Алмаз твоих драгоценных глаз

Сегодня Гейл тоже не пришел. Наверное, после прошлого воскресенья и надеяться на встречу с ним не стоило, а приходить сегодня на место, ставшее нашим, и вовсе было глупой и даже навязчивой идеей. Гейл больше не придет ‒ это нужно принять. Ему ни к чему взваливать на свои плечи ответственность за любовь, внезапно упавшую на его голову… Часы на городской ратуше снова бьют двенадцать, все повторяется. Вздыхаю, вытираю непрошенные, непросыхающие слезы и неспешной походкой отправляюсь по тропинке, по которой мы с Гейлом гуляли бесчисленное количество раз. Теперь я иду по ней одна, и звук каблучков на моих ботинках подпевает каждой сбежавшей из глаз слезинке. Одна, одна, одна… Мне почти не больно. Странное слово «почти». Я так свыклась, так сроднилась со своей болью, что сегодняшнее разочарование почти не принесло мне страданий и лишь слегка заставило сжаться и без того кровоточащее сердце. Я знала, что Гейл не придет. Где-то в глубине души факт этой истины пытался достучаться до моего рассудка, но я не хотела верить, мне нужно было убедиться в обратном. Я все еще надеялась… Центр города. Серый и поникший, как все что живет, растет или построено в Дистрикте-12. А ведь я почти научилась видеть красоту здешней архитектуры. Любовь делает блеклое и невыразительное цветным и радостным. Любовь… Семейная пекарня Мелларков. Мэри попросила купить хлеба. Обычная, безобидная просьба вызвала во мне вихрь эмоций. Пекарня стала первым местом для наших еженедельных свиданий. Пекарня несет слишком много боли. И все же я иду туда, потому что… потому что существует вероятность, что там я увижу Гейла. И снова я ошибаюсь: булочная пуста. ‒ Мистер Мелларк, а Гейл Хоторн не приходил сегодня? ‒ теребя ручки сумки, шепотом спрашиваю я. ‒ Нет, не был, ‒ также тихо отвечает мне хозяин. Попробую дождаться. Даже, если он не хочет встречаться со мной, хлеб его семье все равно нужен. Значит, он придет. Придет… Битый час рассматриваю хорошо известные витрины, еще немного и я сама смогу продавать эти изделия. Цены и состав надолго врежутся в мою память. Пирожки, булочки и даже пирожные. Те самые со вкусом счастья. ‒ Вы снова начали их продавать? ‒ Да, ‒ пожимает плечами мистер Мелларк. ‒ Глава миротворцев покупает их для своих детей. ‒ Мисс Андерси, ‒ у матери Пита терпения не так много, как у ее сына и мужа, ‒ вы будете сегодня что-нибудь брать? ‒ Да, ‒ нехотя отзываюсь я, ‒ буханку ржаного и пшеничного, ‒ пытаюсь выиграть еще немного времени, долго роясь в карманах и делая вид, что ищу деньги, которые на самом деле спрятаны в портмоне, лежащем на дне сумки. Наконец, мне все-таки приходится расплатиться, забираю свою покупку и, перекинув сумку из одной руки в другую, оцениваю тяжесть двух буханок и своего одиночества. Я слишком сильно привыкла к тому, что Гейл провожал меня до дому. ‒ Спасибо за хлеб, ‒ говорю я, пытаясь улыбнуться, оборачиваюсь, делаю несколько неуверенных шагов, открываю дверь и нос к носу встречаюсь с Виком, держащим в худенькой руке авоську старшего брата. ‒ Привет, Мадж, ‒ улыбается он. ‒ Давно тебя не видел. Как дела? ‒ Вик, ‒ присаживаюсь около него на корточки. Мне некогда объяснять ему, что все плохо так, что хуже уже быть не может. Плохо на столько, что хоть в могилу ложись от безысходности и отчаяния, но я не могу взвалить на сутулую спину этого низкорослого мальчика весь груз своих проблем. Важно другое. Сейчас мне просто нужно быть в курсе, ‒ ты не знаешь, где бывает Гейл последнее время? ‒ Гейл? ‒ мальчик изучает меня ошарашенными глазами, запустив в густую шевелюру правую пятерню. ‒ Так ведь он с тобой. Все время. Ему вечно некогда. ‒ Милый Вик, ‒ шепчу я, ощущая соленый вкус на губах, ‒ Если бы Гейл был со мной, меня бы сейчас тут не было. Я не видела его уже две недели. Может быть, он вскользь говорил что-нибудь? ‒ Нет. Не говорил. Он всегда спешит, ‒ слезы опять превращаются в рыдания, я зажимаю рот рукой, чтобы не завыть в голос, как побитая истекающая кровью собака. Гейл с другой. Конечно же, с другой. Маленькая ладошка осторожно опускается мне на голову и ласково проводит по волосам. Жест, который когда-то подарил мне Охотник, пытаясь облегчить слезы, пролитые из-за смерти Терри, проделывает его младший брат. ‒ Не плачь, Мадж. Не плачь! Хочешь, узнаю, куда он ходит, прослежу и скажу тебе? ‒ внимательные серые глаза смотрят на меня, ожидая ответа. Хуже всего, что Вик сдержит свое слово и устроит слежку за старшим братом. И попадется. А Гейл душу из него вытряхнет, но узнает, по чьей наводке тот шпионил. ‒ Не нужно, Вик, ‒ стараюсь улыбнуться и вернуть парнишке в очках его ласку. ‒ Ничего не нужно, ‒ встаю, отворачиваюсь к стене и позволяю новой порции слез обжечь мое опухшее лицо. ‒ Две черного и одну белого, ‒ слышу привычный заказ семьи Хоторнов. Все меняется, и только есть хочется по-прежнему. ‒ Выпей, Мажд, станет легче, ‒ большая рука, покрытая шрамами от многочисленных ожогов, протягивает мне стакан воды и круглую хрустящую печенюшку. Я выпиваю стакан залпом, но лучше мне не становится, и все же его забота приятна... ‒ Спасибо, ‒ отдаю ему стакан и собираюсь уходить, но Пекарь преграждает мне дорогу. ‒ Это даже к лучшему, дочка: не зря же наши предки провели черту. А нынче того и гляди исключение станет правилом, а такое ни к чему хорошему не приводит. Я без этих слов нахожусь на грани безумия, а последняя фраза действует на меня точно зажженная спичка на порох: ‒ Никто не имеет права меня учить или осуждать, мистер Мелларк, ‒ кричу я. ‒ Я хозяйка своей судьбы, и сама буду решать, как жить. Это не Ваше дело. Не лезьте туда, куда Вас не просят! Что-то Вы не очень руководствовались принципами предков, когда Ваш сын сделал ребенка и женился на девочке из Шлака! ‒ пожилой мужчина хватает ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег, но подходящих аргументов подыскать не может. Я обхожу его и стрелой вылетаю вон из пекарни. Мне не стыдно. Мне обидно и больно. Домой я бегу, бегу, задыхаясь от горя от чувства собственной ненужности. Домой, в свою комнату ‒ забиться в угол и сидеть там вечность, пока мое сердце не заледенеет или не превратится в камень. Домой ‒ зализывать свои раны, баюкать истекающее кровью сердце. ‒ С Днем Рождения, Мадж! ‒ горсть разноцветных конфетти падает на меня, едва я распахиваю входную дверь. Бумажные бантики и кружочки застревают в обуви и за воротником, оставляя неприятные ощущения на коже, ‒ Счастья тебе, любви и удачи. Я скидываю ботинки и с опаской оглядываю привычный зал, сегодня празднично украшенный гирляндами, мишурой и двумя десятками ярких открыток. В самом центре стоит стол с белоснежной скатертью, который разве что не ломится от многочисленных блюд, которые Мэри, наверное, всю ночь готовила для меня. Мама, одетая в невероятной красоты синее платье в пол, с волосами, убранными в высокую прическу, порхает по гостиной, словно мигреней у нее и в помине никогда не было. Не болеет или старательно делает вид, что здорова, наглотавшись обезболивающих? Улыбается, поправляет скатерть, в десятый раз проверяя сервировку столового серебра: такой я видела ее в последний раз лет шесть назад ‒ в день своего двенадцатилетия. Папа, напротив, вместо сдержанного черного костюма нацепил на себя колпак, рубашку в горошек и ярко-красные брюки на лямках. Он дурачится, дергает скатерть, все время норовя уронить на пол вилку, нож или хрустальный бокал. «Мне через шесть недель исполнится восемнадцать, ‒ вспоминаю я слова, когда-то сказанные Гейлу. ‒ Будет небольшой праздник, так что приходи». Он не пришел. Я не напомнила и сама забыла. ‒ Мадж, переодевайся, быстренько, ‒ Мэри хлопочет, расставляя салаты. ‒ Новое платье уже ждет тебя в комнате. ‒ Не хочу, ‒ мама бросает на меня осторожный взгляд и замечает, что я с трудом сдерживаю нескончаемый водопад слез. Мне не хватает воздуха. Я задыхаюсь, задыхаюсь без Гейла. ‒ Эй, малышка. Жизнь прекрасна. Тебе совсем немного лет, ‒ папа преподносит мне огромный букет роз цвета фуксии в золотистой фольге, ‒ Девятнадцать, ‒ с гордостью произносит он. ‒ А от мамы новая книга: «Человек, который смеется». ‒ Я не хочу, ‒ мой слабый протест похож на писк умирающего котенка. Несколько особенно наглых слезинок падают на фольгу. ‒ Это от счастья, ‒ мама приобнимает меня и, забирая букет, шепчет. ‒ Ну же, детка, сделай усилие. Им все равно. Этот праздник они устроили для себя, чтобы выглядеть хорошими родителями, а мне не нужны ни новые платья, ни розы, ни их непонятно откуда взявшееся внимание. Неожиданный стук в дверь заставляет меня встрепенуться. «Вспомнил, ‒ дает знать все еще надеящееся сердце. Вспомнил и пришел». Мои ладони покрываются испариной, в висках начинает стучать, я одергиваю до сих пор неснятое пальто. Дверь распахивается, но я вижу не его. Пшеничные волосы, небесно-голубые глаза и широкая приветливая улыбка. Пит. ‒ С восемнадцатилетием, ‒ улыбается он во все тридцать два зуба и сжимает в руках блестящий красный пакет. ‒ Где же праздничное настроение? «Все нормально. Все по-прежнему, ‒ шепчу я себя, сжимая руки в кулаки до боли. ‒ Я вытерплю. Вытерплю и справлюсь». ‒ Китнисс не смогла придти. Немного приболела. Видимо, вчера на прогулке ее продуло ‒ сегодня насморк, поэтому мы решили, что ей лучше остаться дома. А это для тебя. Пусть твоя жизнь будет такой же яркой, красивой и легкой, как платье, сделанное для тебя Цинной, ‒ он протягивает мне пакет, и я вытаскиваю оттуда зеленое чудо из натурального шелка, украшенное широким поясом с пайетками. ‒ Спасибо, ‒ стараясь выглядеть благодарной, говорю я. ‒ Это не все, ‒ Пит выдерживает минутную паузу, делает шаг вперед, и замечаю нервно шаркающего ногами Джерри Маккольна. ‒ Это тебе, ‒ светловолосый мальчик протягивает мне деревянную досочку для резки овощей, перевязанную белой ленточкой. ‒ Терри сделал ее за несколько дней до Жатвы и просил меня в комнате прощания подарить доску тебе в День Рождения, если он не вернется с игр. ‒ Благодарю, ‒ слова застревают в горле, и я с трудом проговариваю одно-единственное слово. Терри даже из могилы умудряется передать мне подарок, а Гейл… вздыхаю, сглатываю и прикрываю глаза. Все бы на свете отдала, лишь бы его сейчас увидеть. ‒ Мадж, пожалуйста, сними хотя бы пальто, ‒ папа подходит ко мне и помогает раздеться. Я скидываю пальто, искренне надеясь, что Джерри и Пит ‒ единственные гости на этом вечере уныния и скорби. Китнисс ‒ моя единственная подруга, но придти не смогла, а Делли я придушу, если она тут появится, потому что наверняка кинет в меня одну из своих шпилек, желая поинтересоваться: почему Гейл не пришел. И тогда я умру. ‒ К столу, к столу, ‒ тараторит мама. ‒ Мы столько всего с Мэри наготовили, но сильно не наедайтесь. Еще торт. ‒ Мадж всегда так любила тушить свечи и загадывать желания, ‒ ностальгирует папа. ‒ Сегодня все будет как в детстве. Мы садимся за стол, звенят бокалы, Мэри без устали наполняет тарелки гостей, пожелания сыплются рекой, а я, почти не слушая их, ковыряюсь в тарелке. ‒ А можно торт? ‒ уже через час после прихода Джерри и Пита не выдерживаю я. Толку в нем никакого. Я давно разучилась верить в чудеса: слишком долго загадывала желание о том, чтобы мама поправилась. Но так они хотя бы отстанут, и я смогу спокойно уйти к себе. ‒ Конечно, ‒ Мэри уходит на кухню, а затем через минуту возвращается с шедевром кулинарного искусства. Белые розы на лесной поляне ‒ не слишком реалистично, но зато красиво. ‒ Еще один презент Пита, ‒ улыбается служанка. ‒ Взбитые сливки, бисквит, масляной крем, фрукты ‒ все как ты любишь, ну, и восемнадцать свечей, конечно. Итак, желание именинницы! ‒ закрываю глаза и произношу, лишь бы отстали: ‒ Чтобы был мир во всем Панеме! ‒ А теперь свое самое сокровенное, ‒ шепчет мне на ухо Пит, и я, не понимая как, подчиняюсь магнетической силе его слов, закрываю глаза и произношу про себя, задувая свечи: ‒ Сегодняшним вечером я хочу увидеть Гейла. Пусть он придет! ‒ Ура! ‒ все хлопают и поднимают бокалы, а я глотаю еще две горькие слезинки, запивая их розовым вином. ‒ Наверное, мне пора, ‒ Пит встает из-за стола. ‒ Спасибо за угощение. Все было безумно вкусно. Мадж, еще раз с Днем Рождения. ‒ Спасибо, что пришел, Пит, ‒ пожимаю его руку. ‒ И я тоже, ‒ без Пита Джерри сидеть в компании взрослых не хочется. ‒ Тогда и я прогуляюсь по городу. Дома душно, ‒ накидываю пальто и застегиваю ботинки, быстрее, чем мама успевает опомниться. ‒ Мадж, уже стемнело. ‒ Я ненадолго. Только проведаю миссис Маккольн и провожу Джерри, ‒ мама хмурится, но кивает. До ответвления в Деревню Победителей мы болтаем о пустяках, но вскоре Мелларк начинает прощаться. ‒ Не страшно будет возвращаться одной, Мадж? Может быть мне… ‒ Не стоит, ‒ дарю ему улыбку. ‒ Спасибо за торт и платье. ‒ Праздник был чудесным. Заходи к нам, Китнисс будет рада. ‒ Хорошо. До встречи. Дальше мы остаемся вдвоем с Джерри, и неприятное молчание сковывает нас обоих. Мне хочется сказать что-нибудь светлое и доброе этому мальчику, что-то помимо слов благодарности за подарок, ободрить его, но слова не идут с языка, да и он оказывается не особо разговорчивым. ‒ Как дела на лесопилке? ‒ начинаю я несмело и едва не ударяюсь об электрический столб. Звук знакомого голоса заставляет меня прирасти к земле. ‒ Здравствуй, Фея. Гейл… Кусаю губы и кожу за левой щекой, сжимаю кулаки, вонзая ногти в кожу, не позволяя себе броситься в его объятия. Я лишь смотрю, стараясь запомнить волшебство этого мгновения. Гейл… ‒ Мадж, ‒ нетерпеливая ладошка возвращает меня к реальности, ‒ ты идешь? ‒ Я? Я, наверное, завтра. Спасибо Джерри. ‒ Ладно. Я передам маме. Еще раз с Днем Рождения. ‒ Так, значит, полтора месяца уже прошли, ‒ в голосе Хоторна действительно слышны извинения или мне это только кажется? ‒ Это я виновата, ‒ пожимаю плечами, и их охватывает вечерний озноб. ‒ Не напомнила, ‒ лицо у Гейла покрывается пятнами: он понимает, почему я не напомнила. ‒ Прости, у меня сегодня нет подарка для тебя. ‒ Ничего, ‒ разве нужен подарок, если ты здесь, рядом? ‒ Подожду первых подснежников. ‒ Белые цветы, ‒ он улыбается. ‒ Если будут этой весной, ‒ делаю шаг вперед. ‒ Тебе больше не интересны другие дистрикты? ‒ В последнее время я занят по воскресеньям, ‒ голос звучит устало.‒ Есть дела поважнее, но про Капитолий я помню всегда. ‒ Что-то дома? ‒ пытаюсь прочесть ответ по лицу. ‒ Я могу помочь? ‒ Нет, ‒ сердце сжимается. На какой вопрос он дает ответ? ‒ Как дела у Вика? ‒ всеми силами пытаюсь задержать Гейла хотя бы на минуту. ‒ Экзамен после Рождества. Он готовится? ‒ Вик не будет сдавать этот чертов экзамен, ‒ в голосе Охотника звенит сталь, в серых глазах разрастается буря. ‒ Почему? ‒ Потому что другие дети продолжат голодать и умирать на играх. ‒ Причина только в этом? ‒ я перехожу дозволенную грань, но выбора у меня нет: он все равно уйдет, так пусть это будет, как можно позже. ‒ Ему не позволяют сдавать этот экзамен. Мама в среду ходила писать заявление, ей отказали. Я нарушил закон, ‒ он пинает рядом стоящий столб. ‒ Если бы хотя бы дали возможность, сказали бы, что завалил, не прошел. А так… Даже надежду отобрали. ‒ Я поговорю с папой. ‒ И думать забудь. Экзаменовать будут сына нового бухгалтера. Он, конечно, не сдаст. Не дадут. Но городским всегда дорога шире. Городским… Опять черта. Словно и не было последних трех месяцев. Я снова дочка мэра, а он шахтер из Шлака. ‒ Неужели ты не понимаешь, что это Капитолий делает это все для того, чтобы мы были разобщены? Город или шлак ‒ мы одинаковые. ‒ Одинаковые? На Жатве имена городских детей встречаются в десятки раз меньше, чем у детей шахтеров. Торговцы не умирают с голода. ‒ Все зависит от людей. Мама Китнисс не смотрела не различия, когда сбежала с мистером Эвердином. Любовь сгладила все. ‒ И что получилось? Когда ее муж умер, городская изнеженность и слабость этой женщины вылезли наружу. Она чуть не погубила дочерей. ‒ Не все такие, как она и твой дядя… ‒ Не дядя он мне, ясно. Моя мать и отец Китнисс никогда не были братом и сестрой. Капитолий все придумал. Сердце разбивается вдребезги. Вспоминается белая роза на лесной поляне ‒ красиво, но нереалистично…