Jeux de Enfants

Кирк размышлял, — в последнее время этим он занимался слишком часто, потому как делать больше было особенно нечего: только одиноко отсиживать часы в школе, швырять в сидящих правее бумажки со странными комплиментами — очень в его духе, пусть и не всем приятно — и перебирать почти такие же, давно отложенные в пенал. На них слова были особенно странные, фразы банальные донельзя — о веснушках, похожих на россыпь эмалевых крапинок; о радужках глаз, оттенок которых в разные времена напоминал ему кофе, кору благородного дуба, чистый агатовый срез, настоявшийся виски, состаренную бронзу, медвяных тонов осенние листья и огромное множество других вещей. От некоторых сравнений его даже пробивало на смех: ну вот совсем не похожи волосы Дэйва на львиную гриву, оттенок кожи — на неразведённый алебастр, а талия у него пусть и тонкая, но совсем не такая, как у песочной осы. Пусть всё написанное звучало глуповато, Хэмметта это не смущало—– он уже свыкся с мыслью, что бумажки эти проваляются у него в пенале огромное количество времени, пока не станут трухой, а подкинуть их ему самому не хватит духу. Он бы побоялся, потому что это — совсем уже не игра, напротив, что-то настолько серьёзное, что он под влиянием этого странно изменился. Конечно, избегать Дэйва он не стал, но хотел. Ещё много чего хотел: перестать о нём постоянно думать, перевестись к нему в класс, может, перевести его к себе, а ещё лучше — бросить школу с ним на пару и больше не видеть ни Фурнье, ни Луи, ни всех прочих причастных к их принудительной разлуке. Хотел, а потом поймал себя на простой мысли — он свыкся, он готов жить и так, ничего не меняя. А уже после ощущал давление в горле, словно ком, и жар на веках. Да, готов так, пусть и врозь, но... Он начинал ненавидеть Пэм. Тихо, шипя и скрепя зубами, до побелевших костяшек пальцев. Но ещё больше он ей сочувствовал; а больше, чем ей — только себе. Хамстер не знал наверняка, но частенько ему думалось, что всё свободное время Мастейн теперь проводит с ней, расхаживая по единственному на несколько кварталов скверу. Может, он с ней и не просто ходит — садится где-нибудь на лавочке, располагает руку на её плече, постепенно сдвигая всё ниже, к локтю, и лепечет какую-нибудь умилительную чушь. Если не комплименты сродни тем, которые Кирк писал ему на бумажках, то точно что-нибудь об игре, придуманное им самим на ходу. Он повторяет его — Хэмметта — жесты: трясёт коробочкой, что отдаёт металлическим лязгом, дерзко улыбается, бросается творить самое сумасбродное, и всё это — для неё. Кирк знает это, знает, что только в этом различие — его игра велась для двоих. Наверное, он стал слишком истеричен. Чувство, конечно, было премерзкое, будто его доверие обманули, а самого словно скинули с борта им же построенного корабля, но в то же время холодно щемило осознание того, что Дэйва он не видел всего лишь два дня, и срок этот — ничтожно малый, и нельзя за сорок восемь часов умудриться совсем забыть о человеке. Чтобы затаить обиду, правда,он приходился в самый раз, а уж начал накручивать себя Хэмметт в ту же минуту, когда Дэйв и Пэм отдалились вместе, когда их силуэты слились в сплошную кляксу на горизонте, а смех блондинистого создания, идущего с Мастейном под руку, раздался громко, жутко, заполнив собою благоговейную вечернюю тишину. Именно от этого ужасного чувства Хамстер решил наплевать на изречения директора; сбежал со своей сумкой с истории, накинул куртку и спрятался под лестницей до начала следующего урока. Сразу после трели звонка ему захотелось рвануть со всех ног на этаж, но пришлось переселить себя и выждать пятнадцать минут. Так как Дэйву проблем он совсем не желал, он мялся, переступал с ноги на ногу и представлял, как тот пишет — быстро, неразборчиво, — пока не выдохнул. Должно быть, законспектировать параграф тот уже успел, стало быть уже можно. Стало быть, уже пора. До кабинета он мчался бегом, едва остановившись возле двери. Посчитал про себя, отдышался и постучал. — Здравствуйте, мисс Петти. У меня срочное, — прошёл в середину класса, окинув взглядом сидящих за партами; презрительно прищурился, заметив изо всех сил шкрябающую по воздуху в сантиметре над тетрадью Пэм — имитировать бурную учебную деятельность у неё совсем не получалось, — но улыбнулся, посмотрев на рыжую макушку, скрывшую за завесой кудрей полуспящего лицом на парте Мастейна. — Мсье Фурнье потребовал Дэйва к нему в кабинет. Сказал, чтоб как можно скорее. — Которого Дэйва? — Учитель деловито поправила очки, посмотрев на Кирка презрительно-недоверчиво, а, быть может, просто устало. — Дэвида Скотта Мастейна, мисс. У вас он с таким именем в классе один. Конечно, учителю французского на свой предмет почти что наплевать — на языке тут все и без неё говорят неплохо, а экзаменов по нему в этом году не предвидится. Да и сама по себе она — человек рассеянный, неприметливый, и Дэйва заметить сложно, когда они не вместе: он затихает, не выражает к происходящему интереса и даже факта своего существования ничем не выдаёт, только изредка кашляет в руку или движется вместе со стулом ближе к окну. — Дэйв, — она растерянно оглядела всех сидящих в классе, пока не увидела протянутую руку. — Если так просят — можешь идти, но к концу урока соизволь вернуться. Тот неловко встал, задев край парты бедром, и испуганно вытаращился на Кирка. — Его просят со всем и сразу, — Хамстер улыбнулся учителю и начал крайне наигранно оправдываться: — Понимаете, у нас с ним исправительные, мы облагораживаем участок. Конечно, за нашу вину наказание лёгкое, но мы его исправнейшим образом отбываем, мисс, и никак не хотим обмануть благодетель преславного мсье Фурнье. Чего не скажи, а человек воистину милосердный... Видимо, испугавшись, что разглагольствования Кирка будут продолжаться, она махнула Мастейну, шикнув на него, мол «Уходи, да побыстрее». И Дэйв к этому прислушался — собрал вещи и побежал вперёд Хэмметта, мельком домчавшись до противоположной стены коридора и оттуда свернув. Кирк попрощался, поблагодарил учителя и снова попрощался; то ли так он не любил французский, то ли просто хотел растянуть момент. Дэйв его ждал, громко выстукивая ногой по полу; не столько боялся, сколько нервничал. Да, при всей своей нелюбви к мсье Фурнье он был уверен, что тому всё-таки достаточно было просто их разделить — наиболее подлого жеста от него Мастейн не ожидал, да и представить бы себе ничего такого не смог. — Ты чего? Он же сказал, что срочно... — Хэмметт мелко вышагивал, что ситуации совсем не соответствовало. Рыжий настороженно прищурился, попытавшись заглянуть ему в глаза. — Ничего он не говорил, — Хамстер похлопал Дэйва по плечу, нарочно задержав на нём руку. — Я его последнее время даже не видел, и тому очень рад, но ты к нему отчего-то больно сильно рвёшься. Мастейн снова прищурился, но глаза его тут же округлились, нога будто отпружинила от стены, а руки сами собой ухватились за скинутую на пол сумку. — Ты серьёзно? Господи, зачем? Если ты думаешь, что он узнает об этом и не сделает хуже — он сделает, устроит нам обоим проблемы и будет себе преспокойно злорадствовать. Мы же отсюда даже не выйдем — у каждой двери понатыкано дежурными по новому порядку, это я уже не говорю о... Его резко перебили, отняв сумку и обхватив поперёк торса, так, чтобы точно не ушёл. Рюкзак Кирк закинул на своё свободное плечо, а самого рыжего приблизил к себе и всмотрелся в его заспанное лицо. — Он ничего не сделает, если не узнает. И он не узнает, поверь, — рука с плеча уверенно ползла выше, под подбородок, пока Мастейн, изрядно смутившись, её не скинул. — Посмотри на себя: вянешь, как комнатный фикус, бурчишь, как мой прадед. А прадеду моему, между прочем, скоро уже под сотню. Не в твоём возрасте так хандрить... «А ещё у тебя лицо как у пьяницы: красивое, но всё пухлое» — подумал он про себя, не рискнув озвучить. — И желание, как ты помнишь, теперь за мной. А насчёт дежурных не беспокойся — у окон их ещё никто не ставил. Дэйв заорал бы благим матом, но заткнуть Кирка вообще не казалось возможным — он говорил что-то приятное, вроде как скучал, думал и снова скучал; бурчал про директора, про Луи, который «всякой прямой кишке пробка», про Пэм — даже злился, но в присутствии Мастейна долго этого делать не мог. За время его монолога они спустились на первый этаж; Хамстер внезапно затих, уперев рыжему ладонь в грудную клетку, и осторожно высунулся из-за косяка. — Вроде никого нет... Подсадишь? — Хэмметт посмотрел на него с усмешкой, но ответа явно не ждал — сразу подхватил его за руку и, пригнувшись так, чтобы их не было видно с вахты, пробежал к окну. — Может, всё-таки не надо? — Дэйв ухватил привставшего Кирка за икру, подняв голову и чуть ли не плаксиво посмотрев ему в глаза. — Вернёмся и скажем, что его в кабинете не было. Никто и докладную писать не станет. Хамстер его не слушал, но смотрел на него так внимательно, что тому пришлось опустить глаза. Тогда же нога Кирка оказалась у него на плече, вторая — на раме открытого окна; в попытке перенести на неё вес он чуть было не завопил, отдавив ляжку о пластиковый выступ. Спрыгивать пришлось быстро — на окне его разве что со второго этажа не видели, — и потому приземлился он крайне неуклюже: разлёгся звездой на мокром доцветающем клевере, задев ладонью шершавую стену. Наверное, он как-то слишком громко ойкнул — из окна высунулся Дэйв. — Ничего себе не отбил? Он ухмыльнулся и подпрыгнул, перекинув за окно одну ногу. Кирк же откатился боком, чтобы тот на него не упал — уж слишком часто с ними такое случалось. — Не дождёшься, — копчик ныл, но Хэмметт только почёсывал поясницу костяшками пальцев и натужно улыбался. Мастейн тем временем окончательно слез, приземлившись ровно на ноги, и только чуть покачнулся. — Я тут подумал... Может, в новое место сходим? У рыжего знание местности ограничивалось тремя кварталами от дома до школы, набережной и портом, причём последние два объекта он для себя открыл только благодаря Кирку. Дэйв знал, что Кирк принимает в нём этого «домашнего» человека, которому лучше бы просто сидеть на столешнице и потягивать кофе, часами смотря в окно. Вот уж чего не знал Мастейн, так это того, где Хамстер находит время бродить по городу, но это сейчас его не волновало — он немо согласился. Он бы согласился, даже если бы не хотел — друг куда попало его не поведёт, да и интерес всё-таки присутствовал: во время их с Кирком прогулок город не казался таким однообразным, серым и пустым, и люди были совсем другие — новые, как закрытые книги в ярких обложках, и только тогда Дэйв пропускал их фоном; тогда для него существовал только Кирк. Шли долго, закоулками, разглядывая граффити на стенах; через площадь с сидящими по периметру приезжими с Ямайки, торгующими жареными каштанами, через туннель старого пожарного депо, весь в рыжих кирпичах и побуревшем мху, через аллею с забавными подсвеченными фонтанами, и про всё Кирк рассказывал, а Дэйв таращился, разглядывал, останавливался; удивлялся, держал Хэмметта за руку, боясь отстать, и иногда даже спрашивал. — Так куда мы идём?.. — он потянул Кирка на себя, прервав какую-то важную речь; сутьеё, впрочем, он потерял ещё минут десять назад. Тот остановился, потянул молнию на куртке рыжего ближе к горлу, надел тому на голову капюшон и тихо, неразборчиво забубнил: — Совсем недалеко тут есть... впрочем, портить сюрприз не буду — если ты это, конечно, таковым считаешь. Одно скажу — там красиво. Он замолчал, и в такой вот неуютной тишине они с Дэйвом шли минут десять, пока на аллее не свернули за кусты, засеменив по газону. Мастейн хотел было задать вопрос, но в голове всё будто спуталось, завертелось спиралью, не позволяя сказать хоть что-нибудь внятное. Перед ними показалась рощица невысоких цветущих деревьев, о которых совсем недавно толковали на биологии — магнолий, с цветами крупными и белыми, пахнущими так сильно, что уже в метре от них становилось дурно. За обвисшими ветвями с громадными жёсткими листьями виднелось что-то лазурное; к этому и шёл Хамстер, отпуская ветки Дэйву почти в лицо. Ног не было видно в траве, плечи то и дело щекотали листья кучерявого папоротника, наросшего на причудливых изгибах корней, ползущих сваями везде и всюду. Тут и там торчала кирпичная кладка с чугунными столбиками – давно побитые фонари, соединённые заржавевшими от времени цепочками, ограждавшими когда-то садик при здании: чуть поодаль ещё рос голубой люпин, высовывались гранитные бортики клумбы. Когда они подошли ко входу, первым же делом Мастейн посмотрел вверх, на чистое, едва светящее звёздами вечернее небо, окрашенное необычайно ярким переливом от розового в охристый, красный, серый, горящее совсем жёлтым солнцем, стремительно ползущим к горизонту. Чуть ниже играли бликами подвешенные бутылки с напиханной в них фольгой, обмотанные медной проволокой с лампочками — совсем старой гирляндой, — шумящие на ветру бьющимся стеклом. Прямо за ними висела табличка, вся на французском, со стёршимися белыми буквами ближе к низу. По ступенькам они пробежали до двери, покосившейся, удерживаемой от падения одной только верхней петлёй, прошли боком и очутились в действительно удивительном месте — заброшенной обители заоблачного, звёздного. И всё тут поражало этим самым «космическим духом» — чувством трепета перед огромным и значимым, восхищением, ощущением сна наяву: будто гигантский Марс на расколотом центральном куполе летит на тебя сверху, будто рисованный маслом Сатурн неустанно крутит кольцами, а мелкие его луны беспорядочно скользят в них; словно Юпитер на плиточной стенке разлетается вокруг себя газовым облаком, а эмалевые точки за ним светятся, гаснут и зажигаются, как самые настоящие звёзды. Под стеклянными колпачками лежали макеты в потрескавшейся краске, дальше, за снесённой стеной коридора, ютилась круглая комната с выступами и заржавевший проектор, светящий отогнутой выпуклой линзой, тянулись занавес плюща от самой крыши и стена в лазурной краске. Дэйву нравилось, у Дэйва кружилась голова, глаза бесконтрольно моргали, ноги сами шли дальше. Кирк не хотел портить впечатление, потому только шёл следом, но смотрел совсем не фрески, не наблюдал такого красиво вокруг себя, нет — он смотрел только на Дэйва: на растрепавшиеся кудри в сухих лепестках, на задравшуюся рубашку и тощие ноги в подвёрнутых брюках. Смотрел долго, и ему очень, очень сильно нравилось. — Это так... — рыжий сглотнул, повернулся к Хэмметту лицом и неловко, совсем медленно прошёл к нему, — ...красиво. Я никогда не был в... Он замялся. Кирк чуть улыбнулся и предложил: — В планетарии? — Мастейн смутился: французский он знал неплохо, но часто путал или забывал слова. — Когда-то оно называлось «fenêtre sur l'univers»¹, и даже на вывеске так было написано, но это окном уже не назвать — тут скорее даже форточка, а то и вырезанный пунт². Смотри, — и он указал рукой на расписанную стенку со множеством натыканных в неё белых диодных лампочек, — знаешь, что это? — Честно сказать, даже не представляю, — Дэйв говорил тихо: Кирку это казалось элементарной вещью, а вот Мастейну не разбираться в этом почему-то было стыдно. — Рукав Ориона, такого прегромадного созвездия, — Хэмметт скинул пальцами наросший мох, ткнув ногтем чуть ниже центра фрески. — Вот здесь – Солнце, а чуть западнее, за этой красноватой лампочкой, мы. Рыжий подошёл почти вплотную, изучая творение красивое, но совершенно ему непонятное. Кирк закинул руку ему на шею, чего тот сначала даже и не заметил. — Так в чём же твоё желание? — Дэйв совсем не знал, чего ожидать. — Просто... — Хамстер заглянул ему в лицо, но почему-то не смог притом говорить и спешно отвернулся, всё так же держа палец между лампочек, — ...просто побудь сегодня со мной, ладно? — И-и... Всё? Это — всё, чего ты хочешь? — Для Хэмметта это было слишком просто; Дэйв даже хотел пошутить, что того, должно быть, пришельцы похитили, и в планетарий тот привёл его именно поэтому, но посмотрел Кирку в глаза, грустные, кажущиеся сейчас совсем блёклыми, и просто передумал говорить. — Я знаю, о чём ты сейчас думаешь. Знаю, я думаю о том же, но мне совсем-совсем невесело... И это — очень важно, так что, пожалуйста, не ухмыляйся, — рыжий и сам не заметил, как уголки его губ поползли вверх, но Хамстера это почему-то даже обидело. — Надеюсь, ты и сам понимаешь, насколько это серьёзно. Я не хочу говорить, и твой уровень эмпатии позволяет мне этого не делать, так что у меня есть только один вопрос... Мастейн весь напрягся. Кирк повернулся к нему, упёрся в него — будто просто упал, больно, резко, грудь в грудь, — склонил голову ему на плечо и замолчал. Дэйву хотелось его обнять, и он это сделал — если, конечно, можно считать объятием короткий хлопок меж лопаток, — и к нему вернулся голос: интрига заполнила все его мысли, интерес пересилил, и рыжий чуть наклонился к нему, едва не приложившись подбородком к его уху: — Какой же? Кирк поднял взгляд — выглядел так же, как и в ту их встречу в парке, и Дэйву стало не по себе. — Ты меня... — и он вновь замолчал, прикусил губу, чуть не начав её жевать — сильно волновался, будто хотел спросить что-то очень важное, но в последний момент сморгнул, едва заметно тряхнув головой, и посмотрел на рыжего прямо, переложив руки ему на плечи. Мастейн понял — он струсил, по душам говорить сейчас не станет, может, даже просто неловко промолчит. Хэмметт, однако, продолжил: — ... не разочаруешь, надеюсь. Куда ты дел коробку? Прошу, только не говори мне, что она у Пэм?.. — Н-нет, она у меня, всё ещё в рюкзаке. Ей я её в руки не давал — она даже и сыграть со мной не хотела, только шла и болтала, а потом над собою же сказанным смеялась, — рыжий заметил на лице Кирка улыбку, но не на губах — в глазах, и явно потому ощутил, что ему от этого стало легче. — Это так утомительно было, что я тем же вечером не попрощался и домой ушёл, а она, наверное, даже и не заметила. И Мастейн полез в сумку, раскрывшуюся, видимо, от какой-то задевшей ветки: вытряхнул упавшие в неё листья, скинул на них же французский, пару листков и пенал, и достал коробочку-многогранник, всю в цветастой эмали, похожую на купол цирка. — Тебе не кажется, что это место... давит? Ложится на плечи, бьёт по ушам тишиной и просто по полу носом размазывает. И ему начало так казаться: даже стрекот сверчков глухо скрипел, почти здесь неслышимый, и вдруг стало совсем холодно — пришлось опустить закатанные брюки и влезть озябшими руками под куртку. — Давит... Но тут красиво, очень впечатляет. Почему ты раньше меня сюда не водил? — У нас просто времени не было, — Хамстеру от его слов стало совсем приятно, и он будто разомлел. — И случай подходящий всё не представлялся — ты же не любишь далеко ходить, и дома тебе надо быть к десяти. И это нам всё-таки как-то да аукнется, если не от Фурнье — так от мисс Петти, или того же Луи, или даже от твоих родителей. На последнем слове Дэйва будто перекосило. Он удивлённо уставился на Хамстера, а тот лишь развёл руками и объяснил: — Без пятнадцати одиннадцать. Удивительно светло для столь позднего времени, не так ли? Рыжий будто пребывал в смятении. Он положил коробку обратно в рюкзак, застегнул его и тихо попросил: — Пошли. Они быстро вернулись к аллее, совсем не обратив внимания на чудесный в лунном свете сад, на рощицу магнолий, даже на блестящие бутылки над входом. Любой бы подумал, что Дэйв сейчас сильно нервничает; любой, но только не Кирк: у Мастейна было что-то вроде спонтанного испуга, когда после какого-то события в голове становится совсем пусто, делать ничего не хочется — предотвращать беду в том числе, — просто идёшь и ничего не замечаешь. И Хэмметт решил его приободрить, а потому резко ухватил за капюшон и утянул в кусты. — Даже спрашивать не буду, — он не то чтобы насупился: его припухшая физиономия выражала, в общем-то, ничего. — А ты не спрашивай, ты отвечай, — на лице рыжего всё-таки отразилось недоумение. Первая эмоция — уже хорошо. — Вот посмотри на того мужчину. Кого ты видишь? Хамстер указал на сутулого, приземистого почти-старичка в длинном пальто, несущего с собой борсетку и пакет. В пакете подозрительно что-то брякало, на лице были особенно выдающиеся мешки и совсем впавшие скулы, жиденькая козлиная бородка и громоздкие очки. Всем своим видом человек этот выражал усталость, и Дэйв ожидаемо проявил эмпатию — начал ему сочувствовать, сбоку пытаясь вглядеться в пустые, грустные — как он сам думал — глаза. — Он похож на... — считанные секунды ушли у него на то, чтобы составить в голове общую картину, и он брезгливо предположил: — ...алкоголика. — Отчасти ты прав. Это — Николо Азуль, второй физик у средних классов. Помнишь, один из друзей Пэм всё про фамилию его шутил? — Помню. А чего с ней не так? — Да всё так, просто она испанская, даже почти еврейская. «Голубой» переводится, — Хэмметт чуть хихикнул, Мастейн же сначала сдерживался, но потом откровенно, звонко рассмеялся. От хохота — заразительного и звонкого, такого, что Хэмметт и сам начал тихо посмеиваться — с головы сполз капюшон, и рыжие кудри рассыпались завитками, распушились, взметнулись в стороны, как брызги оранжевой краски. Вечерняя прохлада, в этом месяце обычно переходящая в заморозки, сулила Дэйву простуду как минимум — Кирку он казался очень болезным, совсем хрупким, как кукла без шарниров: чуть двинешь — и надломится, немного надавишь — и вовсе треснет. Может, потому он так нежно коснулся его ушей, собираю волосы сзади в хвост, запихивая их в капюшон, надевая его тому на голову; затянул под подбородком резинки с пластмассками, вылитыми в форме крупных звёздочек, как ребёнку, и умилился — обычно парни в старшей школе отказываются такое носить. — Слушай, я уже начинаю сомневаться... Хэмметт — точно твоя настоящая фамилия? — Кирк понял, что засмотрелся, задержал руки на этой кукольной шее и совсем забыл. Да, пожалуй, нужно было держать дистанцию. Дэйв посмотрел на него прямо и, к своему счастью, обнаружил, прочёл по глазам, что тот не обиделся. Он убрал руки от его шеи, странно задержав их прямо перед щеками, покрытыми побледневшими веснушками, и, будто мгновенно впав в уныние, потянул их вниз. — Впрочем, не так уж это меня и смущает, — Кирк сморгнул, Дэйв же пожал плечами и усмехнулся — на сей раз, правда, нервно. — Это я к тому... ну, если хочешь, можешь вернуть. Они у тебя тёплые... с моих сейчас хоть кожу срежь и закинь в ведёрко для шампанского. Рыжий улыбнулся, но не в попытке исправить неловкость ситуации — просто хотел, чтобы ему улыбнулись в ответ. И ему улыбнулись; между тем тёплые пальцы погладили его по вискам, забрались за уши, зажали охладевшие мочки. На затылке под кудрями оказались шершавые, мозолистые подушечки, погладили по влажной коже, чуть оцарапали — ощутимо, но совсем не больно. Ладони скрыли под собой половину его лица, оставив мёрзнуть лишь губы и нос. Так бы продолжалось целую вечность, и в эту вечность Дэйв бы улыбался с каждой секундой всё шире, а Хамстер бы ещё шире отвечал. Рыжему стало тепло не только от рук, от пальцев, от прильнувшей к его бледным щекам смуглой кожи ладоней, но и от взгляда — озорного, радостного; такого, каким смотреть на него мог только Кирк. Хэмметт сдвинул ладони, сложив лодочкой над холодным, чуть покрасневшим носом, коснулся кожи губ — легко, невесомо, — упёрся в подбородок косточкой на запястье. Мастейн часто задышал ртом, и нос совсем закололо, как если бы он растёр по нему снег. Никто из них не думал, как они выглядят со стороны — было ни к чему представлять, когда есть столько всего, что можно осязать, слышать и видеть прямо напротив собственного лица. — Кирк Ли Хэмметт! — Кто-то подошёл к ним сбоку, нарушив идиллию; они переглянулись и обернулись, но Хамстер руки не убрал. — Не надо так таращиться, — выпалил он, предвещая вопрос. — Я его просто... — Он меня просто греет, — закончил Дэйв, чуть его перебив. — Мсье Азуль, вы прошли здесь минут двенадцать назад. Вы всё это время пялились или просто внезапно решили развернуться? Физик прокашлялся. По всему было ясно, что и у него Кирк не был на хорошем счету; уже это рыжего немного злило, и потому ответ он скорее не выпалил, а выплюнул — нечего ему сюда лезть. — Никак нет, но вас не заметить сложно. Разумеется, я вовсе не хотел вас прерывать, но ей-богу, хоть бы подальше отошли, — он звякнул бутылками в пакете, перехватив его в другую руку. — Кстати, молодой человек, вас как звать? И Мастейн уже собирался ответить, но Кирк потянул его за руку. — Всего доброго, мсье. Нам очень пора домой, полагаю, вам тоже. Дэйву действительно нужно было спешить, но рядом с Хамстером он об этом забывал напрочь. Да и потом, в конце концов, это ведь не смертельно. Что ему сделает простой родительский выговор? Хэмметт всё ещё держал его руку — они уже успели отойти, и отойти достаточно для того, чтобы ладонь вернулась рыжему на шею. Ещё шага через три они побежали, быстро настигнув депо, после вышли на площадь. Сбавили скорость; Кирк поправил на нём слетевший от бега капюшон. — Отсюда тебе будет короче идти. Вон там есть тропинка до заднего двора школы, а оттуда уже дойдёшь до своего квартала — если в обход, то даже сразу до своей двери. — Слушай... — Дэйв замялся, повёл плечом, указав на сумку, и продолжил, — ...у меня желание. Проводишь до дома?.. — Уверен, что оно заключается именно в этом? — намёк был ощутим. Мастейн сглотнул, сказал тихо, быстро, но Хамстер всё расслышал: — Ты прав. Я хочу провести с тобой время — сегодня, сколько смогу, и завтра. Раз уж коробка у меня, за ночь придумаю, куда тебя сводить. Воцарилась тишина; они пошли по той самой тропе, слушая трели сверчков и мягкий шорох посохшей травы. Небо над ними было совсем чистое, со звёздами — акриловыми точками и лампочками, как на фреске в планетарии. Красивое, тёмное, открытое; но они смотрели то себе под ноги, то — легко, украдкой — друг на друга, не желая смутить один другого. Когда гомон людей на площади стих, когда они прошли дальше вглубь этой почти-пустоши, Кирк решился заговорить: — Значит, завтра весь вечер наш? Дэйв только кивнул; он вообще не издавал звуков, разве что ойкнул, когда его лодыжку оцарапало веткой низкого кустарника, и Хэмметт знал, почему. Он пытался «ловить момент» — наслаждался происходящим так сильно, что абстрагировался от мира и в голове у себя межил реальность с какой-нибудь мечтой, приятным порывом мысли — можно сказать, грезил наяву. Хамстер понимал его состояние, и потому сказал резкое и неожиданное, для лучшего эффекта даже подмигнул: — Классные гетры, — хлопнул по спине, обратив на себя внимание. — Завтра наденешь их для меня? Конечно, не сразу в школе, но взять с собой стоит определённо. Рыжий покраснел, прежде чем успел осознать услышанное. Занервничав, он зашагал чуть быстрее — местность уже знакомая, идти нужно совсем немного... — Ч-что? — остановившись и отдышавшись, Дэйв оглянулся: под светящим фонарём у крыльца своего дома он стоял совершенно один...