Несколько важных вопросов о мироздании и его основаниях, заданных будто бы невзначай

— Народ тогда узнает, клянусь Зевсом, что за тварь он породил, да еще и любовно вырастил; он убедится, насколько мощны те, кого он пытается выгнать своими слабыми силами.

      Кенни Аккерман напоминал плотно сжатую пружину; Обычно напряжение скапливалось в нём, держа в постоянном напряжении, но, между тем, собранным. Кенни-жнец умел удержать свою натуру и избежать опрометчивых поступков. Однако предел есть у всего. После бури остаётся лишь голая, высушенная земля. В комнате было темно. Скрипнула дверь и полоска света как лезвие рассекла воздух, заполненный по края тяжёлым сигаретным дымом. Кенни Аккерман развалился на стуле словно небрежно скинутое чёрное пальто и с удовольствием человека, предвкушающего скорую разрядку, смаковал очередную самокрутку – в стоявшем рядом фарфоровом блюдце, изукрашенном цветами, образовалась приличная горка из смятой табачной бумаги. Ури Рейсс тяжело закашлялся, но, закрыв нос и рот рукавом робы, стал продираться сквозь табачную вонь.       - Ты постоянно задаёшь какие-то мутные вопросы, так дай и мне поспрашивать,       Прохрипел в потолок Кенни, даже не оборачиваясь. Кто бы ещё решил прийти к нему вот просто так, кроме владельца чертовой комнатушки в чертовом доме? Ури Рейсс молчал. Аккерман исполнил на своём подвижном лице гримасу торжества. Запахло алкоголем.       - Убивать людей - что кур резать. Особенно если вовремя сообразить заткнуть им глотку. Если дать им заговорить, болтают всё одно и то же. О, пощадите меня, сжальтесь, проявите милосердие. И так как заведенные. Чушь. Только одно засело в башке накрепко – «Это не справедливо!» Отчего же?       Ури Рейсс тем временем уселся напротив Кенни Аккермана, оседлав стул задом-наперёд и положив подбородок на сложенные руки. Мутные его, но внимательные рыбьи глаза внимательно наблюдали за чёрным смятым пятном, что вальяжно развалилось перед ним, закинув ногу в тяжелом ботинке на колено.       - Всё просто. Ты не считаешь «милосердие» чем-то реальным. Ты никогда не видел его и не веришь в эту чушь. Но «справедливость» кажется тебе чем-то реальным, чем-то достойным существования в мире, оттого, когда упрекают тебя не призраком людского лицемерия, а авторитетным явлением бытия, ты сомневаешься. Не в своих действиях, а в мире. Будто бы в нём не хватает именно этого куска для полного счастья всего и вся. Как-то так?       Кенни Аккерман хмыкнул, потёр переносицу и воткнул окурок в горку на блюдце.       - Если бы тебе было чуждо понятие справедливости, ты бы никогда не задумался о мести.       - Но ведь в итоге нет нихера. Ни капли этой вашей злоебучей справедливости. Ведь люди это мешки с дерьмом. Чтоб мне усохнуть: наступи внезапно «справедливость», всех стоило бы пустить под нож.       Тихий смех, похожий на журчание ручья, нарушил басовитое ворчание. Ури Рейсс наклонил голову, сощурился, отчего его лицо на мгновение стало напоминать жуткую маску – глаза как выгнутые щели, белое, почти фарфоровое в темноте – только волосы, почти забавно растрепавшиеся смогли смягчить это жуткое впечатление.       - Как верно ты подметил. Справедливому человеку как таковому нет места в этом мире. Кому бы ты доверил строить дом? Справедливому человеку или строителю? А вести торговые дела? Продолжать можно до бесконечности. Разве может быть полезно то, что используется лишь при бесполезности?       - Хватит мне мозги пудрить.       И снова смех. Кенни Аккерман чиркнул спичкой о коробок. Заискрился огонёк сигареты. Кенни потрошитель покупал табак хороший и плохой. Смешивал на глаз в примерной пропорции, а потом крутил себе сигареты. Чем хуже было настроение – тем больше плохого табака запихивал Кенни в свои самокрутки.       - А разве я? Или ты считаешь что справедливость в том, чтобы воздавать каждому должное? Наказывать врагов и делать добро друзьям?       - Нет. Эти черти только так и живут. Лучше не становится и не станет.       - Но когда ты пришёл к своим врагам с не самыми хорошими намерениями,       - Ну давай, попробуй походить по воде или посадить дерево ветками вниз нахуй, я посмотрю на тебя.       - Тогда чего ты ждёшь от других? Если мы убеждаем людей поступать честно только по отношению к тем, кто хорош с ними а с теми, кто им враг им можно поступать не честно – не создаст ли всего лишь одна единственная межличностная неприязнь беспорядок во всей системе?       - А разве возможно представить себе такую систему, где всё не пойдёт по пизде из-за одного ебанутого?       Тишина наступила такая, что можно было, прислушавшись, уловить тихое тление сигареты. Ури Рейсс дышал медленно, спокойно, будто бы спал. Кенни Аккерман уставился на потолок. Ему не нравилось видеть мёртвое лицо Ури Рейсса.       - Когда-то я думал, что можно. Ведь иначе – зачем это всё? Зачем три кольца стен. Должно же быть какое-то рациональное объяснение, практическое предназначение. Оно было. Мы просто сошли с верного пути. Слишком много времени потеряно. Даже если начать сейчас перестраивать всё заново – ничто не перестроиться. Для этого нужно столько времени, столько стараний. И как перестраивать, от чего отталкиваться, на что надеяться? Нет, нет, нет. Это бесполезно. Справедливость – атавизм. Безделица. Побрякушка в демагогии, ещё один призрак золотого века.       - Ты так не считаешь.       - А разве это важно, как я считаю на самом деле? Что толку говорить о том, чего никогда не случиться и не произойдёт? Достаточно одного выбившегося винтика и всё рухнет. Как рухнуло сейчас. «Оттого, что в кузнице не было гвоздя…»       Кенни Аккерман привык считаться с силой. Как дикий зверь признаёт того, кто сможет хорошенько его приложить, так и Кенни Аккерман подчинялся лишь авторитету. Ури Рейсс был, несомненно, силен и авторитетен. Но при всей своей нечеловеческой натуре, что порой пугала Кенни, он оставался человечным. Это пугало не меньше. Пугало тем, как затрагивало молчащие до сих пор струны в душе. Да, чёрт подери, Кенни Аккерман привык жить без этой чертовой души.       - Почему-то людям ещё не похуй на справедливость.       - Когда дело касается их самих. Разве думал бы ты о справедливости, обладая полной безнаказанностью?       - Как будто я ей не владею,       - Не играйся,       - Сам такой.       - Все мы в какой-то степени эгоистичные…как ты говорил, «мешки с дерьмом», да? Никто не сможет собраться с силами и просто делать своё дело, не вмешиваясь в дела других. Добросовестно и на благо. Не пытаясь отхватить себе кусок побольше и пожирнее. Всегда будут находиться слабые и щедрые, а на по их душу придут алчные и сильные.       - Именно, ебучие мешки с дерьмом. Это их преимущество.       Ури Рейсс улыбнулся. Его макушка пахла пылью и пеплом.