***
Знай рыжий, как верно Кирк решил его ждать и как прочно решил найти – обрубил бы свою теорию на корню. Для Хэмметта сейчас и небо бы прояснилось, будь Мастейн рядом; только одно его успокоило – Пэм шла по парку одна, видимо, чем-то сильно задетая и вся какая-то дёрганная. Подойти к ней Кирк не решился, как и любой в здравом уме человек – расстроенная девушка, да ещё и такая непредсказуемо взбалмошная, любое слово примет на свой счёт, а потому узнать, куда же направился Мастейн, казалось ныне непосильным и невозможным. Дэйв верил в чудо ровно до того момента, когда пришёл на ту самую лавочку возле фонтана и застал её пустующей. «Хотел бы найти – нашёл. Он же умеет...» — болезненно пронеслось у него в голове. — «Он же знает, он бы ждал». Застыть на месте не дал внезапный горестный импульс, и Дэйв понёсся туда, куда всего пару минут назад решительно не хотел возвращаться. Кирк поверил в чудо ровно в тот момент, когда заметил за очередной кленовой полосой рыжую, как крупный факел, макушку. Он весь подался вперёд, едва не оцарапав ладони наспех отогнутыми ветками, и завернул, следуя ровно за ним. Когда Дэйв приостановился, намереваясь отдышаться, тот незаметно подошёл, тихонько вереща от столь внезапного счастья, и разгладил между ладонями шарф. Дэйв внезапно ощутил на шее колючее, влажное, но в данной ситуации именно восхитительно-родное, вмиг иссушившее потоп, собравшее воедино осколки того, за что заходить было, уже по личному опыту Мастейна, слишком рискованно. За плечом мелькнуло лицо, а минутой позже холодный нос упёрся в облепленную тканью рубашки ключицу. Голос самого Дэйва звучал несчастно-хрипло, что несколько претило сказанному, но Кирк, однако, в словах рыжего не сомневался. — Ты был прав, наверное... — Мастейн повернул голову вбок, разглядывая женственное лицо с такими пухлыми, такими ныне бледными щеками. — Даже, пожалуй, точно, вот. Мне точно не стоило туда идти. — Я ведь ничего не имел против, — брюнет пожал плечами, наконец развернув Мастейна к себе лицом. — Встреча как встреча, ничего особенного. Кирк пытался скрыть волнение, такое же, какое появилось раньше, в парке; пусть уже и не было неясного страха, но было новое чувство, корящее самого Кирка за столь мелкую тактичную ложь. Нужно было что-то сказать, но обоснованно и с пониманием – а именно такого он не находил, не мог объяснить даже для себя самого, и только потому так явно претил действительности. Дэйв же улыбался снисходительно, широко, будто уловил саму суть происходящего и всё осознал; на самом же деле в голове у него было пусто, а к радости побудил сам факт присутствия здесь человека, которого Мастейн всё ещё наивно считал самым обычным, – пусть для себя и единственным, – другом. — Почему же ты ушёл? Это было как-то... не знаю... обиженно, что ли. — Обиженно? Что же могло в этом меня задеть? Дэйв мельком на него глянул: Кирк внешне был безмятежен, спокоен и выглядел даже отчасти самодовольно, должно быть, из-за по его свойскому обыкновению вытянутой шеи и подбородка, неестественно, горделиво вздёрнутого. — Кто же тебя знает, — рыжий был теперь даже несколько смущён, — Главное – чтобы не я. Брюнет усмехнулся, плотнее укутывая рыжего в собственный шарф, а после легко приобнял, расположив озябшую ладонь у того на плече. Мастейну этот день казался чем-то таким, что действительно запомнит, будто отметив на календарном листе; будто сегодня произошло нечто настолько важное, – пусть им пока и не понятое, – что теперь изменится, резко и кардинально, что-то до жути привычное. Кирк обдумывал нечто похожее, выходя из парка с Дэйвом в обнимку. Было в этом что-то от глобального и одновременно такого незначительного, будто всё здесь было той самой мелочью, способной всё расставить на свои места. Им обоим так не хотелось в таком расположении духа расходиться, особенно надолго. Пусть этим «надолго» и был десяток часов до нового дня, какой они непременно проведут вместе.8
31 декабря 2017 г. в 14:57
Кирк всё бежал по скверу, неустанно хлюпая кедами по лужам. Нигде он не мог увидеть рыжей макушки, никто не сидел за крытым столиком в тех самых ярких гетрах.
Майка, покрытая на плечах внезапно оказавшимся полезным шарфом, влажным и колющимся, сама промокла насквозь, облепив и охладив волнительно вздымающуюся грудную клетку; джинсы собрали на себе множество раскосых, холодных капель, стекавших теперь по ним, как по запотевшему стеклу. На лбу юноши проступила испарина – волнение сказалось на нём слишком сильно, пробрав до дрожи. Быть может, Мастейн пригласил её на прогулку под дождь?
Кирк мотнул головой – что за нелепая мысль? Неужто кому-нибудь будет приятно ходить в такую погоду, держась за руку, и из такта отдавать свою верхнюю одежду спутнику, или даже носить этого самого спутника на руках через лужи... И мальчишка внезапно осознал – будет.
Будь у него куртка, – думал он про себя, резко озираясь по сторонам, – он отдал бы её рыжему, отнекиваясь от его тактичных отказов, де совсем ему не холодно и даже не мокро. Или даже, если бы комплекция и сила в руках позволили, обхватил бы неестественно тощее тельце, расположив острые, покрасневшие колени в гетрах на сгибе собственного локтя, прикрыв их своим же шарфом.
Со стороны он выглядел даже слишком странно: агонично метался по скверу, куда ноги занесут, стараясь успеть найти Дэйва до его встречи с девушкой; на ней, как думалось Кирку, с Мастейном могло произойти страшное.
Под этим самым страшным он подразумевал внезапную взаимную влюблённость, какая точно возникнет у человека, решившего не отменять свидание даже из-за дождя. Возникнет, и брюнет был в этом уверен, пусть и сам удивлялся категоричности своих суждений: как говорили многие люди в его окружении – главное в любви есть сам полюбившийся человек, и если изначальной симпатии к нему не было, то отношения любовные, спокойные и вообще длительные – невозможны.
Кирк сейчас думал, что всё, все эти его резкие суждения – от страха, однако определить сам страх сейчас ему было сложнее, чем тогда, на скамейке, оторвать взгляд от Дэйва, такого приятно-нового и оттого по-свежему красивого. Признать этот страх, – как думал сам брюнет, – нелепо и смешно. Всё равно, что подростку, изображающему себя плохим парнем и вечно заставлявшему других превосходить свои страхи самым жёстким образом самому бояться темноты и спать, если вообще получится заснуть тёмной ночью, со светом.
Как бы не пытался Кирк отвлечься на мысли, он был крепко одержим волнением и потому плохо соображал, что с ним сейчас происходит. Его ослепили мутные пятна на глазах, в такт пульсу меняющие размер, и он просто немо паниковал; сам случай, казалось бы, абсолютно обыденный, но для Кирка он сейчас приобрёл особую важность и всё никак не давал юноше успокоиться, остановиться, глубоко вдохнуть и подумать. Так он должен был сделать, как твердил ему отделившийся от обычно во всём повинующейся ему же сущности разум, и он будто настолько обессилил, что замер абсолютно непроизвольно, даже не представляя, где сам же сейчас находится. Мутные пятна на глазах оказались мелкими солёными крапинками, тут же покатившимися по щекам, пусть сейчас вовсе и не было рационально объяснимой причины пустить слезу; состояние его быстро перешло в истеричное, и он едва уже мог стоять на ногах, подсознательно желая податься вперёд всем телом, будто проиграв партию неминуемому обстоятельству, и опуститься на мокрый асфальт.
В то же время Дэйв краснел, будто у него внезапно жутко поднялась температура, и всеми силами подавлял в себе желание закрыть руками уши; напротив стояла Пэм и вещала голосом, никак не сравнимым с тем, какой слышал Мастейн в школе. Будто специально она тянула слова, хихикала и вообще старалась всё произносить крайне выразительно, отчего рыжему сразу же становилось не по себе, а при любом пойманном на себе взгляде блондинки хотелось скрыть лицо любой попавшейся материей, если не спрятать с разбегу в мокрые листья. Нет, долго он терпеть это не сможет.
Пэм, судя по её уверенному разговору, никак не смущал промолчавший с самого её прихода, будто существующий исключительно отражением в стекле собеседник; его не хотелось слышать, но оглядывать было донельзя приятно, с одним лишь, однако, различием – за реакциями Дэйва она следила, даже охотно стремясь его смутить. Такие порывы Мастейн раньше наблюдал лишь в своём лучшем друге, но у того выходило забавно, и даже, – рыжий бы не побоялся такого слова, – завораживающе. Он был во всех смыслах слова интересен, и потому каждая подобная попытка легко отмечалась и вновь показывала Кирка, как чтеца. Опыт у него был, безусловно, куда богаче, и от этой мысли в голове Дэйва зароилось и заклокотало. Быть может, Кирк уже его прочёл? Может, он так ушёл оттого, что потерял к нему всякий возможный интерес?...
Подлинно ничего необычно в Дэйве не было, – как тогда казалось ему самому, пусть мысль и была в корне неверна – Хамстер в жизни бы с ней не согласился, – и он сам же начал мелкими шажками идти к яме, вспомнив результаты своего увлечения: редко каких людей он высматривал дольше недели, так как и куда меньшего количества времени вполне хватало, чтобы их прочесть; однако, людей с книгами сравнить как ни хотелось, но не получалось – Дэйв не желал лицезреть прочитанное ещё раз. После он даже некоторых видеть не мог, потому что банально противно. Не цепляют потому, что все, как один, мелочные и надменные. И в нём есть свой порок, должно быть, раскрывшийся тогда, на скамейке, и оттолкнувший Кирка. Не зря же тот ушёл без слов – точно был в чём-то разочарован...
И вместе с этим появилось состояние, будто Дэйв сидел в темноте, часами ощущая крупные капли на затылке, и с каждой новой каплей всё чётче осознавал, что вскоре сосуд переклонится и неизбежно устроит потоп. Ещё можно было подавить это в себе, но окружающий мир начал давить и натирать, как кожаная обувь на свежую мозоль, и ощущение мизерного расстояния до крайности отрицать не получалось даже сознательно, всеми попытками отгоняя от себя ощущение глобального краха во всём обозримом. С давлением всех нынешних в юноше переживаний по моральной тяжести мог сравниться лишь трёп его спутницы, не замолкнувший, казалось, ни на минуту.
Только раздражительность побудила его заговорить, пусть и звучал он скорее грустно и плаксиво, нежели злобно:
— Прости, — монотонно и дерзко, чтобы она заметила рядом с собой его разумное существование, а в интонации даже хитро, как прищур на веках, и мстительно, полушёпотом, чтобы замолчала. — Могу я понять твои цели?
Это не вызвало в ней удивления, вопреки ожиданиям Мастейна, и пауза меж вопросом и ответом была слишком длинной и неловкой, что успело его смутить.
— Ну что ты, какие там цели... — она обошла его спереди, смотря ему точно в глаза и оттого едва не споткнувшись о носок его обуви. — Просто прогулка. Обычная, человеческая и лично для меня очень приятная.
Блондинка тут же полезла поправлять на нём и без того ровный воротник, расстёгивая и вновь застёгивая при этом верхние пуговицы на рубашке. Он немо фыркнул; вообще ему не нравилось, когда кто-либо его касался, а она ещё и нарочито задела подбородок там, где кожа нежнее и ко всему восприимчивее.
— Милые, кстати, гетры, — видимо, она только заметила вязаные кислотные полосы, обхватившие тощую ногу, и умилительно улыбнулась, как девушки улыбаются всякой незначительной несуразице. — У нас в секции танцев один из фриков такие носил. Ну-у, не то чтобы он прямо-таки ходил со мной на танцы, нет, что ты, просто он регулярно там появлялся и наблюдал за нами, стоя у стенки. Должно быть, какой-нибудь извращенец, только халата нараспашку ему и не хватало! А знаешь, ведь в этой самой секции...
Она вновь заговорилась, стараясь, видимо, позабыть о резком выпаде новоиспечённого одноклассника. Мастейн махнул рукой, не желая её дослушивать, и устремил взгляд вглубь сквера: с охристых крон клёнов лилась вода, и казалось, будто они просто рыдают по наступлении настоящей, склизкой, холодной осени. Безутешно скрипящие ветви и траурное, приглушённое звучание фонтана, слышимое с самой аллеи, порывы ветра, резкие и долгие, как нытьё дворняги под окнами ближе к ночи, и вся эта жуткая сырость под ногами, над головой, по сторонам и даже по коже – всё давило, и трещина в восприятии разрасталась.
Мастейн оторопел, почувствовав на щеке, влажной и от холода побледневшей, тёплое и нежное, но в данной ситуации почему-то в большей степени отвратное. Он упустил момент, когда Пэм замолчала, начав неуклонно близиться к его лицу. Может, в другой ситуации его это даже бы и растрогало, но тут Дэйв явно ощутил, как мизер осыпался по кромке, а вода перестала накрапывать каплями, начав в его сознании библейское бедствие. Слишком близко, слишком странно и слишком бесит. Удивительно, но он нашёл в себе силы лишь увернуться и побежать, оставив посягательство, равносильное в данных обстоятельствах осквернению святыни, безнаказанным.
Блондинка кричала что-то ему вслед, но Мастейн не желал вслушиваться. Бежать становилось всё труднее, а шея стала отчего-то слишком горящей и тут же холодной от влаги. Ни о чём Дэйв сейчас не мог мечтать так, как о шарфе, что сейчас Кирк волнительно мял в руке на другом конце парка.
Одна лишь мысль о нём заставила рыжего резко свернуть, забыть дорогу в собственный дом до тех пор, пока тот его не найдёт и не получит от него должных всему происходящему объяснений.