опустив глаза в пол и погрузившись в свои мысли, но Гейл останавливает меня и окликает, приветливо улыбаясь. Спустя несколько минут мы выходим вместе, и я рассказываю ему все, что удалось узнать. – Значит, все может получиться. Просто нужен хороший план и умелые ловушки. – За все ответит мой отец, – горячо возражаю я. – Если все выгорит, никто не пострадает. Подумай, что будет через десять-пятнадцать лет. Это никогда не кончится. Что будет, если однажды твой ребенок попадет на игры? – Мне нужно идти, – говорю я, пытаясь обойти его, но он отбирает сумку привычным жестом и вновь провожает до дому. Я стараюсь не думать о том насколько он близко и о его случайно брошенной на прощание фразы: – До встречи, фея. В понедельник стартуют Семьдесят Пятые Голодные Игры. Бедняжка Карли умирает, даже не успев сойти с диска. Терри находит в себе силы уйти в лес и даже взять с собой какие-то припасы. Весь следующий день профи выслеживают его среди густых деревьев, пока не находят и не перерезают горло. Мне становится смешно и горько одновременно. Если бы он, хотя бы был сильным соперником, но ведь на индивидуальных показах, Маккольн получил всего лишь 5 баллов, так откуда такая злобная ярость? Или на арене теперь одно общее правило - первым делом избавиться от трибутов из Дистрикта-12. Слезы душат меня. Я проклинаю Сноу и игры и в глубине души соглашаюсь с Гейлом: так жить нельзя. В среду я иду в центр города к матери Терри. Я никогда не была у него, но без труда нахожу нужный обшитый зеленым термоплитам дом, где натыкаюсь на плачущую миссис Макольн и без устали утешающего ее понурого Пита. От него я узнаю, что Терри брал тессеры, и с этой минуты вся моя ненависть на Сноу усиливается многократно и переходит на свою собственную жалкую персону. Я была так занята своими душевными переживаниями, что и подумать не смела, что он может голодать. Оказывается, его имя было записано не шесть раз, а в четыре раза больше, а я же даже не поинтересовалась и не изъявила никаких попыток помочь. – Я уже договорился о заказе в Дистрикт-11, – говорит ей глухо Пит, – и двум новым работникам заплатил. Постепенно Вы встанете на ноги. Позвольте, я буду приносить Вам свежий хлеб и выпечку для Джерри. Джерри – младший сын миссис Маккольн, светловолосый мальчуган с голубыми глазами - льдинками лет девяти, все время прижимающийся к печке, похоже, он все еще не осознал, что брата больше нет, и он теперь один остался у матери. – Зайдите завтра в мэрию, – шепчу я ей, сжимая ее костлявые пальцы, а она целует меня в лоб и благодарит, не зная, что это я погубила Терри, точно также, как и Дария. Вечером я возвращаюсь домой одна. Кроваво-красный закат рассыпался по небу, превратив его в почти сказочное создание, в другой день я бы полюбовалась таким подарком природы, но не сегодня – не тогда, когда я кругом чувствую себя виноватой. Я больше не сдерживаю рыданий, предаваясь унынию и жалости к себе, иногда утираюсь рукавом, а большей частью позволяя слезам скатываться по подбородку и шее. Терри, Терри, если б я могла хоть что-то исправить… – Что-то случилось? – знакомый голос почти сбивает меня с ног непривычно ласковой интонацией. Я не чувствую ничего кроме полнейшего опустошения и слабости. Дикая боль заглушила прежнее смущение. Я так долго ждала хоть какого-то участия с его стороны, что сейчас готова молить его о крупице внимания и сострадания. – Гейл, – шепчу я, прижимаясь к его могучей груди, и обрушивая поток слез на его крепкое плечо. – Терри. Это так ужасно. Его брат и мама… – Да я знаю. Соболезную тебе, – также тихо отвечает он и даже не пытается оттолкнуть меня от себя, а напротив неуклюже начинает гладить по голове. И я впервые чувствую его ласку и заботу. – Жаль Терри, он был неплохим парнем. Я понимаю, что ты чувствуешь. Простая фраза будоражит мой рассудок, действуя на него также, как огонь на порох. Мне хочется кричать, ругаться и доказывать ему, что он ничего не знает. Ведь Китнисс жива, а Терри возвратится домой в железном гробу. Отстраняюсь и почти отталкиваю его. Не нужна мне его забота, не сегодня, но вдруг натыкаюсь на взволнованный и печальный взгляд некогда любимых глаз цвета грозовой тучи, и смысл его фразы медленно доходит до меня. Быть может, речь не только о Терри. Я так долго страдала из-за неразделенной любви, что упустила одну деталь. Гейл тоже любит, любит Китнисс и без взаимности. Да, она вернулась с игр, но теперь она вышла замуж, а, значит, для него потеряна навсегда, а это сродни смерти. Поэтому он понимает. Только вот я не люблю Терри, я люблю человека, только что обнимавшего меня. – Прости, – отстраняюсь и чувствую, что щеки заливает румянец. – Я не должна была пачкать слезами твою рубашку. – Сделаю вид, что мне было приятно, – шутит он, стараясь рассмешить меня. – Ты сегодня рано. – По средам и субботам смена в шахте длится до восьми, в остальные дни до десяти. Возвращался домой и услышал твои рыдания, испугался, что тебя кто-то обидел. – Все нормально. Спасибо, – снова не знаю, как себя вести, и что вообще делать дальше. Сердце переполняют смешанные чувства, и я не могу разобраться, что сильнее стыд или радость. И все же мне хочется провалиться под землю, лишь бы не чувствовать этого дикого смущения. – Хочешь, провожу? – Не стоит, – отвернувшись, ухожу, временами переходя на бег. Больше он и не взглянет в мою сторону. Сочтет меня полной идиоткой, и решит что я чокнутая. Так даже лучше. Пусть. Всем будет легче. В следующее воскресенье я отказываюсь идти в пекарню, валяясь в постели до полудня, а когда встаю, то в окне замечаю его. Поверить не могу, но Гейл Хоторн ждет меня, присев на гранитный бордюр клумбы. Все это кажется мне сном. Каким-то диким неправдоподобным кошмаром. Да и зачем ему это? Я одеваюсь, не торопясь, медленно привожу волосы в порядок, и неспешно спускаюсь по лестнице, выходя на улицу. Приветливая улыбка сражает меня наповал, но я не поддаюсь ей, потому что уже все для себя решила. – Пока все по-прежнему. У меня нет новостей, – говорю я сухо и уже хочу отвернуться, чтобы зайти в дом, но он вновь меня останавливает: – Зато у меня есть, – и рассказывает о первых стычках шахтеров и миротворцев. Я внимательно слушаю его, ловя каждое слово и уговаривая себя в том, что это не ради Гейла, а из-за папы и жителей дистрикта. Но это все впустую. Расскажи он мне о переработке угля, я бы и тогда посчитала это самой интересной беседой в мире. – Ну, что пришла в себя? – опять краснею, вспомнив его руки, и то, как я обнимала его. – Время все лечит, – пищу я, стараясь не вдаваться в подробности. – Точно, – соглашается. – Тогда до следующего воскресенья, и оденься потеплее, на Луговине в августе бывает ветрено, – и уходит, а я замираю, борясь с собственными принципами. Всю следующую неделю я пытаюсь написать ему записку, что не приду, потому что заболела или некогда, но упрямая рука не хочет выводить лживые строчки, а сердце при мысли о том, что я его не увижу, начинает болеть, и только мудрый рассудок клокочет и умоляет меня не поддаваться на провокацию и следовать своей клятве забыть его, но сердце, руки и память оказываются сильнее. День сменяет другой, а я начинаю жить от воскресенья до воскресенья. Гейл всегда приходит в одно и то же время, ровно в одиннадцать, а я спустя несколько минут выхожу к нему, и мы гуляем по городу и Луговине. Я становлюсь шпионкой в собственном доме, стараясь узнать побольше об обстановке в стране, но особенно сильно нас с Гейлом интересует Дистрикт-13. – Возможно, там не все убиты, – говорит он мне однажды. – Что, если Капитолий уже, как лет семьдесят пять туда не заглядывал, а съемки монтируются? Вдруг это недетская сказочка, и он действительно существует. Пока я ищу без толку, но мне упорства в этом деле занимать, и найду нужный клубочек, тем более что наши диалоги об играх и Капитолии перерастают во все более житейские темы. Дистрикт-12, Пози, Вик, Рори, шахты, мое детство, охота Гейла и просто наслаждение обществом друг друга. Временами я боюсь, что Гейлу нужна от меня только информация о восстаниях, иногда я думаю, что он просто возвращает долг, но чаще всего я убеждаюсь в одной очень твердой мысли: «Для него я больше не просто дочка мэра и даже не фея. Я Мадж. И я его подруга», но скоро и этого мне будет недостаточно».