Алмаз твоих драгоценных глаз

‒ Гейл… ‒ шепчу я одними губами, хотя мне хочется кричать, выть в голос и биться в истерике. ‒ Где же ты, Гейл? ‒ так долго сдерживаемые слезы, наконец, проливаются и стекают вниз к подбородку, оставляя на коже пару узких пылающих огнем дорожек. Гейл не опаздывает, никогда не опаздывает. Мы всегда, не сговариваясь, встречаемся в одиннадцать. Сегодня он не пришел. Решил проявить милосердие и благородство и освободить меня от своего общества. Посчитал, что так будет лучше и правильней. Одним разом избавил меня от мучений видеть его. Зачем? Разве я просила? Мне достаточно было видеть, видеть и разговаривать, а он счел это ненужным, решил все за меня, за нас обоих. Где он сейчас? С кем? А если нет? Если это я ошиблась и пришла раньше? Так хотела его поскорее увидеть, что не дождалась нужного времени. «Бом! Бом!», ‒ бьют часы на городской ратуше около Дворца Правосудия. Один, два, три… десять, одиннадцать... двенадцать. Двенадцать ударов ‒ полдень. Я не ошиблась. Гейл не пришел. Не пришел... Еще две слезинки скатываются с носа, как дети с зимней горки. Больно. Еще больней, чем тогда в детстве, когда я ободрала колени. Больно, как было тогда, когда на площади Тред избивал Гейла, словно и меня били вместе с ним. Плети. Площадь. Боль. А вдруг Гейл не пришел не просто так? Что если он болеет? Дни стоят холодные ‒ он мог простудиться в шахте. Или того хуже устроил бунт и попал к миротворцам. Он, должно быть, при смерти. Нужно помочь ему. Лекарства, забота, еда. Никакая миссис Эвердин не нужна. Никакой Китнисс. Я сама буду ухаживать за ним! Хоть целый месяц. Дома и сбросившие листву деревья проносятся мимо меня с сумасшедшей скоростью. Бежать, бежать быстрее. Нельзя терять не минуты. Только бы успеть. Только бы Гейл был жив. Ссутулившаяся женщина в куртке и резиновых перчатках полощет белье в корыте. Я с трудом останавливаюсь в паре шагов от нее. Горло горит огнем, бок колет, я кашляю и задыхаюсь, держась за трепещущееся в груди сердце. Миссис Хоторн поднимает на меня испуганный взгляд: ‒ Мадж, Господи, что с тобой? ‒ Гейл? ‒ с трудом произношу я. ‒ Он болен? Что с НИМ? ‒ Болен? Нет, ‒ она качает головой. ‒ Гейл ушел сегодня даже раньше обычного. Я думала, он как всегда с тобой. ‒ Не со мной, ‒ шепчу я, и не так давно высохшие слезы опять начинают обжигать мои глаза. ‒ Может, он собирался в шахты? Крепкие, натруженные руки прижимают меня к высокой груди и ласково гладят по голове: ‒ Мне жаль, девочка. Я, правда, сделала все, что было в моих силах. Слезы душат, и я уже не сдерживаю рыданий. Через несколько секунд синяя ткань небрежно наброшенной на плечи куртки миссис Хоторн становится черной от соленой влаги, вытекающей из моих глаз, но женщина не обращает внимания на эту мелочь, лишь крепче прижимая меня к себе и сохраняя скорбное, понятное только ей молчание. Легче мне не становится, но от слов утешения стало бы еще хуже. Да и чтобы она сказала? ‒ Ну, и задам я ему, когда он вернется. Глупо. Гейл волен жить так, как ему нравится. Ему почти двадцать, и он кормит семью уже шесть лет. Он сам решает с кем ему проводить время. Видимо, успел найти другую, более податливую и не такую принципиальную. ‒ Спасибо, миссис Хоторн, ‒ заставляю себя оторваться от ее плеча. ‒ Не говорите сыну, что я заходила, ‒ мама Охотника коротко кивает мне, в ее глазах я замечаю жалость. Теперь я уже не спешу. Последние три месяца мир вокруг меня вращался с бешенной скоростью, сейчас я словно попала в фильм с замедленной съемкой. Все бесцветное, тусклое и тяжелое. Я больше на радуюсь приходу зимы, чистому и прекрасному снегу. Вижу, как медленно и безвозвратно умирает природа. Она знает, что я потеряла Гейла. Больше всего мне хочется вернуться в прошлое, хотя бы на неделю назад, тогда бы я держала язык за зубами и не лезла бы со своими признаниями, не губила бы того, что было, не изводила бы Гейла ненужной ему ответственностью. И, возможно, он повторил бы это еще несколько раз, и, может быть, я бы уже носила бы под сердцем его ребенка. Несколько людей попадаются мне на пути, они замечают слезы у меня на лице и неровную, шаткую походку. Завтра пойдут сплетни. Гейл Хоторн бросил еще одну девчонку ‒ наивную и глупую дочку мэра. Пусть треплются, пусть делают, что хотят. Самое страшное уже произошло. Сама не понимая как, я дохожу до лестницы второго этажа. Тишина. Скорбящая и давящая. Держусь за перила, чтобы не упасть. Больно, и Мэри нет на кухне. Тихо поднимаюсь по ступенькам в свою комнату. Наверное, стоит зайти к маме: так хочется получить капельку любви и услышать какое-нибудь ободряющее стихотворение. ‒ Подумать только! Шесть месяцев. Девочка. УЗИ ‒ чудеса, ‒ взволнованно тараторит Мэри. ‒ А у нас такого не было, ‒ мечтательно отзывается мама. ‒ У Китнисс будет прехорошенькая дочка, как моя Мадж. Ты помнишь, помнишь, какой она родилась? ‒ А как же! А сейчас стала еще лучше! И куда парни смотрят? ‒ Как она? ‒ Всю неделю ходила мрачнее тучи. Может, сегодняшнее воскресенье пойдет ей на пользу и заставит сиять ее хорошенькое личико. Похоже, проклятое УЗИ повторяли. Я ненавижу, ненавижу их всех.