Антарктида

      Гений. Ну, конечно, он гений, но не знает, по каким таким документам я сюда попал. И не узнает. Он же думает, что он сложный, как чёрт знает что. Ан нет. Я подменил документы, а настоящие оставил дома под половицей. Банально? Нет, меры предосторожности не могут быть банальными.       Сохатый выходит из домика с прибором в руке. Я встаю с кресла и иду к двери. Ключи Сохатого лежат на столе, и я закрываю дверь изнутри и сажусь, прижимаясь спиной к этой самой двери. Пытаюсь сфокусировать взгляд на чём-то, но какой-то идиот украсил стены яркими плакатами и фотографиями. Всё смещается в одну картинку и начинает двигаться.       Сохатый стучит ногой в дверь: — Ты же накуренный, куда ты закрылся, ненормальный?       Я ненормальный? Нет, я гораздо адекватнее тебя. Просто ты не видишь разницы между людьми — для тебя все одинаковые. Все. Ты даже пол спутать можешь, а это чревато последствиями. Вальдемар пытается выбить дверь. Ну-ну. Попробуй. У нас станция строилась так, что даже при наступлении какого-нибудь хищника всё выдержит. И разъярённого Сохатого выдержит.       Слышу, что он сдался или ушёл. Замечаю открытое окно. Вот же чёрт! Но Сохатый в окне не появился. Пытаюсь встать. И у меня получается. Темнеет, открываю дверь, Сохатый вваливается на порог. — Ну здравствуй, — говорю я.       Он поднимает голову и встаёт сам. Отталкивает, освобождая путь. — Лиза! — кричит он.       Девушка не отзывается. Молча наблюдаю за ним: — Вот только аппарат мой трогать не надо, Сохатый. Ты своими микроскопами, препаратами и градусниками никогда не откупишься. Я тут Землю спасаю, а ты шуруй к своим организмам. — Во-первых, это микроорганизмы. А во-вторых, зачем надо было меня на улице закрывать, сейсмолог хренов? — Эксперимент. Я тебе ещё раз повторяю, не трогай инструменты. Думал, ты сильнее выражаться будешь, а то я всего лишь «хренов».       Сохатый обиженно фыркает и откатывается к себе на стуле, но по нему видно, что он совершенно не обижен и очень мстителен. А я совершенно безбашен. — В чём смысл того, что ты двадцать минут смотришь в пустой микроскоп? — Сгиньте, Александр. — Товарищи, товарищи! Ну не ругайтесь, миленькие. У нас гости, — что бы мы делали без нашего пацифиста Лизы. Ничего. Как и в обычное время с ней.       На пороге тихо появился молодой парень, очевидно сторонясь нас с Сохатым. Он прятался за Лизой, и только от этого я не заметил его длинные русые волосы. — Сохатый, а это кто? — возник у меня странный, но очень своевременный вопрос. — Не видишь, что ли? Это — эльф. А я предупреждал, что краску нюхать вредно.       Откачивали от приступа меня все втроём. В сознание приходил я долго.  — Если Вы ещё раз сморозите что-то подобное при Сашеньке, я Вас лично побью этой тряпкой, — Лиза трясла тряпкой перед самым носом Сохатого, нахмурившись. В такие моменты боялся её даже я. — Елизавета, солнце моё, успокойтесь. Ему это полезно — выход из зоны комфорта. Он от этого работает лучше.       Лиза мотает головой, затем показывает на человека рукой, призывая моё внимание к его персоне: — Сашенька, знакомьтесь, это Лев, — Лиза показала на стоящего в углу паренька, — это ваш новый коллега. Нас на участке прописано четверо. И не хлопайте так глазами, я тоже прописана как исследователь.       Лев. Выглядел он подавленно, испуганно, обескураженно и абсолютно точно ничего не понимал. Его чёрно-рыжая голова с какой-то нереальной торчащей шевелюрой до плеч казалась несколько чудаковатой. — Саш, ты чего молчишь? — Я не молчу, я перевариваю информацию, — я думаю о проблемах насущных, например, куда мы его денем? В какой угол запихнём его чемодан? И сколько процентов его барахла выбросим или сожжём. Вот Лиза до сих пор не знает, что её косметичку мы разобрали и половину смешали с растворами, а другую просто закопали в снег. Нет, мы не варвары, мы — экономисты. Надо будет — раскопаем, я даже место пометил палочками.       Сохатый наливает нашему новому сотруднику, меня тем временем вновь уносит. — Опять? — с волнением спрашивает Лиза. — Походу да, — говорит Сохатый и разводит руками.       А что я вижу? Я вижу, как иду по знакомому проспекту к институту, вокруг меня ходят люди, все со мной здороваются, кто-то держит меня за руку, сжимает ладонь, в руку впиваются ногти. Я даже не закрываю глаз. Открываю дверь, тут же ударяюсь об ещё одну дверь. Открываю и её. Захожу в здание, поскальзываюсь на помытых полах и… лежу.       Разглядываю потолок: красивый, в узорах. Буйство архитектуры кружится в моих глазах и уже ничего не ясно. Вот подходит какой-то старый знакомый, но никак не удаётся его вспомнить. Поднимает меня, садит на табурет и прислоняет к стене. Даёт понюхать нашатырь, но я машу руками, и человек получает по лицу. Люди вокруг почему-то смеются. Над кем? Наверное, над всеми и надо мной тоже. Выводят из здания, но я даже не помню, зачем приходил. Дамы с ногтями тоже нет. Ноги несут куда-то в другое место, а в кармане звонит мобильный. Если честно, я не знаю, кто это, и мне совсем не интересно, но, судя по всему, это очень важно. А что я ему скажу? А я ничего не скажу. Я даже слушать его, скорее всего, не смогу.

***

— Саша! — слышу я, как меня зовут. — Александр Григорьевич? — женский голос.       Передо мной стоит проклятый Лев. В одежде шамана, то есть в такой огромной, широкой одежде и с сосиской на вилке. Ест. Ест и не краснеет. Сохатого в комнате нет. — Мы хотели Вам сказать, что сезон скоро закончится, Вам придётся… — Это Вам придётся, а я отсюда не уеду. — Вы не поняли… Я приехал как член экипажа следующей группы.       Голос его должен был звучать успокаивающе, но у него явно не получалось. — Лев, это бесполезно.       Впервые за несколько лет Лиза соизволила сказать что-то адекватное и правильное. Интересное кино. — Он должен всё понимать. — Посмотри на него. Какое там понимание? Он готов ко всему, но не к пониманию. — Он ещё главного не знает. Про институт его.       Я молча встал с кресла и подошёл к окну. Очень затяжное лето звало меня на улицу. Я приоткрыл окно, закрыл. Подошёл к двери и вышел прочь. На пороге чуть не столкнул с лестницы курящего Сохатого. — Аккуратнее, у меня прибор. — Поверь, мне не важно.       Неясно ничего. Вот. Диагноз поставлен. И он… всё в целом объясняет. И эльфа с русским именем «Лев», и обмороки, и то, что я нахожусь чёрт-те где, в тысячах километров от цивилизации. Не объясняет только Сохатого. Но его вообще ничто не объясняет — и это нормально. Нет, Сохатый нормальный, а необъяснимо его существование под кличкой, когда есть имя, которое, наверное, помню только я, и он иногда в приступах выхода из постоянной амнезии вспоминает первые буквы. — И часто он у вас так? — надо же, уже выражаются обо мне, как о зверьке домашнем, а я ведь всё слышу. И даже знаю. Ой, я так много знаю, что вам и не снилось! — Периодически. Слабый, но талантливый, — Сохатого это веселит. Ну и пусть, я не обидчивый. Главное, почаще это повторять себе. Сохатый уходит к Лизе на кухню. — Александр. Александр! Я знаю, что Вы меня слышите. — Моё решение открывать Вам или нет зависит от причины Вашего визита. — Хотелось бы поговорить, — Раз поговорить, то, может, на «ты»? — Ни в коем случае. Я отсюда не уйду. — Во дурачок, я ему на «ты» предлагаю, а он мне с порога рассказывает, что не пойдёт никуда. Так я пока и не гоню! — Меня во внешнем мире ничего не держит, — Лев дождался моего заинтересованного взгляда и продолжил: — У меня там есть дочь. — Звучало неблагонадёжно, — Я в девятнадцать переспал с женой декана. Глупый был, наивный, а она красивая — вот и влюбился. А через некоторое время узнал, что она ждёт ребенка. Естественно, от меня, но мужу она не сказала. С тех пор так и живу. С горьким чувством вины, — хоть у кого-то из нас с совестью отношения не боевые. — Полностью отдался науке, весьма самоотверженно и очень полезно для человечества.       Я лежал на диване. Из другой комнаты доносились голоса Лизы и Сохатого — они спорили о чём-то из разряда «сколько минут стоит заваривать зелёный чай» и «какой чай вкуснее». В это время я чувствовал себя очень важным. Эмоционально разбитым, но важным. Одной из миллиарда частиц с чётким осознанием того, что надо что-то очень важное сказать. Но что и кому? Так, значит Лев просто бежал, потому что он боится, а мы снова упираемся в страх. Но этот хотя бы понятный и адекватный, не то что наш.       Лев врал. Откровенно и бесповоротно. Лиза вся в слезах выбежала из другой комнаты, открыла дверь и вышла на улицу. Сохатый нервный и абсолютно воинственный стал готовить кофе, напевая какую-то мелодию. — Что случилось? — спросил я. — Лиза должна либо замолчать, либо уехать.       Вот мы и встретились с самой главной проблемой жизни здесь. Это Сохатый и его отношение к слабому полу. Он его не понимал и не хотел понять. Он с ним не разговаривал. Жить в одной квартире, а что уж говорить о комнате, он с ним не желал. Я что-то слышал про его сестру, с которой он делил комнату. Она выселила его на кухню, чтобы он не мешал ей заниматься. А ведь разница в возрасте была всего в два года.       Вальдемар — да, пора его так называть — бесился даже с того, что на конференциях женщины получают огромное количество грантов и добиваются успехов. Нельзя сказать, что он не добился ничего, но и бесполезно говорить и уверять, что его вклад в науку огромен. — Мне кажется, ты к ней предвзято относишься. — Если бы это было так, то её бы здесь не было.       Лиза не появилась даже спустя час. Сохатый забыл о ней, сидел и читал старые газеты, которые ему привёз с большой земли Лев. А этот смотрел на меня. А я смотрю в никуда. Просто не понимаю, почему он думает, что все вопросы надо решать со мной. Я не начальник этого дурдома. Я всего лишь его маленькая и очень скромная часть. — Ну что, Лев? Он тебя не принял? — слышу позади. Я даже знаю, с каким лицом он это говорит, знаю, в каком положении он сидит, и я боюсь даже подумать, что ещё он может сказать. — Я может и… — Ты не принял его.       Перебивает. Вот кто на самом деле считает себя главным. С самого знакомства, с самого первого разговора, даже спора. Продолжает: — Ты не принял его и боишься ему об этом сказать. Ты думаешь, что он идиот? Ты думаешь, он не понимает ничего? Он знает тебя, и ты знаешь его. Просто у тебя нет сил сказать ему, чтоб он убирался. Ты не хочешь этого? Равноценный обмен, давай? Лизу на материк, этого оставим? А?       Я поднялся и подошёл к Сохатому. Мы перешли на шёпот: — Если ты скажешь мне, что это тот австриец, которому я семь лет назад выбил зуб, то я сделаю это ещё раз. — Какой ты догадливый, — едко отвечает Вальдемар.       Это чистой воды издевательство. Надо всеми: надо мной, над работой, над институтом. Так нельзя. И из-за того, что нельзя — ещё больше хочется.