Несколько важных вопросов о мироздании и его основаниях, заданных будто бы невзначай

Золотистого мёда струя из бутылки текла Так тягуче и долго, что молвить хозяйка успела: — Здесь, в печальной Тавриде, куда нас судьба занесла, Мы совсем не скучаем, — и через плечо поглядела.

      Солнце приближалось к зениту. Тёплый весенний ветерок игрался с полами светлого плаща, перебирал тонкопалыми лапками чёрные, сальные волосы, разглаживал морщины недовольства – колыхал высокую траву, бегал по полю светлыми волнами, перешёптывался в листве деревьев и смеялся его глазами. Он, Ури Рейсс, весь белый, будто сотканный из облаков, такой же спокойный и мирный, как ясное синее небо, шёл чуть впереди. Второй, Кенни Аккерман, пепельный, обваленный в дорожной пыли, такой же напряжённый, готовый сорваться в любой момент на самый пик своего существования, как взведённый курок.       - Сегодня прекрасная погода, не находишь?       Ури Рейсс улыбнулся. Улыбнулся всем телом, не приподнимая уголков губ. Кенни смотрел внимательно и настороженно. Тень от листвы ложилась неровными пятнами на спокойное лицо Ури. Водянистые свои глаза он щурил на солнце. Аккерман не умел восхищаться красотой природы. Не понимал пристрастия к долгим уединённым прогулкам на лоне природы.       - Не находишь.       Ури щурился уже не от солнца, но от улыбки. Улыбки снисходительной, ласковой. Так смотрит отец на сына, учитель на ученика, скульптор на первые сколы мраморной глыбы.       - Трава как трава, небо как небо. Вчера стоял этот сухостой, а небеса ещё не обвалились нам на голову. Если опустить треклятые дожди и проклятущий снег, какое дело обычному человеку до небес? Пока земля плодоносит, пока дерево приносит кору, пока от погоды зависит урожай. Всё бесполезное уничтожается, истребляется. Что ты видишь перед собой?       Кенни молчал. Слушал. Ури сидел, опершись спиной о ствол дерева, устроив своё тёплое, белёсое тело между мощных его корней. Аккерман сидел тоже, опершись спиной о ствол дерева, скрючив своё напряжённое, жилистое тело.       - Ты видишь траву, жёлто-зелёную гладь под гладью синей. Ты видишь скуку и попытку убежать от дерьма города, в котором мы живём. Но причин ты не видишь. Посмотри на эту жёлто-зелёную гладь. Стоит приложить усилие, и она превратится в поле, поле засеют злаком, овощем, укроют удобрением. Посмотри на эту жёлто-зелёную гладь. Видишь ты хлеб, картофель, свёклу? Видишь ты рынок, сытые брюха людей, слышишь звон монеты? Посмотри, внимательно посмотри. Среди стеблей набухают будущие полевые цветы. Пройдёт месяц, может, меньше, и засуетятся над полем пчёлы, шмели – а уже сейчас где-то снуют муравьи. Они не похожи на нас, но между тем живые. А когда-то не существовало ни цветов, ни пчёл, ни шмелей, ни неба. Не было ничего. Ведь всё, что так или иначе имеет конец, должно иметь и начало, если только не замыкается оно на самом себе. Закрой глаза.       Кенни закрыл глаза. Сдвинул шляпу на лицо, потому что знал - Ури Рейсс улыбнётся этой показной пренебрежительной старательности. Солнце согревало отсыревшие кости. Ворковала листва над головой. Ури говорил.       - Сможешь ли ты представить себе то, что находится перед тобой, во всех деталях? Вряд ли. Для человека, потерявшего зрение, пропадает наш привычный мир. Открывается другой, мир ощущений, запахов, звуков. Отчего же наш мир, мир зрячего, более полный, чем его, слепого, когда разрушить его так легко - стоит только закрыть глаза и исчезает всё. Исчезает небо, исчезает солнце, даже представление о себе исчезает. Можно выколоть человеку глаза, лишить его слуха, но избавить от осязания невозможно. Что же такое наш мир? Где обманывают нас, зачем, почему? Невозможно проверять каждый раз, мы привыкаем. Видя острие ножа, мы заранее предполагаем, что порежемся, но кто сказал, что зрение может предугадать наше осязание? Сто раз порезавшись, нельзя сказать точно, порежемся ли мы на сто первый. Стоит лишь раздвинуть рамки, и в мире не остаётся ничего незыблемого, точного, верного.       Ури Рейсс улыбался. Для него это было почти игрой, забавой существа абсолютно другого. Кенни Аккерман не мог подобрать правильные слова, но чувствовал – Ури Рейсс больше, чем человек, больше, чем чёртов перевёртыш, больше, чем носитель неебической мощи. Ури Рейсс улыбался. Даже если Кенни не мог представить себе поля, муравьишек, бабочек, кучевых или перьевых облаков, он мог видеть перед собой смеющиеся глаза, мягкий прищур, игру света и тени на белых, как солнечный диск, волосах.       - Каждый раз, когда я закрываю глаза, в голове возникает коварный вопрос: не исчезнет ли всё, стоит лишь их открыть?