Алмаз твоих драгоценных глаз

То, что еще несколько месяцев назад было Дистриктом-12, превратилось в руины и горы бескрайнего пепла, который иногда под действием ветра поднимается в воздух и заставляет почувствовать горьковатый запах дыма. Все еще запах дыма… Дорог не видно, практически все дома стали плоскими, как коврики; волей чьей-то насмешки они разлеглись по земле в окружении одиноких осколков кирпичей, стекол и изломанных палок. Все деревья сожжены дотла, кладбище с бесчисленным количеством деревянных крестов тоже уничтожено. Глубокие рытвины без труда заметны на местах, где когда-то были могилы. Хорошо, что эти люди умерли давно... В конце улицы, где когда-то располагался мой дом, распростёрлась огромная яма, которая похожа на рот беззубого кашалота, поглотившего всех. Боже мой, а я волновалась за клумбы Мэри... Где-то вдалеке слышится оглушающий рев работающх экскаваторов: они старательно роют гигантский котлован на Луговине, чтобы сбросить туда останки тех, чьи тела были разорваны бомбами или сгорели в жерле всепоглощающего адского пламени. Колоссальная Братская Могила… ‒ Мисс Андерси. Мисс Андерси! ‒ звучит молодой, красивый голос, принадлежащий бывшему шахтеру и хорошему другу Гейла. ‒ Вам не стоит тут стоять. ‒ Я осторожно, Том. Со мной ничего не случится. ‒ Я не о технике безопасности говорю, Мисс Андерси, ‒ он вздыхает и нагибается, чтобы отряхнуть штаны, запачканные землей и пеплом. ‒ Вы каждый день сюда приходите. ‒ Мне нужно, Том. Простите. ‒ Ваш отец был хорошим человеком. Не выдал имена шахтеров миротворцам во время первой стычки, хотя знал о бунте заранее, нашел способ связаться с тринадцатым. Жаль, что Вашей семье не удалось спастись. ‒ Жаль…‒ отворачиваюсь и смахиваю набежавшие слезы. ‒ Жаль, ‒ показываю в сторону Луговины, ‒ что все эти люди не смогли спастись. ‒ Да уж. Порою мне хочется опустить руки, ‒ он теребит нос. ‒ Сесть и ничего не делать. Нет, не потому что устал. В шахте я уставал больше. Просто… ‒ Просто, ‒ подсказываю я, ‒ это давит. Вам приходится расчищать дороги. Вам попадаются людские кости..? ‒ он прикрывает глаза и долго не отвечает, почти разворачивается, чтобы уйти, но зачем-то остается. ‒ Знаете, Мадж, ‒ впервые произносит мое имя, и в его устах оно звучит по-особенному: ласково и трепетно. ‒ Мы с Гейлом делили всех на своих и чужих, а оказывается в городе было немало хороших людей, а в Шлаке тоже попадались подонки… Я не позволяю себе горевать по усопшим. Не позволяю именно ради них, ради той жертвы, что они принесли. ‒ Вы, молодец, Том! ‒ улыбаюсь и касаюсь его плеча. ‒ Вы против грусти! ‒ Да, и Вы, Мадж, тоже будьте против грусти! Помните о них, но живите дальше. Я вообще-то не имею права, но дух совести сильнее. Нашел это вчера близ Вашего дома. Мне кажется, это принадлежало мэру или его жене, ‒ незаметно вынимает из-за пояса, прикрытого коричневой жилеткой, и протягивает мне сверток, завернутый в черную клеенку. Дрожащими руками убираю обертку и обмираю. Верхняя часть обложки сгорела полностью, первые пять страниц обуглились наполовину, остальные пожелтели, но остались целыми. Смотрю на серые буквы и не могу поверить: Я держу томик «Джейн Эйр», тот самый, что я так долго читала маме, тот самый, что взяла из библиотеки отца, тот самый, который так усердно протирала Мэри от пыли. ‒ Она была прикрыта землей и поэтому сохранилась, ‒ говорит мужчина, растеряно глядя на меня. ‒ Спасибо, ‒ шепчу я и в порыве чувств целую его в щеку. ‒ Вы нашли не книгу, Вы отыскали часть моей души, ‒ прижимаю сверток к груди, как величайшее сокровище в мире, ‒ Как я могу Вас отблагодарить? ‒ Вы отблагодарили давно, ‒ пожимает мою руку. ‒ В госпитале, когда ухаживали за мной. ‒ Идите, мисс Андерси, и не приходите сюда хотя бы неделю. ‒ Хорошо. До свидания, ‒ кричу ему вслед и бегу к участку своей работы. Обеденный перерыв подходит к концу. Я не должна задерживаться. Папа не любил, когда люди опаздывают на свою работу. А маму бы, наверное, хватил удар, если бы она узнала, что ее благовоспитанная и начитанная дочь занимается озеленением улиц. Каждый день я начинаю с того, что проверяю всхожесть цветов в клумбах и поливаю их, а затем иду к месяц назад высаженным кустарникам и молодым деревцам, иногда подвязываю их, чтобы буйные порывы ветра не оборвали только что зародившуюся жизнь, и удобряю специальной смесью. Мне нравится моя работа: я помогаю выжженной земле зазеленеть, я избавляю дистрикт от боли. Пройдет много-много месяцев прежде, чем он станет зеленой цветущей долиной, но я верю, что у него получится. Ведь моему черному изуродованному и обожженному сердцу удалось зацвести. Большей частью облагораживанием города я занимаюсь одна. Лишь иногда под вечер мальчишки Хоторны приходят, чтобы помочь мне, и приносят новые саженцы деревьев из леса. Чаще всего они заняты на стройке и помогают взрослым мужчинам возводить новые дома. Работа спорится: каждый вернувшийся хочет принести в отстройку дистрикта частичку себя, все стараются для будущей прекрасной жизни без Голодных Игр. Теперь Дистрикт-12 будет заниматься производством лекарств, поэтому у миссис Эвердин работы тоже хватает. Я, Хейзел Хоторн, Рори, Вик и Пози вместе с Прим и ее мамой живем в старом доме Китнисс. Огонь не задел Деревню Победителей. Она осталась цела и превратилась в коммунальный поселок до тех пор, пока строятся новые дома в городе. Победительница семьдесят четвертых игр и ее дочь тоже живут с нами. Пит не вернулся в двенадцатый, где он теперь никто не знает. Его дом закрыт ото всех, одинокий и печальный, он наводит скорбь на всех, кто смотрит на его пустые, никогда не зажженные окна. Метью Мелларк пожелал остаться в тринадцатом. Наверное, он не смог возвратиться туда, где погибли его жена и сыновья, а дело всей жизни стало грудой праха… Китнисс медленно угасает. Иногда она неделями не встает с постели и не желает ни с кем разговаривать, напоминая молчаливый кусок льда. Рутой все женщины занимаются по очереди… «Ту. Ту-ту», ‒ гремит звук приходящего поезда. Сегодня я так заработалась, что чуть было его не пропустила. Ах. Снимаю косынку и фартук и скорее прячу их вместе с томиком «Джейн Эйр» в дорожную сумку, перекинутую через плечо. Поезд приходит каждый день равно в пять часов вечера и привозит в Дистрикт-12 семена, продовольственные товары, строительные материалы и даже одежду. Здесь всегда толпится народ. Мужчины загружают состав, женщины проверяют срок годности продуктов и их целостность, малышня пытается урвать лишнюю конфетку, случайно выпавшую из коробки при разгрузке вагона. Я прихожу с другой целью: я жду и встречаю Гейла. И это сладостное чувство ожидания рождает в моей душе странный трепет. Я прихожу на перрон ежедневно, надеясь, что сегодня он приедет обязательно, и всегда расстраиваюсь, когда не нахожу его в толпе новеньких. И все же какая-то часть меня, маленькая, но вредная и горластая, радуется тому, что он все еще далеко. Она знает то, о чем я так долго боялась подумать: Охотник, приехавший за матерью и сестрой с братьями, не оставит одинокую и печальную Китнисс здесь. Он заберет ее с собой. Наверное, это будет единственно правильным решением. У них дочь, между ними существует особая мало кому понятная связь, Гейл любит Китнисс, да и она явно испытывает к нему какие-то чувства, правда, какие ей самой решить трудно. Я давно приняла и согласилась с этим, но все равно прихожу сюда ежедневно, хотя бы для того, чтобы иметь шанс увидеть его. ‒ Поаккуратней, черти, ‒ кричит толстый начальник поезда, внимательно следя за тем как длинные тяжелые ящики вынимают из первого вагона. ‒ Не дрова. Не дрова. Четвертый, пятый, шестой…одиннадцатый. Снова не приехал. Поднимаю глаза к небу и закрываю их. На дворе уже сентябрь, но солнце все еще теплое и светит на удивление ярко. ‒ Неужели не обманула? ‒ доносится звон райских колокольчиков за спиной. Я оборачиваюсь и боюсь поверить. Живой. Здоровый и вернувшийся. Военная форма обтянула широкие плечи. Кажется, он стал выше еще на несколько дюймов. Левая рука расслаблена, а правая сжимает букет из белых гладиолусов. ‒ Здравствуй, Гейл, ‒ только и хватает у меня смелости произнести. Словно прикованная, я стою на земле, не имея даже возможности пошевелиться, а он рассматривает меня с такой наглостью, что я кажусь сама себе диковинным созданием из капитолийского цирка. ‒ Как дела? ‒ он улыбается и слегка прищуривается. ‒ Все хорошо. Мы живем в Деревне Победителей в старом доме Китнисс. ‒ Нравится? ‒ он делает шаг ближе и протягивает цветы. ‒ Белый, да? ‒ Белый… ‒ краснею, принимая цветы-звезды. ‒ Спасибо, ‒ подснежники давно затерялись, а эти источают медовый аромат. И как он вспомнил, неужели думал обо мне? ‒ Отведешь домой? Или тут ночь проведем? ‒ от таких слов хочется провалиться сквозь землю. Покрываюсь еще более густой краской. ‒ Отведу. ‒ Дистрикт, смотрю, во всю отстраивается, ‒ замечает Гейл, пока мы идем неспешной походкой по протоптанной тропинке к Деревне Победителей. ‒ Да, все стараются. Виден вклад каждого, ‒ делаю паузу. ‒ Как Второй? ‒ Там жизнь кипит. Но не все хорошо так, как бы хотелось. Есть группировки, которые по-прежнему не хотят сотрудничать. Однако, как видишь, на пару дней меня отпустили. ‒ Миссис Хоторн и дети будут на седьмом небе от счастья. ‒ Когда начальство узнало, что у меня есть семья в Двенадцатом, которую я хочу забрать, то выделило мне трехкомнатную квартиру. Целых две недели жил в ней один: раньше приехать никак нельзя было. ‒ Здорово, ‒ останавливаюсь и заставляю его взглянуть на себя. Лучше сейчас. Лучше тут. ‒ Гейл, Пит развелся с Китнисс. ‒ Давно? ‒ черные брови взлетают так высоко, что касаются корней волос. ‒ В тот же день, что ты уехал. ‒ Почему не знаешь? ‒ Не знаю. Китнисс говорила, что он все вспомнил. Гейл, ей так плохо. Она, словно помешалась. Прим говорит, что Китнисс теперь, как их мама в первые годы после смерти мистера Эвердина. ‒ Зачем ты это мне говоришь? ‒ не отвечаю, он ведь и так все понимает. Просто Китнисс свободна. Пит где-то далеко, и Сноу больше никому не угрожает. ‒ Знаешь, а ведь мы все с ней решили, сразу как ты ушла. Поняли, что ничего у нас не выйдет. Я много чего передумал, пока был во Втором, ‒ поворачивается ко мне лицом и вдруг касается моих плеч. ‒ Я бы хотел, чтобы ты поехала со мной, ‒ внутри меня что-то отрывается и падает вниз. ‒ Зачем? ‒ в его глазах застывает удивление и, кажется, уважение. Такого он, видимо, не ожидал. ‒ Мы бы попробовали начать все заново. Я хочу построить жизнь с тобой. Молчу. Выжидаю. Взвешиваю. Слишком страшно поверить в то, чего я так долго ждала. Он тоже ждет, словно дает мне время, словно теперь его жизнь и судьба зависят от моего решения. ‒ Ты ведь меня не любишь. Даже моей любви не хватит на двоих. ‒ Ты права, ‒ снова пауза. ‒ Помнишь, ты когда-то сказала: «Любовь начинается с симпатии. С дружбы»? Помню. Слишком хорошо помню. Тот день стал началом конца. ‒ Я многого не понимаю, Гейл. Ты меня в госпитале и видеть не хотел, потом вдруг начал искать возможность встретиться. Я знаю, что порою веду себя глупо. Я не должна была просить разрешения встречать тебя. И много чего говорить не должна была. Не занимать чужое место! Не желаю заполнять пустоту, которую создала другая. Китнисс… ‒ Китнисс занимала много места, но мы решили оставить друг друга в прошлом. ‒ Ты мог бы найти другую. Гораздо лучше. ‒ Уже нашел. Куда лучше? ‒ А если ничего не выйдет, не получится? ‒ А почему люди, которые расчищают дороги, высаживают деревья и отстраивают дома, не задаются этим вопросом, ‒ он берет мою свободную руку и обхватывает ладонями. ‒ Пальцы холодные, как ледышки, ‒ поочередно касается каждого губами. ‒ Не все сразу, Гейл. Они строят впервые. Они первый раз в жизни восстанавливают дистрикт. ‒ Так твой ответ «нет»? ‒ Моим ответом будет: «Нужно подумать и просчитать все риски». ‒ И с каких пор феи стали такие расчетливые? ‒ смеется, обхватывая мою руку. ‒ Жизнь научила, ‒ язвлю, но позволяю ему держать себя за руку и идти рядом. Миссис Хоторн охает вокруг старшего сына около часа. Она никак не может понять поправился тот или похудел. Пози прыгает у него на коленях, Вик и Рори ради общения с братом сбегают с работы, даже Хеймитч Эбернети вылезает из своей берлоги, чтобы перекинуться с Гейлом парой словечек. Прим и миссис Эвердин готовят праздничный ужин, и только молчаливая тень Китнисс тихо застывает в прихожей при виде Охотника. Все женщины уходят на кухню. Она остается. Мое сердце дикой кошкой визжит и царапается внутри от мыслей о том, что может происходить за закрытыми дверями. А что если Гейл ошибается? Если Китнисс не желает его отпускать. Миссис Эвердин все чаще поглядывает на двери. Она тоже надеется на то, что в сознании дочери проснется рациональное чутье. За пределами Дистрикта-12 Китнисс бы поправилась. Мне бы точно полегчало… Вечер удается на славу. Мы смеемся и шутим. Гейл все время рассказывает о Втором и своих сослуживцах. Похоже, военная служба ему по душе. Он не спускает с рук Руту, и я прошу горластую часть моей души не ругаться: стыдно ревновать к ребенку. Китнисс улыбнулась. Два раза. Особых изменений после часового разговора в ней не произошло. Одежда не помята, волосы не взлохмачены, губы не распухли. Боже, я пытаюсь поймать Гейла на вранье… Опускаю голову над тарелкой. ‒ Душно стало, ‒ вдруг слышу тихий голос Охотника. ‒ Хочется подышать лесным воздухом. ‒ Не хочешь составить мне компанию, Мадж? ‒ все за столом переглядываются и начинают хихикать. От стыда мне хочется залезть под стол, а Гейл как назло помогает мне встать и протягивает локоть. ‒ И когда ты успел стать таким галантным? ‒ удивляется его мать. ‒ Скажем так: военные изучают этикет. ‒ Ммм. Надень плащ, Мадж: вечерами становится прохладно, ‒ голубая материя в тот же миг падает на мои плечи. Спешу к дверям. Интересно, сколько пар глаз за нами наблюдают? Делаю шаг за ворота и тут же начинаю жалеть, что согласилась выйти. А если он начнет требовать ответа? ‒ Так чем ты занимаешься здесь? ‒ кричит он мне и в два прыжка догоняет. ‒ Я ухаживаю за цветами и новыми посаженными деревьями. У меня даже есть униформа. Погляди, ‒ расстегиваю молнию на сумке и показываю черный фартук и синюю косынку. ‒ Чувствую, ты откроешь новое направление в моде, ‒ абсолютно серьезным голосом говорит он, внимательно рассматривая материю платка. ‒ Несмешно, ‒ делаю движение вперед, чтобы отобрать у него свои вещи, и вдруг обуглившийся томик выпадает из сумки. ‒ А это что? ‒ он растерянно поднимает книгу и начинает крутить ее в руках. ‒ Отдай, ‒ почти плачу. ‒ Это мое. Это единственное, что осталось от семьи. Семье в общей могиле, ‒ возвращает книгу, я скорее прячу ее в сумку. ‒ Она еще хорошая. Война коснулась книги, но читать вполне можно. ‒ Она как ты, ‒ делает шаг ближе. ‒ Ты тоже прошла через многое, но все еще можешь любить. ‒ Не надо, Гейл, ‒ слезинка почти проливается, но он оказывается быстрее. ‒ Теплые мягкие губы скользят от виска к мочке уха, а затем, меняя траекторию спешат к уголку моего рта. ‒ Я почти забыла, как целоваться… ‒ Я напомню. Просто приоткрой губы и повторяй за мной, ‒ шепот щекочет подбородок, я закрываю глаза… Невесомые, словно крылья бабочки прикосновения касаются моих губ. Язык очерчивает контур. Напор нарастает. Требовательный и властный он будоражит и манит. Манит, манит, манит… Целая вечность проходит, прежде чем я начинаю чувствовать воздух. ‒ Если ты обидишь или обманешь меня еще хоть раз, я уеду в тот же день. Теперь я против грусти! ‒ чеканю, глядя ему прямо в глаза и вытянув вперед палец. ‒ Договорились, ‒ крепкая рука, которая уже не первую минуту покоится на талии, плавно спускается вниз по бедру. ‒ Не смей! ‒ строго продолжаю я и подставляю полураскрытые губы. ‒ Понял, ‒ рука возвращается на разрешенное место. Я улыбаюсь и обхватываю его шею. Не в этот раз, Гейл. Не так скоро. Не раньше, чем ты сделаешь меня миссис Хоторн.