Алмаз твоих драгоценных глаз

День пятидесятый ‒ Внимание, семья, ‒ говорит Гейл и, не разуваясь, ступает на коврик. ‒ Через месяц ‒ 20 ноября идем в театр, ‒ сверкая, как серебряная монета, достает из кармана шесть желто-черных бумажек, исписанных мелкими красными буковками. ‒ На спектакль «Джейн Эйр». ‒ Театр, театр! ‒ Пози начинает юлой кружиться вокруг брата, пытаясь отобрать у него билеты, но тот словно специально поднимает их все выше и выше к потолку, отчего девочка из юркой юлы превращается в гуттаперчевый мячик. Миссис Хоторн протягивает руку, и Гейл тут же отдает ей бумажки. Вопли ликующей Пози начинают раздаваться с колен матери. ‒ Мама, мама, а что такое театр? Там ведь не делают уколы? ‒ Театр ‒ это лучше, чем кино, только актеры играют на сцене, ‒ объясняю я, рассматривая глянцевую поверхность билетов, лучше всякой печки греющих мою душу. «Джейн Эйр»… Гейл помнит. ‒ Действие происходит вживую. ‒ «Джейн Эйр», ‒ моя соседка по комнате проводит рукой по маняще гладкой бумаге, ‒ интересно, о чем это? ‒ Да как всегда, ‒ слышится хрипловатый, как будто простуженный голос Рори. ‒ Она любила его, а он любил другую, которая была влюблена в третьего, ну, или четвертого, ‒ ломка голоса началась около месяца назад, поэтому последние четыре недели у среднего Хоторна «вечная ангина». Хотя после таких речей я понимаю, что ломается у паренька не только голос. ‒ В общем, скучно ‒ не пойду! ‒ С чего это? ‒ мать поднимает брови. ‒ Это пятница. Через десять дней должна приехать Прим. Я буду показывать ей дистрикт. ‒ Прим приезжает! ‒ Пози начинает хлопать в ладоши так громко, что оглушает всех на добрые секунд десять. ‒ Прим едет во второй учиться на врача, ‒ гордо заявляет Рори, и в комнате на одну сияющую серебром монету становится больше. ‒ И давно ты знаешь? ‒ строго спрашивает Гейл, и в его глазах начинают плясать знакомые мне бесенята. ‒ Пару дней, ‒ Рори хлопает себя по нагрудному карману, не удивлюсь, если там обнаружится письмо. ‒ Ну, что ж, Прим мы всегда рады, ‒ подытоживает миссис Хоторн. ‒ Пойдем ужинать. Курица в пряном соусе и новомодный салат с огурцом и колбасой удаются на славу. Пальчики оближешь! Интересно, сколько лет нужно простоять у плиты, чтобы научиться так готовить? ‒ Вик, убери книгу и поешь нормально! ‒ Я уже доел! ‒ Ты еще не пил кефир! И если прольешь его снова, то затирать будешь сам! ‒ Пози ‒ забияка, а я его не проливал! ‒ Мама, он не дает мне спать по ночам, читая дурацкие книжки. ‒ Да ты сам не спишь. Под одеялом строчишь письма Прим: видел я свет от фонарика. ‒ И почему меня раньше это не напрягало? ‒ Гейл вытирает лоб тыльной стороной ладони. ‒ Надо было оставить вас в Двенадцатом! ‒ И чтобы ты без нас делал? С нами-то веселее, ‒ Пози тянется к брату и опрокидывает блюдце с вареньем. ‒ Ты знаешь, мамочка, я, пожалуй, пойду спать! ‒ секунда, и темноволосых косичек и красного платья в горошек даже за углом не видно. ‒ И я. Начитаюсь в комнате, чтобы ночью Рори не мешать. ‒ А мне еще уроки делать. Я и миссис Хоторн заливаемся смехом, Гейл то ли от усталости, то ли от бессилия прикрывает глаза. ‒ Я уберу со стола и застираю скатерть, отдохните, миссис Хоторн. Ужин был превосходным. ‒ Они любят тебя, ‒ высокая худощавая женщина с проседью в темных волосах посылает мне благодарную улыбку и касается руки Гейла. ‒ Они знают, как много ты для них сделал и продолжаешь делать. Ты для них больше, чем старший брат! ‒ Я вижу, но иногда они страшно бесят! Однако я рад, что у них есть детство. До революции они были другими. ‒ Ты подарил им другую жизнь. Жизнь без больного урчания в желудке, ‒ она проводит рукой по волосам сына, я замечаю в глазах блеснувшие слезы. ‒ Я каждый день благодарю Бога за то, что ТЫ мой сын. Я воспитала достойного человека. Мужчину, отвечающего за свои слова и поступки и готового на все ради своей семьи. ‒ Спасибо, мама, ‒ Гейл целует ее в щеку. ‒ Иди спать. Мы справимся сами. ‒ Спокойной ночи, сынок, ‒ многозначительный взгляд на меня. ‒ Не задерживайся, дочка. Тебе тоже завтра вставать ни свет ни заря. ‒ Хорошо, ‒ улыбаюсь ей и принимаюсь за тарелки. Гейл активно намыливает их в раковине. Вдвоем дело спорится. Шесть белоснежных досуха вытертых тарелок отправляются в шкаф. Курица и салат ‒ в холодильник. Берусь за скатерть, но ловкая рука останавливает меня и, схватив за запястье прижимает к груди, будто хочет закружить в вальсе. ‒ Как прошел день? ‒ Ничего. Кажется, я привыкаю. Сегодня мегеры Эванс не было, поэтому… ‒ Я соскучился. ‒ Гейл, ‒ натренированные на ловушках пальцы правой руки мягко, но крепко продолжают держать мое запястье, а левая в это время легонько, даже слегка боязливо ложится на талию. Сердце ускоряет свой темп, щеки заливает румянец, лицу становится жарко от его дыхания. Теплые губы сливаются с моими, покусывая и дразня их мимоходом. Земля начинает вращаться вокруг своей оси слишком быстро. ‒ Почему ты всегда закрываешь глаза? ‒ спрашивает он, отстраняясь всего на пару сантиметров. ‒ Прости. Постараюсь больше так не делать, ‒ тяну запястье на себя. ‒ Я не сказал, что мне это не нравится. Ты обиделась? ‒ Нет, ‒ опускаю ресницы. ‒ Просто уже поздно. Пора в кровать, ‒ темные соболиные брови летят вверх, а озорная ухмылочка так и поддергивает уголки его губ. Чувствуя, что сморозила глупость, я медленно превращаюсь в только что разрезанный помидор. ‒ Позволь, я застираю скатерть, ‒ слава Богу, хоть не говорит ничего, а то от углубления в эту тему я бы точно расплакалась. ‒ Помочь? ‒ забирает у меня скатерть и аккуратно развешивает ее по батарее, не сводя с меня чарующих глаз. Чувствую, что жую губу. Или уже сжевала. ‒ Ты меня боишься? ‒ Нет. ‒ Но по-прежнему не доверяешь? ‒ Если бы не доверяла, то не поехала бы. Не стала жить под одной крышей. ‒ Однако есть одно «но»? ‒ Есть, ‒ мозг плавится, разламываясь надвое. На самом деле оно не одно. Причин много. Выдаю самую последнюю из списка. ‒ Кто-нибудь может войти как в поезде. ‒ Понятно, ‒ отворачивается и выходит из кухни. Я ругаю себя за глупость. Сглатываю слезы и возвращаюсь к раковине. Шагов не слышно: ушел. Открываю кран, и… горячие распаленные губы набрасываются на меня подобно ветру на сухое деревце во время осенней бури. Целуют, терзают, манят и спускаются вниз к шее и ключицам. Я забываю, как дышать, растворяясь в потоке этой безудержной страсти. Сладкие, сокровенные, необычные. Что-то меняется в них, в Гейле и во мне. Не просто приятно ‒ ХОРОШО. И все же, все же… ‒ Нет, Гейл. Нет, ‒ мягко высвобождаюсь из медвежьих объятий, едва он прерывает поцелуй, чтобы вдохнуть. ‒ Хорошо, иди, ‒ вглядываюсь в любимое лицо. Злится? Не похоже. Только серые глаза подернуты мягкой дымкой печального разочарования. ‒ Спокойной ночи, Гейл! ‒ касаюсь гладковыбритой щеки рукой. ‒ Спокойной ночи, фея. День шестидесятый ‒ Дистрикт-2 завораживает своими размерами. Он ничем не похож на двенадцатый, ‒ Прим расстегивает пальто, которое тут же подхватывает Рори и отправляет на вешалку. ‒ Замерзли? ‒ миссис Хоторн провожает голубоглазую девочку и ее мать на любимую «васильковую» кухню. ‒ Сейчас будем пить чай с пирожными, ‒ Рори улыбается гостье во все тридцать два зуба. ‒ Как доехали? ‒ сажусь справа от Прим, подставляя ей блюдце с вареньем и убирая его подальше от Пози. ‒ Великолепно! Тепло, уютно, комфортно. И компания хорошая попалась. А Вы как устроились? ‒ Живем, ‒ миссис Хоторн обводит глазами кухню. ‒ Гейл ‒ второй человек в главном штабе. Мадж стали поручать самые важные отчеты. Вик учится лучше прежнего. Рори… ‒ Тоже молодец, ‒ заканчивает за нее средний сын и посылает Прим улыбку, от которой она краснеет. ‒ Как дела у Китнисс? ‒ спрашиваю я, и миссис Эвердин меняется в лице. ‒ Лучше, ‒ Примроуз вздыхает, но смотрит, не отводя взгляда. ‒ У нее есть Рута. Она смысл жизни Китнисс. ‒ Пит так и не вернулся? ‒ Гейл смотрит в свою тарелку. ‒ Нет, ‒ светловолосая гостья качает головой. ‒ Если Руте нужна помощь. ‒ Нет, ‒ миссис Эвердин закусывает нижнюю губу. ‒ В конце недели я буду дома, мы справимся. Под столом я нахожу руку любимого и крепко ее сжимаю. Чтобы не случилось, я буду с ним. День шестьдесят восьмой ‒ Да что такое могло случиться? ‒ убиваюсь я, глядя на часы. Стрелка показывает уже час ночи, а Гейла все еще нет дома. ‒ Срочное задание? ‒ миссис Хоторн тоже на взводе, хотя и усиленно прячет свои эмоции под маской непоколебимого спокойствия. Всего десять минут назад ей с трудом удалось уложить вопящую Пози, которая ни за что на свете не хотела идти в кровать, пока не увидит брата. На Вика и Рори мне тоже пришлось изрядно покричать, чтобы они отправились спать. ‒ Наверное, я выходила в магазин, когда он звонил. Пойду до Дикенсов. ‒ Миссис Хоторн, уже поздно, ‒ пытаюсь ее остановить, хотя сердце от страха у меня едва из груди не выпрыгивает. Ох, Гейл, Гейл. ‒ Ничего. Роза ‒ добрая женщина. Хуже всего, что Роза тоже ничего не знает, а Хейзел Хоторн хочет уйти, чтобы за дверями нашей квартиры наплакаться всласть и при этом не травмировать меня. Ума не приложу, как она держится? Гейл ‒ ее первенец, ее старший и самый любимый из сыновей, и хотя она отчаянно пытается не выделять его среди других детей, иногда ее бесконечная материнская любовь берет верх над разумом. Я вижу, чувствую. Гейл так долго помогал ей, так долго тянул на себе эту лямку безысходности, а она столько раз теряла его, дежуря у кровати и считая часы. И она всегда верила, верила в то, что он выживет, и никогда не позволяла себе даже малейшего признака слабости. Такого внутреннего стержня не было ни в моей маме, ни в миссис Эвердин и, пожалуй, никогда не будет во мне. Видимо, духовная закалка и выдержка формируются только при взрослении в Шлаке. ‒ Гейл вернется, ‒ кладу ей руку на плечо, пока она надевает уличные туфли. ‒ Он всегда к нам возвращается. ‒ Конечно, ‒ она сжимает мои пальцы и выходит за дверь. В ту же секунду мощный столб темноты окутывает ее худощавую фигуру. ‒ Что это? ‒ Не знаю. Сейчас выясню. Стук в дверь, и неясный недовольный шепот почти не различим; я старательно прислушиваюсь, но кроме шипения, разобрать не могу ничего. ‒ Поняла, ‒ голос мамы моего любимого разрезает давящую темноту надтреснуто глухо. Шаркающие шаги все ближе. ‒ На границе с третьим бунт. Их вызвали в начале второго. ‒ Когда они должны были вернуться в Штаб? ‒ чувствую, как ладони холодеют. ‒ Не позже десяти, ‒ зажимаю рот рукой, чтобы не разреветься. ‒ Не переживай зря, нам бы сообщили, если… Молчу. Ее голос тоже дрожит. Ей страшно и горько, но она держится, и я буду держаться. Ради нее. Ради детей. ‒ Нужно поспать, Мадж, ‒ подытоживает она. ‒ На электростанции, кажется, авария. Весь дом обесточен. В темноте сидеть смысла нет. Иду в сторону спальни, зная, что не усну, но спор ни к чему хорошему не приведет. Кутаясь в непроходимом мраке, сбрасываю домашнее платье и натягиваю ночную рубашку. Меня колотит. Ложусь на кровать, боясь пошевелиться. Слушаю частые переворачивания своей соседки по комнате. Она тоже не может спать и точно так же как я душит в груди рыдания. Лишь бы Гейл вернулся. Лишь бы вернулся! Тишина. Тьма. Страх. Часы бьют два. Робкий, словно кошачий стук в дверь, и я стрелой бросаюсь к выходу. Пришел! Тысячи ярких бабочек мелькают пред моим взглядом, по телу медленно разливается счастье. ‒ Ох, Гейл, ‒ бросаюсь к нему на плечи, едва он обувает тапочки. ‒ Где ты был так долго? ‒ Срочно вызвали. Новая группировка…‒ закрываю ему рот поцелуем. ‒ Ничего не желаю слушать, ‒ напротив нас замолкают торопливые шаги хозяйки дома. ‒ Все в порядке? ‒ Да, мама, все хорошо. Устал, вымотался, но живой. Я звонил днем, никто не ответил. ‒ Я уже обругала себя всеми нехорошими словами за то, что ушла в магазин, ‒ чувствую в ее голосе облегчение и улыбку. ‒ Ты голодный? ‒ Так… Потерплю до утра. ‒ Нет, я тебя покормлю, ‒ вторгаюсь в беседу. ‒ Сейчас разогрею. ‒ Хорошо. Спокойной ночи, мама, ‒ миссис Хоторн целует сына в щеку и удаляется в сторону комнат. ‒ А что со светом? ‒ Гейл щелкает выключателем. ‒ Не знаю. Весь дом обесточен. Какая-то авария. ‒ Понятно. Возьми свечи во втором ящике стола на кухне. Зажигаю длинную белую свечку, накрепко установив ее в литровую банку. Включаю духовку, и маленькая кастрюлька с супом уже через пару минут начинает скворчать. ‒ Готово? ‒ Гейл появляется неожиданно. Уже принявший душ и переодевшийся в домашнюю одежду он заставляет меня встрепенуться. ‒ Да. Сейчас перелью в тарелку. ‒ Оставь. ‒ Но ты же голодный. ‒ Ты даже не представляешь насколько, ‒ прикасается ко мне губами. ‒ Не надо, Гейл. ‒ Почему? ‒ жалею, что лунный свет не позволяет разглядеть выражение его лица. Мягкий, полудетский поцелуй заканчивается, не успев начаться. Навстречу ему приходит другой ‒ требовательный и властный. Губы, щеки, подбородок, шея, ключицы. Привычные прикосновения рождают особый трепет, дыхание, щекочущее мочку уха, разносит по телу сладкое неведомое ранее томление. Откуда, откуда он знает, что нужно делать именно так? ‒ Гейл, ‒ выдыхаю любимое имя не в силах совладать с новыми с трудом просыпающимися рефлексами. ‒ Останься со мной сегодня, пожалуйста, ‒ в голосе слышится мольба. Я не знаю. Нет, нельзя. Не могу говорить, не могу шевелиться. Чувствую, как тесемке на груди ослабевают. Оголенное плечо покрывается поцелуями. Хорошо отрепетированное объятие прекращается: рука мирно обнимающая талию скользит вниз, поднимая края рубашки. Ах, почему я не накинула халат? Ночнушка не прикрывает даже коленей. А еще темнота… Он специально пользуется отсутствием света, ‒ До чего же гладкая у тебя кожа! ‒ Гейл, ты вернулся! ‒ свет по-предательски подло зажигается в самом центре кухни, а ликующая визжащая Пози уже виснет на брате. Я отхожу к стене, пытаясь, справиться с дыханием. Быстро одергиваю поднятую к талии рубашку и поправляю тесемки на груди. Славу богу, что это не Вик или Рори. С Пози, по крайней мере, есть крохотная надежда на то, что она, предаваясь счастью от встречи с братом, не заметила, что он делал, а я позволяла. ‒ Спокойной ночи, ‒ шепчу я. ‒ Суп, наверное, еще не успел остыть. День семьдесят восьмой ‒ Она не отпустит меня. Не отпустит! ‒ сокрушаюсь я вечером над полной тарелкой. ‒ У вас же по пятницам сокращенный день, ‒ удивляется Вик. ‒ Работы очень много, ‒ тяжело вздыхая, говорю я. ‒ Идите без меня. ‒ И без меня, ‒ уставшим голосом сообщает Гейл, сжимая мою руку под столом. ‒ Райли заболел, поэтому в пятницу я на дежурстве. ‒ С вашей работой каши не сваришь, ‒ обиженно качает головой Вик, а я утираю слезы. Как же хочется на спектакль! ‒ Выходит, у нас два лишних билета? ‒ как бы невзначай интересуется Рори. ‒ Может, отдадим их Флоре и Джону? ‒ смотрит на меня Охотник. ‒ А, может, возьмем с собой Прим? ‒ робко продолжает средний Хоторн. ‒ Она не была в театре. ‒ Ты же говорил, что там скучно, ‒ Вик показывает брату язык. ‒ Я решил пересмотреть свои взгляды на жизнь. ‒ Ладно, звони Примроуз, ‒ Рори выскакивает из-за стола со сверхзвуковой скоростью, ‒ и пусть какую-нибудь подружку с собой прихватит. ‒ Не переживай, ‒ утыкаюсь ему в плечо. ‒ В выходные сходим куда-нибудь вдвоем. ‒ Угу, ‒ левая рука в привычном жесте обвивается вокруг моей талии. ‒ Тебя отнести? ‒ в последние дней пять Гейл взял в привычку не только ждать меня после работы, но и уносить на руках в кровать. ‒ Нет, ‒ улыбаюсь и, дразня, целую его в кончик носа. ‒ Сегодня я устала не настолько сильно. День восьмидесятый ‒ Вы можете идти, Мадж. На сегодня Вы свободны. ‒ Что? ‒ не верю своим ушам. Она впервые назвала меня по имени и отпускает домой в 16:45. ‒ Вы славно трудились последние две недели. Идите в свой театр. И поскорее, пока я не передумала. Голова начинает лихорадочно соображать. Спектакль начинается в 18:00. Гейл сказал, что нужно выйти за час. По пятницам из-за большого количества машин и уже вполне объемных сугробов снега на дорогах стали возникать заторы. Но я успеваю. Успеваю на «Джейн Эйр»! Хватаю сумку, накидываю пальто, выбегаю на улицу. И… Крошечная здравая мысль медленно подползает к большим полушариям и начинает обвивать борозды одну за другой. Билетов больше нет… Прим. Рори даже стащил ради такого случая одеколон Гейла и согласился надеть галстук. Нечестно лишать его лишней возможности посидеть рядом с сестрой Китнисс и подержать ее за руку. В конце концов, нам с Гейлом он ни разу не помешал. Если бы, если бы эта мегера сообщила мне хотя бы вчера! Неторопливыми шагами плетусь в сторону дома. Впервые за много месяцев я проведу вечер в одиночестве. Гейл сказал, что рядом с театром есть неплохое кафе-мороженое. Наверняка, дети затащат туда мать. Они вернутся не раньше десяти. Охотник на дежурстве до полуночи, а мне даже спать не хочется! Захожу в совершенно пустую гостиную. Странное чувство: меня всегда кто-то встречал: миссис Хоторн в зеленом переднике, хохочущая Пози или читающий Вик, или все разом. Сейчас никого. Одиночество и тишина отдаются каждым неровным шагом. Может быть, мне приготовить ужин? Готовит здесь в основном мама Гейла, потому что жалеет меня, говорит, подмигивая, что я потом наготовлюсь. Ну, что ж, вот и подошел этот момент. Надеваю зеленый передник, но ловкие руки поворачивают меня к себе, покрывая лицо поцелуями. ‒ Гейл! ‒ сердце ликует при виде самого лучшего мужчины на свете. Я даже не слышала, как он вошел ‒ Это тебе! ‒ букет белых хризантем возникает передо мной по мановению волшебной палочки. ‒ Как ты узнал, что я дома? ‒ Я не знал. Просто решил порадовать тебя вечером, ты же расстроилась из-за спектакля. ‒ Хорошо, ‒ принимаю цветы, вдыхая изысканный аромат, ‒ А почему ты не на дежурстве? ‒ Райли вышел, ‒ новая порция поцелуев сбивает меня с ног. ‒ Мне нужно приготовить ужин, ‒ про голод даже слово боюсь сказать. Все и без вопроса написано на его лице. ‒ Хорошо, ‒ в перерывах между лобзаниями, поглаживаниями и объятиями я с трудом начищаю картошку и скидываю ее на сковороду. Гейл тем временем занимается мясом. Дела по сравнению со мной у него идут лучше, но десяток кусочков все равно превращается в угольки. ‒ Миссис Хоторн, нас убьёт, ‒ говорю я, глядя на подгоревший ужин. ‒ Давай все съедим сами, ‒ он улыбается и берет картошку из сковороды рукой. ‒ Недурна, ‒ новый кусочек отправляется мне в рот. ‒ Проведем вечер вдвоем. Посмотрим кино. ‒ Идет, ‒ быстро раскладываю ужин по тарелкам и несу их к телевизору. Морщусь, но глотаю. Гейл улыбается, видимо, ему приходилось есть вещи и похуже. ‒ Ты счастлива со мной? ‒ целует самую середину моей ладони. От такой ласки мне хочется замурлыкать. ‒ Как нигде в целом мире, ‒ закидываю руки ему на шею. ‒ Сейчас ведь никто не зайдет,‒ отвечаю улыбкой на его сосредоточенный взгляд. ‒ Вся твоя печаль сошла на нет? ‒ руки подобно лиане оборачиваются вокруг моего стана, крепко прижимая меня к себе. Его лицо лишь в паре сантиметров от моего. ‒ Когда ты так делаешь, у меня дыхание перехватывает. ‒ Только дыхание? ‒ язык, ворвавшийся в мой рот, будоражит кровь, посылая странные стимулы в головной мозг, сердце и низ живота. Сладкая истома вновь забирает меня в царство желаний. ‒ И что же мне с тобой делать, Мадж Андерси? ‒ А что ты хочешь? ‒ пульсирующая неизведанная ранее боль плавно разливается между ног. ‒ Главное, хочешь ли ты? ‒ он знает ответ на вопрос, и все же боится, что опять скажу: «нет». Я помалкиваю: молчание - знак согласия. Руки понимают все правильно. Чувствую их на своей груди. Сжатие, поглаживание и теребление затвердевших сосков. ‒ Давай снимем твою блузку. ‒ Давай, ‒ хриплю, дотрагиваясь до пуговиц, но его пальцы действуют быстрее. ‒ Не здесь. Ты ведь еще не была в моей комнате. Я опять не чувствую пола. Стены, люстра, диван и серая дверь, за которую я не позволяла себе заходить. Миссис Хоторн всегда убиралась в ней сама и… Разгляжу обстановку потом… ‒ С сегодняшнего дня ты будешь спать в моей комнате, ‒ спина чувствует мягкость перины. Кажется, у Гейла двуспальная кровать. ‒ Буду, ‒ нет сил спорить. ‒ Как же здорово, что майор Эванс отпустила меня пораньше. ‒ Еще бы, я целую неделю ее уговаривал.