Ещё и ещё

Ах, этот момент, когда он запрокидывает голову – густые чёрные волосы назад и шея перед тобой: серая, белая, светлая, тёмная – в засосах, тенях и полумраке. Чёрные следы зубов и чёрные отметины губ – они алые в глубине, но красный в этом свете тоже чёрный. Ты пальцами отодвигаешь его воротник, двигаясь так же резко, как и он сам, но всё это срывается, когда ты приникаешь к его шее, подставленной под твои ласки. Ты чувствуешь его живой запах – удушливый и бензинный, именно так пахнет его пот и всё его тело, горячее инопланетное тело в твоих руках – и вдыхаешь его. У тебя кружится голова, совсем не фигурально, и в горле немного першит, слегка подташнивает, как от краски, а потом ты окунаешься с головой: пластик и клей, нежная кожа и плоть – всё сплелось за эти годы в твоей голове, и когда ты начинаешь его целовать, жгучий бесцветный вкус не удивляет тебя. Каркат ждёт, что всё будет по высшему разряду в этот вечер. Ты стараешься – он заслужил. Он сам много старался в последние дни: в пустых комнатах, в душевой, в коридорах – везде он на коленях и везде на твоём члене его чёрный и скользкий рот, ещё и ещё, и ногти в бёдра, и локти в стены, и пальцы по бокам, и когда ты кончаешь, у тебя вздрагивают колени, и ты думаешь, что больше не выдержишь, а потом он ещё и ещё – и не отпускает тебя. Упоительно. Ты отлично понимаешь, что за это надо хорошо платить. Возле вашей постели сейчас стоит обычное металлическое ведро серого цвета – как сказал Каркат, элегантность, вкус и изящество. Внутри него чётко различима граница, до которой доходил генный материал – она отполирована им и выглядит ярче. Она находится высоко, и вполне понятно, почему Каркат не может наполнять ведро часто. Сейчас ты должен выложиться за все полторы недели, прошедшие с прошлого раза. Ты снимаешь с него свитер, затем расстёгиваешь ему штаны, а он лежит, только изредка поглядывая из-под ресниц. Очень легко различить такое его состояние: он сразу становится гораздо ленивее. Сейчас он просто хочет прикосновений твоих рук и больше ничего, это видно. У него мягкое, открытое, податливое лицо. Его тело доверяет тебе, спокойно и нежно реагирует на тебя – млеет от твоих рук, даётся, подставляется. Его дыхание долгое, он стонет сладко и низко, наслаждаясь открыто и не скрывая ни капельки. Ты оставляешь его совсем голым и не выпускаешь из рук его выпуклости, кружа её в своих пальцах. Когда ты целуешь его в губы, он отвечает тебе очень голодно. Очень сочно. У тебя от этого щекочет между ног и в груди, но он не про тебя, этот вечер. Когда ты хочешь отстраниться, Каркат требовательно хватает тебя за плечо рукой, вдруг очень тяжёлой, и поэтому вы с ним целуетесь ещё долго. Он шумно вдыхает и ныряет в поцелуй, как под воду, задерживая дыхание. Ещё и ещё. Снова. Он любит такие вещи, особенно в постели. Ему обязательно надо задохнуться, чтобы почувствовать страсть. Когда он сосёт тебе, он тоже задыхается, а потом, оторвавшись от тебя, дышит глубоко и быстро – с распахнутыми глазами, с непонятной улыбкой на мокрых губах. Ты сжимаешь его выпуклость последний раз, и дальше она обвивается вокруг твоего запястья, пока твои пальцы идут вниз, чтобы войти в него – осторожно, пока только самый кончик указательного. Отверстие такое маленькое и нежное, что ты всегда боишься сделать Каркату больно, когда лезешь туда. Впрочем, он ещё ни разу не жаловался. Там всё мокрое и красное, горячее, туго сжимающееся, и ты двигаешь пальцем, одновременно двигая у Карката во рту языком. Он от этого тащится и извивается под тобой и в твоих руках, подставляясь и туда и туда, в обе стороны – раздвигая ноги, раскрывая рот. Так ты и доводишь его до кондиции. Больше движений, больше пальцев, можно по-другому лечь и схватить его выпуклость второй рукой, тогда его стоны станут жалобными и больше похожими на скулёж. Вообще, когда ему становится хорошо, он издаёт совсем странные звуки. Он хнычет, плачет и визжит, рычит и ахает – ты кусаешь его шею и не даёшь передышки, лаская руками между ног. Он тычется тебе лбом в грудь, беспомощно, и трётся щеками, сгибая ноги в коленях и насаживаясь на твою руку, а потом сжимая её между бёдер и прогибаясь в спине, как будто ему от неё одновременно и хорошо и плохо. И стонет он – точно так же, с точно таким же неоднозначным настроением. Ты тяжело дышишь и сам. Ты рад, что на тебе остались очки, потому что взгляд у тебя, должно быть, совсем бешеный. Ты жадно смотришь на Карката, жадно думаешь о его теле – сочном, горячем и выставленном для тебя, млеющем и плавящемся на кровати, трепетно принимающем движения твоих рук, просящем. И ещё более жадно ты думаешь о его дырке, крепко обхватившей твои пальцы, сжимающейся на них, горячей и бесконечно влажной, мокрой, скользкой – за неё цепляются твои мысли, и ты ничего не можешь сделать с тем, что она страшно возбуждает тебя. То, какое неприкрытое удовольствие он получает, когда ты гладишь, трахаешь и трёшь его своими руками, заставляет тебя самого издавать тихие стоны. У него доверчивое, вцепившееся в тебя взглядом лицо, и руками он тоже за тебя цепляется, как будто боится, что ты уйдёшь. Он прижимается к тебе и воет, он совсем другой, привязанный к тебе, урезанный, в его глазах только страх и похоть – и бесконечная преданность тебе. Это на него так влияет близость оргазма, для троллей нормально в этот момент сходить с ума, но всё равно это так горячо и странно – то, что он, скорее всего, просто не сможет ответить, если его о чём-то спросить сейчас, даже о самом простом. Тебе сложно признаться себе в том, что тебя заводит его беспомощность, но это так. Он жмётся к тебе, как будто ты его последняя опора в этом мире, и ты от этого аж рычишь, а потом прижимаешь его к себе и к кровати, наваливаешься на него и дерёшь внутри пальцами. Он рыдает. Где-то глубоко внутри тебе кажется, что всё это странно, но это не мешает тебе расцеловывать его мокрое лицо и сбивчиво, грубо, бессвязно повторять ему, кто он для тебя. У него нет никакого недовольства, он и не мог бы быть недовольным сейчас, он согласен с каждым твоим движением, и он только хнычет, громко рассказывая тебе о том, каким полным он себя чувствует– не от твоих рук, он просто вот-вот потечёт генным материалом. Для тебя. Ты едва дышишь. Он запрокидывает голову, весь вздрагивает, пищит, у него из глаз брызгают слёзы – и у него между ног тоже брызгает тебе на руку. Ты ещё раз толкаешься пальцами – и брызгает ещё. Ещё и ещё, всё красное и на постель, и он тонко, жалобно стонет каждый раз. Ты убираешь руку и отстраняешься, он сразу весь сжимается в комок и скулит, как раненый. Из него медленно продолжает сочиться, и он сжимает простынь в руках, расставляя ноги и замирая, будто между них у него сильно болит. Ты ставишь его раком, чтобы поставить ведро на постель под ним. Он тебя слушается, и у него не хватает сил на какой-то стыд, он просто выставляет всего себя – и течёт, не может не течь. Густые красные капли тянутся по обессилено свесившейся выпуклости, а отверстие неритмично сокращается – прямо перед твоим лицом. Ты замираешь, смотря на него и на дрожь бёдер, а потом целуешь Карката прямо туда – в сок, в генный материал и в смазку. Он скулит: – Бля-я-ять, – и бьётся головой об постель. Из него с металлическим водным звоном брызжет на дно ведра. У тебя всё лицо в нём. Ты приникаешь к нему снова и чувствуешь, как он трётся об твои губы и повторяет: – Блять, блять, блять. У тебя по шее течёт и затекает под твою пижаму. Ты это обожаешь, если честно. Быть измазанным в его генном материале – огромный твой кинк, которого он сам не очень понимает, но ты ничего не можешь поделать с собой. Когда он даже через несколько дней регулярного душа говорит, что от тебя пахнет, у тебя голову сносит и ты дико хочешь его. Потом ты давишь ему на живот – над самым лобком, внизу, и генный материал течёт сильнее. Каркат задыхается и сжимает зубы, но он сам тебя об этом просил. У него нет сил терпеть в полном объёме бесконечный троллий оргазм, и ты выжимаешь его в несколько этапов, в перерывах между которыми он снова начинает сладко стонать. Он трётся щекой об простынь, ластится к подушке – он не понимает, что и где, и какая именно часть материального мира приносит ему удовольствие. Ты садишься на край кровати и сажаешь его к себе на колени, поставив ведро на пол и надеясь, что хоть что-то попадёт в него, потому что это слишком мило, то, как он ведёт себя. Обнимая его за живот, ты спрашиваешь: – Ты моя лапочка? И он всем своим существом соглашается с этим. Ни в какой другой момент это бы не было возможно, но сейчас ты сюсюкаешь его, а он к тебе ластится и дрожит от удовольствия и трётся мокрой текущей промежностью об твои штаны – к этому моменту тебе становится почти невыносимо. Ты хочешь его до дрожи и хочешь ещё больше из-за того, что тебе нельзя. Ты думаешь о том, как бы мог его трахнуть, вот прямо своим собственным членом, прямо сейчас, но тебя останавливает то, что ему будет больно. Он ещё может терпеть в себе пальцы, но так его тело не рассчитано на что-то прямое и твёрдое, поэтому тебе остаётся только жадно мечтать. Такой мокрый, такой сочный, такой податливый… И ты уходишь спокойно подрочить только когда он уже засыпает, вдоволь напившись воды.