Алмаз твоих драгоценных глаз

Разрывается сердце от боли. Не унять подступившую дрожь! И за что же ей выпала доля, Так поверить в правдивую ложь? Мама дочку к груди прижимая, Как молитву ей шепчет слова: «Успокойся, моя дорогая, Знает Бог, где судьба не права» Видно совесть, порядочность, честность Не в цене у народа сейчас. Как спокойно мужская беспечность Губит девушку парою фраз…

– Как малыш? – спрашиваю я, поедая вкуснейшие бисквитные пирожные с кремом, которые, по-видимому, совсем недавно испек Пит. Давно такого чуда не ела, и все бы хорошо, да только Китнисс смотрит на меня так, словно жалеет каждую крошку, которая переварилась в моем желудке... Еще чуть-чуть и отберет. Пирожных больше не хочется. – Постоянно требует сладкого. Скоро я лопну, – виновато отводит глаза. Я боюсь напрямую спрашивать о шевелениях ребенка, не говорит, значит, есть причина. – Зато у тебя округлились формы. Грудь выглядит просто бесподобно. Видишь – одни плюсы. Пит, наверное, в восторге? – Мугу, – мычит подруга. – Не знаю, куда деваться от такого восторга. – Китнисс, – набираюсь смелости, чтобы спросить о том, что стало главной целью моего прихода. – А каково это? – Каково что? – Победительница Семьдесят четвертых Голодных Игр поднимает на меня испуганные глаза. – Заниматься любовью? – чувствую, что краснею. – Зачем тебе? – Китнисс напрягается. – Ты с кем-то…? – Нет! Просто однажды ведь это все равно случится. Я выйду замуж. Кроме тебя мне спросить не у кого. Не у мамы же с Мэри. У них стыдно, – хотя, если честно у Китнисс тоже неловко, но мы, по крайней мере, одного возраста с ней и подруги. – Расскажи, пожалуйста. – Это больно, – после паузы признается она и тоже краснеет. – Всегда? – удивляюсь я. – А Либи говорила, что только в первый раз, ну, иногда, второй-третий, если не подождешь некоторое время, а потом все приходит в норму. – А, может, тебе у Либи и спросить поподробнее, – резко заканчивает подруга. – Я слышала ее в коридоре, – отнекиваюсь я. Обидно. Не поверю, что Китнисс говорит правду. Пит, наверняка, очень нежен с ней. В последнее время я часто вижу их вместе, гуляющими по городу. Муж снова сдувает с нее пылинки, не сводя влюбленных глаз с живота. Похоже, между ними все наладилось, и они с упоением считают дни до родов. Везет ей. Стук в дверь прерывает мои мысли. – Пит? – спрашиваю я. – Не похоже. Еще рано, – Китнисс нехотя идет открывать, и я замечаю на пороге взволнованную Делли Кортрайт. – Привет, – она улыбается нам приветливой улыбкой. – Пит еще не пришел от родителей, – хозяйка дома меряет ее проницательным взглядом, не позволяя и шагу сделать вперед. – Можно я его подожду? – Китнисс без всякой радости отходит назад. – Хорошо. Посиди с нами. – Спасибо, – блаженная улыбка Делли становится еще шире. − Как поживаешь? – начинаю я, стараясь нарушить неспокойное молчание. − Что нового? − Пит пишет мой портрет, а я позирую ему, − отвечает она. – А вечерами я читаю одну книгу – роман о любви. У главной героини есть муж и любовник, и она никак не может решить, кого из них любит больше. В конце ее муж убивает любовника и сводит счеты с жизнью, а она умирает родами. Ее дочка остается сиротой. − Такое только в книжках пишут, а в жизни редко случается, − усмехаюсь я. Зачем она вообще все это болтает? − Как сказать? – не унимается Делли. −А ты, Китнисс, как думаешь, это справедливо? − Что справедливо? – хриплым голосом переспрашивает Победительница. − Когда одна женщина хочет иметь сразу двух мужчин. Ведь Бог создал мужчин и женщин поровну, и если у одной будут двое, то другая останется одинокой и несчастной, − Делли изгибает бровь и бросает сосредоточенный взгляд в мою сторону. Мне становится не по себе. Что за игру она ведет? Смотрю на подругу, пытаясь найти в ее глазах поддержку, но ей явно не до меня: ловкие руки начинают дрожать, и чайная чашка выскальзывает, падает на пол и разбивается вдребезги. Неужели беременность сделала ее такой чувствительной? − Это несправедливо, − выдавливает из себя она. − Да брось, Делли, − нужно это заканчивать, а то преждевременных родов не избежать. – Китнисс об этом и думать не к чему. У них с Питом такая любовь, что ни он, ни она в сторону других и не взглянут. − Это точно, − печально прибавляет блондинка. – А как твои дела с Гейлом, Мадж? Он уже сделал тебе предложение? – у меня перехватывает дыхание. Будь она проклята! Откуда такая жестокость? − Да мы ведь только друзья с ним, − говорю я, и замечаю ее ехидный взгляд. Наверняка, радуется моей потере: я ведь всего несколько недель назад говорила, что у нас любовь. − Зря, нужно поскорее брать его в оборот, пока какая-нибудь другая к рукам не прибрала. Гейл ведь такой красавчик, правда, Китнисс? – но та даже в лице не меняется. Знает или все равно? – Не могу судить о его красоте, он ведь мой кузен. Мне лично больше нравятся голубоглазые блондины, – словно собравшись с мыслями, через минуту чеканит миссис Мелларк. − Последние два месяца мы почти не видимся, – понимаю что зря открываю свои чувства, но какая-то неведомая сила как будто заставляет меня высказаться. Может быть, Китнисс повлияет на Гейла? – У него много работы, и, видимо, какие-то проблемы в семье. Он не рассказывает, но я чувствую – что-то его сильно гложет. − А для Китнисс он находит время, в каждое воскресенье три-четыре часа, − простодушным тоном заканчивает мисс Кортрайт. Земля уходит из-под ног. Вот и разгадка. Вот с кем бывает Гейл. Вот на кого он меня променял. На свою любимую Китнисс! В то время, как я места себе не находила из-за разлуки с ним, он наслаждался обществом беременной, сильно подурневшей, замужней женщины, которая ему даже кузиной не приходится. Зачем? Зачем? − А что тут такого? – кричит хозяйка дома. - Я ведь тоже его семья! И не так много времени мне осталось на этом свете. Его семья… А что если? Нет, даже подумать страшно. Нет! В груди разливается острая боль, словно кинжал воткнули между ребер. Вот почему он с ней! Потому что она носит ЕГО РЕБЕНКА. В глазах начинает щипать. Я всегда завидовала Китнисс. Больше я не завидую, теперь я ее ненавижу. Дрянь! Вот почему Пит избегал ее. Это была не просто ссора. Пусть сдохнет на играх. Нет! Пусть замучается в родах. Поделом ей! Она обманывает мужа. Она обманывает всех! А Гейл… Сердце начинает кровоточить. Пока я лазила по ящикам отцовского стола, он обжимался с моей лучшей подругой. Как давно он знает? С самого начала или после УЗИ? Будьте оба прокляты! – Мадж? Мадж? – елейный голос Делли звучит словно издалека. – С тобой все в порядке? – Да. Мне нужно идти, – медленно встаю из-за стола, не глядя в сторону той, кого считала подругой. – Мадж, – кажется, она кричит мне в спину, но я уже покидаю этот дом. В глазах снова темно и сыро. Китнисс носит ребенка от Гейла. Он спал с ней, а меня обманывал. Все ложь. Бедный Пит… Мэри с трудом открывает калитку. Я делаю шаг вперед, ноги подкашиваются, в теле неведомая ранее слабость. Ночь накрывает меня…. ***** – С той проклятой передачи Гейл проводит с Китнисс каждое воскресенье, а в мою сторону даже смотреть не хочет, – Мадж закусывает губу, продолжая терзать пушистые взлохмаченные волосы, разбросанные по подушке. – Мадж, послушай, – Андерси берет ее за руку. – Не нужно, – она с яростью вырывает свою ладонь. – Что ты хочешь сказать?! Что все к лучшему? Что доволен? Наверняка, говорил с ним. Просил оставить меня в покое? – она переводит воспаленный взгляд в мою сторону, и я ужасаюсь, заметив в красных опухших глазах ненависть всего мира. – А ты, мама, рада? Конечно, рада! Еще бы?! Гейл Хоторн ведь из Шлака, он шахтер, у него много девушек, он тебе не нравился. Ты считала, что он не пара для дочки мэра! Тебя наизнанку выворачивало от мысли, что я повторю судьбу твоей лучшей подруги. Вы оба, оба виноваты! Вы тоже приложили к этому руку! – Ты ошибаешься, – я подвигаюсь ближе, но она не желает слушать, рыдая в голос и проклиная себя, нас с отцом и Китнисс. – Если этот мерзавец хоть пальцем тебя коснулся, я сотру его в порошок, – муж повышает голос, сжимая кулаки. – Превращу в угольную пыль, по которой он ходит каждый день на работу и домой, – Не касался он меня. Не трогал, – на секунду непрекращающийся водопад слез замирает. – Передумал в самую последнюю минуту. Пожалел... – выплевывает она, вновь сотрясаясь в рыданиях. – Но я была согласна. Если хочешь знать, я была не против, а он ушел… И я жалею, жалею, слышишь, потому что я больше не та смирненькая девочка, которой ты привык меня видеть. У Андерси начинают трястись руки, а лицо краснеет от мгновенно прилившейся крови. Я напрягаю все мышцы и силой выталкиваю его за дверь: еще чуть-чуть, и его терпение кончится, и он ударит нашу дочь. – Милая, – шепчу я, прижимая ее к своей груди, едва дверь за мужем закрывается. – Все пройдет. – Я не могу. Не могу без него жить. Я подумала, что он меня любит. Он подарил мне три счастливых месяца, показав, как все может быть чудесно, а потом в один миг лишил всего. Лучше бы ничего не было. Лучше бы он и не приходил тогда, – мысли у Мадж сбивчивы, обида и горе разъедают ее душу. – Мы бы виделись один раз в несколько месяцев, и я однажды бы смирилась. Боже мой, я считала самыми черными днями своей жизни те, в которые Гейл не хотел разговаривать со мной и кидал враждебные взгляды из-за того, что я принадлежу городу. Что я ему сделала? Мне нечего сказать ей. Вспоминаются слова Данте: «Нет большей муки, чем воспоминание в несчастье о счастливом времени», – но, наверное, говорить их сейчас – последнее дело. Я глажу ее по волосам, чувствуя, как намокает ткань моей рубашки на плече от ее слез. В голове стучит дятел – новый приступ мигрени медленно, но верно начинает сковывать мое тело. Я заставляю его раствориться в небытие, незаметно от Мадж, глотая новую таблетку болеутоляющего. Уже шестую сегодня. «Нельзя. Это нарушение нормы», – сказал бы мой лечащий врач, но сегодня я пренебрегаю всеми запретами: я слишком надолго замкнулась в своей болезни, забыв про дочь. Больше этого не повторится, теперь я буду рядом. Мадж медленно успокаивается. Пришедшая Мэри заставляет выпить ее травяной сбор, незаметно подав мне знак глазами: в чашке снотворное. Я молчу: так будет лучше. Пусть поспит. А я подумаю, как жить дальше. За окнами уже лежат плотные сумерки, однако это не мешает мне любоваться начавшейся зимой. Яркая Луна и желтый свет фонарей хорошо освещают ближнюю улицу и припорошенные снегом деревья. Сколько я уже не была на улице? Три, четыре года? Я когда-то очень сильно любила зиму. Сосульки, снежки, лепка снеговиков, Мейсили, раскрасневшаяся и запыхавшаяся с выбившимися из-под шапки волосами. Как же давно это было! Не одну сотню лет назад, в другой жизни… – Как она? – тихий голос мужа заставляет меня встрепенуться. – Уснула… – Ненадолго, – он усаживается рядом со мной. – Думаешь, это правда насчет Китнисс и этого парня? – Не знаю, – Андерси пожимает плечами. – Тебе и самой хорошо известно, что никакой он ей не кузен. А ребенок… Кто может знать наверняка? – Значит, огромная любовь сына Пекаря и дочки Элизабет – еще одна ложь Капитолия? – Думаешь, Мадж сказала правду? – понуро говорит он, оставив меня без ответа. – У них точно ничего не было? Как бы нас не ждал какой-нибудь сюрприз – малыш, например. – Нет, – качаю головой. – Наша дочь не станет врать. – Она изменилась, – он замолкает, бросая на бледное лицо обеспокоенный взгляд, а затем резко вскакивает. – Это ты виновата! Ты и твои чертовы романы. Сколько раз говорил не читать их? Девочка создала себе прекрасного принца в сверкающих доспехах и надела эти доспехи на мальчишку из Шлака. – Мы оба виноваты, – принуждаю его сесть обратно. – Я болела, ты работал. Нам было не до нее. У каждого свои проблемы. Книги заменили ей нас. – Ты вырастила нашу дочь тепличным растением, хрупкой орхидей. Что теперь с ней будет? – Хрупкую орхидею лишили солнечного света, вырвали из почвы и оторвали корни. Много таких растений выжило без посторонней помощи? – смотрю на мужа, пытаясь найти в его глазах поддержку. – Поговори с этим парнем. Припугни его, дай денег, но заставь его быть с ней – иначе она умрет. – И что дальше? – он смотрит на меня так, словно впервые видит. – Насколько его хватит? А потом что будет? Хочешь, чтобы Мадж жила в вечной лжи? – Ты, правда, не просил его бросить ее? – Ты считаешь меня врагом собственного ребенка? Что тут просить? За километр было видно, что в этой паре любит только она. – Мэри видела вас. – Я предупреждал его не соваться в забастовку. Кажется, он послушался. – Он просто был у Китнисс, – вздыхаю. – Что будет с семьями этих шахтеров? – Я назначил им небольшое пособие. На несколько месяцев хватит. – А потом? Старшие дочери пойдут на панель, либо все помрут с голода… – Я просил их всех. Не заявил Треду и, чуть было, не подставил себя. – Как Уилкинс? – Плохо. После сорока ударов мало кто выживает. – Элизабет и мои лекарства поставят его на ноги. – Его сыну запретят сдавать экзамен. – И все же это лучшая участь, чем дырка в голове. Сейчас граница между городом и Шлаком будет еще сильнее. Особенно, если Уилкинс выживет. – Ума не приложу, зачем он поддержал их? – Потому что так жить нельзя. Нельзя трястись только за свою шкуру. – Его сын мог бы жить и работать в Капитолии. – Нигде бы он не работал! – шиплю я. – После Китнисс и Пита Дистрикту-12 не дадут подняться, отделяя его жителей друг от друга все больше. – Что ты от меня хочешь? Я связан по рукам и ногам! Если бы он на самом деле существовал, то давно бы откликнулся, видя наши беды. – Ты не хочешь искать, – отворачиваюсь от него, муж проводит рукой по лицу, словно хочет закрыться от меня. – Не говори ей. Не расстраивай еще больше. – Не буду, иди. Я посижу с ней. Остаюсь в ее комнате, проведя ночь в ее кровати. Утром дочка снова плачет, и плачу вместе с ней, не найдя сил придумать что-то лучшее. Больше я не сдерживаю ее слез, надеясь, что вместе с ними уйдет и вся боль, однако легче ей не становится. Через неделю от таких волнений у моего ребенка начинают выпадать волосы. Каштановые, переливающиеся на солнце золотом пряди скуднеют день ото дня. Доктор только разводит руками, а я боюсь, что болезнь, так долго терзающая меня, постигла и Мадж тоже. Андерси ругается в своем кабинете, Мэри поит нашу девочку травяными сборами Элизабет. Люди за окнами продолжают сплетничать. Почти два месяца мы живем в скорбном молчании, пережидая горечь разочарования, уныние и частые истерики. Я читаю Мадж «Тома Сойера», но на ее губах не проскальзывает даже малейшая тень улыбки. Зеленые глаза остаются печальными и равнодушными. Андерси запрещает произносить в доме имена Гейла и Китнисс. Моя дочь становится все более молчаливой, еще сильнее замыкаясь в своем искусственно созданном мире. Больше ничего не вызывает в ней интереса, и даже новые книги, выписанные из Капитолия, неделями лежат нераспакованными на тумбочке в коридоре. Однажды обязательная передача прерывается сенсационной новостью: – У Победителей Семьдесят четвертых Голодных Игр Китнисс и Пита Мелларков родилась дочь, – восторженно произносит прилизанный ведущий, одетый в пестрый костюм. Я с ужасом оглядываюсь на Мадж. – Мне все равно, – она пожимает плечами. – Пусть Китнисс хоть слоненка родит, меня это не касается. Это ее жизнь.