Теория и практика

Едва адъютант сеньора Борджиа скрылся за дверью, Чезаре устало откинулся на спинку кресла и принялся разминать себе переносицу сильными размеренными движениями. Микелетто часто замечал это: как обмякал и расслаблялся Чезаре, оставаясь один (на самом деле, наедине с ним, но кто же будет считать за компанию собственную тень?), и как мгновенно он менялся, стоило только кому-то чужому вновь появиться на пороге. Прямой делалась спина, твердым лицо и взгляд, вновь разворачивались расслабившиеся было плечи — Чезаре снова превращался в воплощение силы и уверенности, словно говоря всем своим видом, что он знает, что делает и может решить любую проблему. В последние несколько дней молодой Борджиа вовсе не вылезал из этих невидимых, но прочных доспехов: неделю назад он взял на себя командование папской армией и тут же, не откладывая дело в долгий ящик, взялся за работу. Микелетто находился при нем неотлучно. Чезаре инспектировал войска (его адъютант, неоперившийся, но преданно заглядывающий ему в рот мальчишка, по жесту своего господина записывал то, что тот посчитал важным: количество орудий, людей, экипировки, жалованье различных родов войск, сколько человек в армии умеют писать и читать, сколько на каждого в день приходится еды и воды, количество медикаментов и докторов...), знакомился с людьми, которые будут находиться под его непосредственным началом, подобрал себе адъютанта, лейб-медика, гофмаршала; занимался частностями вроде заказа доспехов и покупки хорошего, пригодного для походов коня... Но встречи с солдатами он пока избегал. И Микелетто, много времени проводивший рядом с сюзереном, кожей чувствовал его неуверенность. Конечно, командиры при личной встрече быстро попадали под обаяние сеньора. Он умел находить и накрепко привязывать к себе преданных людей, как, например, его самого, но вот с гурьбой обыкновенной солдатни говорить был явно не приучен. И неудивительно: разве он не прожил всю жизнь в роскоши среди образовеннейших людей своего века, вообще никак не соприкасаясь с обычными людьми? Конечно, если бы Чезаре лично повстречался и хоть пару минут поговорил с каждым солдатом папской армии, то, Микелетто был в этом уверен, сумел бы расположить их к себе, но в папской армии было десять тысяч солдат! Какой же командир решится на такую авантюру? Значит, Чезаре придется учиться говорить с ними на их языке. А он, Микелетто, может помочь. — Милорд... Веки Чезаре чуть вздрогнули и лениво приподнялись. Микелетто заметил круги под глазами. Этот парень вообще спит? Упахивается так, словно действительно стал быком, что на гербе, а еще находит время и силы для сестры и, как всегда, с ней и ласков, и улыбчив, будто не был на ногах с рассвета. Поспал бы лучше вместо этого на пару часов дольше, ей-богу. — Что-то хочешь сказать, Микелетто? — Да. Разрешите? — Мужчина положил руку на спинку соседнего кресла и, получив кивок, расположился в нем. — Милорд, мне кажется, у вас возникла проблема. Я могу помочь ее решить. Расслабленность тут же исчезла из тела Чезаре. Выпрямился, подался вперед, положил руки на стол, сцепив пальцы в замок; взгляд сделался цепким и пристальным. — О чем ты? — Разрешите честно? — Разумеется. — Вы хотите стать для солдат кем-то особенным, так? Человеком, за которым они пойдут в огонь и воду? Чезаре слегка склонил голову. — Но Вы сами понимаете, что говорить с ними Вы пока не умеете. И есть риск, что поначалу Вы будете... Не плохим командиром для них. Нет. Просто... Средним. Таким же, как все другие, городской мальчик, которому дали командование за то, что он чей-то сын. Если бы такие слова сказал Чезаре кто угодно, кроме Микелетто, он бы лишился головы в тот же день, но это был Микелетто, и потому Чезаре не стал гневаться — только задумался. — Разве дела не важнее слов? — Важнее. Вы — хороший командир, милорд. Рано или поздно солдаты все равно Вас полюбят, но... — Но зачем терять драгоценное время? — Глаза Чезаре сверкнули весельем. — Рассказывай, Микелетто. Как мне исправить ситуацию? — Снова сумрачная тень легла на лицо, юноша на миг опустил ресницы. — Ведь пороха я действительно не нюхал... И действительно вырос в городе. — Да, но завоевать доверие все равно можно, — оживленно заговорил Микелетто. — В первую очередь нужно установить понимание. Чтобы они Вас понимали, и чтобы Вы их понимали. С пониманием у Вас... Неплохо. Вы заботитесь о солдатах, они очень скоро это почувствуют, Вы увидите. Экипировка, лекарства, хорошая еда, стабильное жалованье — солдаты отплатят Вам преданностью за это. Но этого мало. Еще нужно уметь с ними говорить. — Это как? — «Они что, на каком-то особом наречии изъясняются?» — так и читалось в изгибе чуть приподнятой брови. — Это проще. Чезаре удивленно откинулся обратно на спинку кресла. — Я понимаю, что это не ученые мужи. Я буду подбирать простые слова. — Да, да, но... Понимаете... — Была бы под рукой какая-нибудь бумажка или древесный лист, принялся бы в задумчивости разрывать и складывать клочки стопкой, формулируя мысль. — Дело не только в манере речи. Здесь достаточно просто избегать иностранщины. Не все понимают латынь и французский. Чезаре вспыхнул. А он, планируя речь (рано или поздно солдат все-таки нужно было поприветствовать: сейчас он еще мог отговариваться организационными делами, но очень скоро срок подойдет к концу) ввернул было выражение на латыни, настолько распространенное, что ему казалось — его значение известно всем... Дурень? (Чезаре понял, что краснеет.) Правильно, дурень и есть. — Большей частью дело не в том, как Вы говорите, а в том, что вы говорите. К чему обращаетесь в их душах... Простите мне еще одну честность? Чезаре с усмешкой поощрительно взмахнул ладонями, давай, мол, не стесняйся. Голос Микелетто прозвучал неожиданно жестко и резко. — Солдатам плевать на Ваши цели. Честно. Вы хотите объединить Италию, чтобы она сделалась сильной страной наравне с титанами Европы? Вернуть лены святого престола законному владельцу? Им насрать. Серьезно. У них другие интересы. И обычно они сводятся к банальному «найти пожрать». Иногда еще «как не околеть от холода» и «как не подхватить лихорадку». — Ты преувеличиваешь. — Чезаре слегка поморщился, словно слова Микелетто были огромной вонючей навозной кучей посреди цветущего сада. — Не все люди столь ограничены. — Не в ограниченности дело, — резкость в его голосе вдруг сменилась неожиданной мягкостью. — Сеньор... Скажите, какое самое большое число дней подряд Вы не ели? Не в пост. Просто потому, что есть нечего. По растерянности, скользнувшей по лицу Чезаре, легко было заключить, что он и представить-то себе не может, как это — когда нечего есть. Когда живот липнет к позвоночнику, и хочется выть, закусывая запястье, не от каких-то возвышенных переживаний и мыслей — от самого обыкновенного, внутренности раздирающего голода. Микелетто не стал усмехаться его недоумению, только вздохнул. — Ну вот. А эти солдаты... держу пари, они все знают, что такое голод. Вы — аристократ, сеньор, — сказал он мягко, — Вам легко думать о высоких целях, потому что у Вас уже есть все остальное. Хорошая еда, вино, чтобы пить, вода, чтобы искупаться, крыша над головой. Вы никогда даже не задумывались о том, что всего этого может и не быть, а вот эти люди думают постоянно. Знаете, как бы сказали про это те солдаты, о которых мы сейчас говорим? — Думаю, мне это не понравится, — легкая усмешка. — Говори. — «Делать ему больше нечего». Чезаре криво ухмыльнулся, будто ему было смешно, но не хотелось смеяться. Задумчивая тень наполняла его глаза, неспешно скользящие по лицу Микелетто. — Значит, я должен говорить им об этом? Что если они одержат победу, то у них будет то, что ты перечислил: еда, одежда, кров? — Или деньги, на которые все это можно купить. У большинства солдат в Риме остается семья: жена, дети. Говорите о том, что они вернутся к ним богачами, осчастливят их подарками... Украшения для жен, сладости для детей. Зерно, чтобы его посеять, вино, чтобы выпить его с друзьями за ваше здоровье, хлеб, чтобы им наесться. Сделайте так, чтобы эти люди понимали: все это ждет их, если они будут исполнять ваши приказы. Так или иначе. Через мародерство или через законное жалованье. Чезаре чуть поморщился. По военным законам, если город взяли штурмом — он весь оставался на поживу солдатам, и это было даже естественно: если стая волков загнала оленя, само собой, она может и должна его съесть, верно? Это ее законное право. И все-таки... Чезаре это не нравилось. Категорически. Но вслух он сказал лишь: — Я понял тебя. Что еще? — Вдохновлять солдат красивыми речами тоже можно, но они должны быть им понятны. Знаете, какая самая простая формула? — Микелетто чуть усмехнулся. — «Они убивают наших детей, насилуют наших женщин, вытаптывают наши посевы, расхищают наши дома, — или хотят это сделать, — поэтому идемте и разорвем их к такой-то матери»! Работает безотказно. Чезаре искренне засмеялся, золотые искорки весело полыхнули в его глазах. — А браниться обязательно? — Теоретически нет, — усмехнулся Мике. — Но практика от теории сильно отличается. В бою вы быстро приучитесь к брани. Он говорил так уверенно и спокойно... Чезаре смерил убийцу изучающим взглядом. Странное дело: Микелетто был с ним рядом каждый день помногу часов подряд, но даже спустя месяцы их знакомства убийца не переставал его удивлять: то оказывалось, что он отлично разбирается в сыре, то — что обладает уникальной зрительной памятью и способностью с точностью до последней черточки повторить чей-то почерк, то он внезапно преображался, всего лишь отрастив бороду и волосы, то у него оказывалась мать в городе, где правила Катерина Сфорца... То внезапно обнаруживал глубокие познания в психологии солдат и специфике боев. — Откуда ты все это знаешь, Микелетто? — с любопытством поинтересовался Чезаре. — Ты был кондотьером? — Нет. — Он немного помедлил. — Это... Этому я научился у отца. Он был... хорошим лидером. Когда надо.* — Военным? — Нет. — Моряком? Пиратом? Окаменевший было при упоминании об отце, Микелетто неожиданно фыркающе рассмеялся. По его смягчившемуся взгляду казалось, что он готов покровительственно взъерошить своему господину волосы. — Милорд. Вы удивительный человек. У вас такие мозги, каких у меня не будет и в семьдесят лет. Но иногда из вас так лезет дворянин, воспитанный на рыцарских романах, что... Постарайтесь, чтобы солдаты видели его как можно реже. И все-таки иногда Микелетто ведет себя слишком нагло. Разбаловал он этого рыжего головореза, подумал Чезаре достаточно беззлобно пора бы и на свое место указать, что ли... — Не зарывайся, — сказал он строго. — Я все еще твой хозяин. Микелетто мгновенно подобрался, хотя внешне даже его поза осталась прежней, но что-то все-таки неуловимо поменялось. Короткий, но почтительный кивок, на мгновение опущенный и снова поднявшийся, чтобы встретиться с его собственным, взгляд... — Виноват. Простите. То-то же. Не то, чтобы Чезаре сердился по-настоящему: он знал, какое глубокое уважение питает к нему Микелетто, и все-таки терять даже малую его крупицу считал для себя невозможным. Микелетто был и оставался его слугой — преданным, тем, кому он мог доверять, как самому себе, даже по-своему очень близким — и все-таки слугой, и им следовало держать определенную, пускай и небольшую, дистанцию. Не говоря уже о жесткой иерархии. — Прощаю. — Чезаре вальяжно откинулся в кресле. — Расскажи мне еще о... военных премудростях.