Алмаз твоих драгоценных глаз

Я вижу, как Китнисс, опустив голову на грудь, словно библейская грешница, медленно удаляется в сторону своего печально дома. Я чувствую, как вместе с ней из-под ног утренним туманом выползают последние крохи моих надежд на счастье. Сегодня мне не стоило сюда приходить. Не нужно было останавливать Гейла. Он все еще смотрит на спину Китнисс, будто хочет запомнить ее именно такой, сегодняшней… Его поступок делает мою боль еще острее. Рассудок умоляет меня уйти, обида не позволяет и шагу сделать в противоположную сторону. Злость дает мне силы. Теперь Гейл пусть слушает, а я буду говорить. Старая мудрость гласит: от любви до ненависти один шаг, и я, наконец, делаю его. Один, второй, третий, и я выхожу из молчаливой тени на свет. Я ненавижу Гейла всем своим существом, каждой клеточкой тела, каждой фиброй души, ненавижу за все то, что он сделал… ‒ Гейл, ‒ голос хрипит и не слушается. Я почти шепчу, но делаю новую попытку. ‒ Гейл! ‒ не слышит или делает вид? ‒ Гейл, ‒ теперь я могу перекричать ветер. ‒ Мадж? ‒ он вглядывается в сумерки, превращая глаза в узкие щелочки. Я еще раз подаю голос, но не двигаюсь вперед. На встречу к нему я больше и на дюйм не продвинусь. Пускай идет сам. ‒ Давно ты здесь? ‒ Достаточно, ‒ вглядываюсь в его глаза. Смятение? Страх? Нет! Странная нежность и не присущая Хоторну мягкость появляется на его лице. Еще вчера за них я бы пошла босиком по углям. Сегодня мне это уже неинтересно. А ему, кажется, надоело изворачиваться и врать, и он до безумия рад, что я узнала обо всем сама, и теперь не придется со мной объясняться. ‒ Я виноват перед тобой, Мадж. Прости. За все. Я не должен был. О, он раскаивается! Ему, возможно, даже жаль. Гейл Хоторн просит прощения. Горькая усмешка, вылетая из моего рта, обращается в саркастический хохот. Из глаз на лицо выливается что липкое, горячее и соленое. Наверное, это кровь: слез во мне больше не осталось. ‒ Так, значит, после войны ты будешь жить с Китнисс? ‒ он молчит. Все правильно, зачем говорить то, что и так очевидно? ‒ А что будет с Питом? ‒ Гейл отводит взгляд. Не хочет сейчас об этом думать, а мне становится обидней вдвойне. ‒ Если бы ты только знал, сколько боли мне причинил. Не возвращайся! Оставайся на своей войне вечность. Сражайся за свой любимый дистрикт с ненавистным Капитолием. Ищи справедливость и не возвращайся! Никогда! Силы уходят вместе с соленой жидкостью, я теряю равновесие и начинаю чувствовать коленями холод и сырость утренней земли. Гейл пытается поднять меня, но я отбиваюсь, в отчаянии осыпая его грудь и руки ударами кулаков. Пусть оставит меня здесь и пусть никогда не возвращается. ‒ Я хочу, чтобы ты остался там. Я желаю тебе одной лишь смерти! ‒ Это не ты, Мадж. Это боль внутри тебя, ‒ он уходит. ‒ Постарайся стать счастливой. Я вновь остаюсь одна. Только обида и боль по-прежнему находятся рядом. Он будет жить с Китнисс, а я превращусь в чудовище, в то самое, каким меня сделал он. Черная зависть пригибает меня к земле, но сильные руки заставляют подняться. Что-то теплое ложится на плечи, если бы оно могло отогреть душу. Может быть, Гейл все-таки вернулся? ‒ Гейл… ‒ Не волнуйся, дочка. Он вернется. Такие, как он, всегда возвращаются. ‒ Нет, пусть он умрет. Не желаю, чтобы он возвращался. Будь он проклят. .. Будь проклят! ‒ Ты сама не знаешь, что просишь, идем домой. Папа… Видно, в целом свете я только ему и нужна. Он заставляет меня двигаться, а в дом вносит на руках. В спальне у кровати мама вместе с Мэри копошится около меня с махровым халатом, тазиком с кипятком и чаем с малиной. Папа аккуратно отодвигает хрустальную вазу с белыми, все еще свежими подснежниками. Подснежниками Гейла. Я вскакиваю, и ваза летит вниз, разбиваясь на тысячу осколков; на бежевом ковре появляется мокрое пятно, правая ладонь почему-то начинает кровоточить. Мне не больно, только пустота заполняет мою душу. Мэри собирает подснежники, папа просит унести их вниз. Мама умоляет меня лечь и долго рассказывает про Оле Лукойле. Мне снится волшебный зонтик и Гейл. Я опять проклинаю его. Я хочу, чтобы ему было также больно, как мне. В понедельник мне разрешают прогулять школу. Во вторник я нехотя плетусь на занятия, но сбегаю, не пройдя и полдороги. В среду я встречаю Китнисс. Жизнь ‒ странная штука. Оказывается, она давно ищет встречи со мной. Я не могу ее видеть, даже такую бледную, несчастную и без мужа. Кажется, она тоскует об ушедшем любовнике. Должно быть, Пит, наконец-то, прозрел и все понял. Китнисс рассказывает о том, что Рута болела, и спрашивает меня о Гейле. Мне не жаль их приблудную дочь, мне хочется сказать, что отец девочки умер. Она уходит. В четверг я нахожу в гостиной уже наполовину сухие подснежники, отчего-то мне не хватает смелости выбросить их в мусорное ведро. В пятницу вечером папа говорит, что несколько Победителей присоединились к повстанцам, значит, скоро кто-то навестит Хеймитча Эбернети и Пита с Китнисс. Мне все равно. Я уже мертвая, напрасно он просит быть осторожней. Дни текут, не оставляя мне выбора ‒ я становлюсь еще более злобной и грубой. Злыми не рождаются: злыми нас делают другие люди. Я больше никогда не стану той Мадж Андерси, что была раньше. Война ползком идет по стране. Тысячи жизней смерть уносит в свои владения. Однажды в новостях высокий красивый брюнет с глазами цвета грозовой тучи вбегает в здание, которое рушится в то же мгновение, хороня его под своими обломками. Я знаю этого молодого военного. Я слышу свой собственный крик. Мое желание исполнилось. Это я прокляла Гейла Хоторна.