Я убежал. Просто взял и убежал. Спотыкался, врезался в прохожих, в столбы.
Лев остановился поправить шнурки и закурить. А я убежал. Какой же я дурак. Он обматерит меня последними словами, выбросит окурок на тротуар и пойдёт дальше. А я останусь на холодных ступеньках. Я же сам хотел быть свободным?
Ступеньки холодные, а я сижу и рыдаю. И свет пляшет разноцветными пятнами у меня в глазах. То, что я сильный, я уж точно никому не доказывал.
Может всё-таки, как говорится, начать «новую жизнь»? Уехать в Голландию, получить гражданство, писать и опубликовывать рассказы. Амстердам, город греха? Не помню, рвал ли я траву. Нет, конечно, но могу. Отличная перспектива. А сейчас что я имею? Сбитые костяшки из-за того, что бил по стене в самом гадком из всех состояний — бессильном гневе.
Всхлипываю и чувствую ладонь на своём плече. Прохожим всё равно, но Сохатым рука оказаться не может, потому что она женская. Стоит с невероятным усилием поднять веки и посмотреть.
Девчонка. Лет тринадцать-четырнадцать. Откуда в ней столько сострадания? И это только ко мне или ко всем нищим?
— Часто ты плачешь?
— Я не плачу. Мужчинам не надо плакать.
— Чушь. Если бы природа хотела, чтобы мужчины не плакали, она бы не дала им слёзных желез. Но это явно не то, о чём стоит разговаривать. Если у тебя всё хорошо, то я пойду.
— Стой. Как тебя зовут?
— Маргарита, — готов поспорить, что в этот момент девочка улыбнулась. Улыбнулась и ушла в неизвестном направлении. Я знал, что ещё встречу ее. Не потому что был залихватским романтиком. Просто знал.
Но всё же Лев не ушёл далеко. Я примерно знал, что он тут. В здании. Значит, скоро пойдёт обратно. Девушка Маргарита оставила у меня на плече запах духов. Никогда не понимал, зачем люди используют парфюм. Я обнюхал себя.
Отвратительно. Я посмотрел на сумку с бортовыми журналами, оглянулся, чтобы понять, где я. Район мне был знаком хорошо, но я всё никак не мог решить: идти домой или нет.
В кармане звонил мобильник. Номер был незнакомый, да и если бы был знаком, я б ещё раз пять подумал брать ли. Я посмотрел вверх на высокое здание, куда меня привёл Лев, посмотрел в окна, но его в них не увидел. Трубку не бросали. Либо уверены в себе и знают, что не ошиблись, либо это кто-то, кто перепутал пару цифр в номере.
Я ответил.
— Александр Григорьевич, — интонация мне не понравилась, — это я.
— Кто «я»?
— Вы — Александр Григорьевич.
— Я вроде ещё знаю, кто я, но я не понимаю, кто Вы.
Вздох. Тяжелый вздох разочаровал человека. Наверное, меня всё это время искали, а я взял и забыл. Иду. Трубку не бросил.
— Ну… Как же так… Я же, — всхлипывает.
Озарило:
— Стойте, Вы?.. — перебираю имена, вертится на языке, но никак не могу понять — Девушка из центра… Блин… Вы ещё меня тогда за руку держали… Тогда ещё…
— Вас ищут.
Удивлён? Нет.
— Для чего?
— Выезда. А лучше растворения. Лев искал. Просил Ваш номер. Не дала.
Великая женщина.
— Можно я к Вам зайду?
— Во сколько?
— Вы знаете, я не особо распланированный человек. Поэтому давайте мне адрес, и я буду с минуты на минуту.
Она диктует адрес. Это в нескольких километрах отсюда. Как вариант — трамвай. Сорок рублей на проезд найду. На улице становилось жарко, пришлось снять пальто и нести его в руках. Мимо пробегает девочка. Оборачивается.
— Марга…
— Стойте. Я Вас где-то видела.
— Час назад…
— Нет. В газете.
Вот и всё. Вот и всё, что мне надо было. Они знают. Они не забыли. Прошла определённая дата с того выезда. Совершенно определённая юбилейная дата. Им нужна сенсация. Но, кажется, я поступлю как Сохатый. Пропаду. Это удобно. Настолько удобно, что придумывать что-то более интеллектуальное времени нет.
Меня ищут ВСЕ. А я себя уже нашёл. И даже успел потерять.
К женщине я не пошёл. Не потому, что люблю строить драмы — а я люблю. Как человеку, в жизни которого всё проходит мимо него, строить драмы и ломать комедии приходилось часто. Не пошёл, потому что нужные десять рублей вывалились из кармана. И контролёр высадила меня в незнакомом для меня районе города.
За что я люблю Петербург, так за то, что здесь оставили центр, а не смели всё под одну гребёнку, как в Москве. Оказался я не в центре. Милейшие панельные дома семидесятых, полная непроходимость солнечного света и какие-то счастливые дети.
Естественно, что адрес я не запомнил. Пришлось брести в неизвестном направлении, доверяя интуиции. Ничего хуже в этой ситуации быть не могло.
Через час зазвонил телефон. Мою новую знакомую озаботило моё отсутствие. Мне продиктовали адрес ещё раз, надеясь, что у меня имеются хоть зачатки памяти, и пообещали встретить.
Чёткого определения своим действия я не смог дать. Иду к совершенно незнакомой женщине, которая откуда-то знает меня. Хочу чуда? Приключения? Так этой гадости в моей жизни в последние несколько лет навалом. А вот если я не дойду к ней, то буду спать в лучшем случае в подъезде, в худшем — не буду, так как мосты уже развели, а денег у меня нет. Даже если по какому-то стечению обстоятельств я доберусь домой, кто мне даст гарантию, что меня не ждёт Лев или Сохатый?
Когда я набрался уверенности и дошёл до нужного места, передо мной встала другая проблема. Условный ориентир — дом должен быть жёлтым. Был зелёный. И плохая видимость.
А ещё мне стало вдруг интересно и не совсем понятно, как она вообще обо мне вспомнила и насколько это вышло случайно. Знакомая фигура томно и тоскливо еле волочила ноги по асфальту. День был в самом разгаре, пальто я всё так же нёс в руках: оно спадало и волочилось по земле, подметая дорогу; из карманов ничего не вылетало, потому что выпадать нечему.
Фигура остановилась на перекрёстке, шмыгнула носом, осмотрелась и, видимо, задумалась, куда дальше идти. Я тоже осмотрелся. До места, куда меня звали, оставалось не так много, а конкретно — перейти дорогу. Значило ли это, что нас всех решили собрать в одной комнате, чтобы мы посмотрели друг на друга, и поубивать всех без остатку? Не знаю, но желание пойти резко пропало. А дороги назад уже не было.
Ото Льва я ещё сбежать мог, а вот от не слишком знакомой дамы вряд ли. Да и не хотелось. Я обогнал фигуру, она не заметила меня, и я решил, что это хорошо. Чтоб вы не думали, что город был пуст и на улицах не было людей, скажу, что я шёл там, где меньше всего шансов попасться на глаза. Я не прятался, не маскировался. Просто мне казалось, что нужно именно так.
Подъезд кажется неопределённым и непонятным барьером, я уже отсюда слышу-таки тошнотворный запах всего, что мне пытался пропихнуть Сохатый. Его следов ещё не видно, но ощущение, что он где-то здесь есть. Квартира закрыта, придётся звонить.
Дотронуться до звонка — ещё одно препятствие. А если не подойдут? А если это всё глюк? Что, неужели ВСЁ это глюк? Нет, я не могу так явственно всё это чувствовать. Просто это невозможно, ненаучно. Нажимаю на кнопку паузы между действием и его влечением — то есть между ответом на него — выдерживается и составляет нехилых пять минут, что кажется просто огромным временным отрезком.
Дверь открывает девушка.
— Имя? — спрашивает она.
— А… Александр. Григорьевич.
— Фамилия?
— Ещё б я помнил, — отвечаю я и улыбаюсь. Девушка не может сопротивляться моему виду, открывает дверь, пропускает внутрь. Здесь всё изменилось, но планировка та же. Обои — с тёмных на светлые, занавески — на жалюзи. Кошка на… Нет теперь кошки.
— Я ждала.
— А я потерялся.
— Я читала.
Читала. Что ж там пишут, интересно? Группа исследователей раскололась на две части — уехавшую и оставшуюся в лице меня? Страшно подумать.
— Вот скажи, пожалуйста, это ведь ты сидела рядом, когда я оклемался в Центре? Я помню только…
— Я.
Ага. Значит, не в такой уж я был и контузии. Прогрессируем. Почему-то вспомнил, что в сумке всё ещё лежат бортовые журналы.
— А ты Лизу видел?
Всё ещё стоим в дверях. Ничего из этого хорошего. Значит, что остаться не смогу. Но вполне себе сумею дотянуть время до часу ночи и сказать, что денег нет.
— Ну как тебе сказать… И да, и нет. Я не уверен, она ли это была.
— Я её звала.
Ещё одно «ага». Я был прав. Лучший способ ликвидировать неблагоприятный тандем — после долгого их расставания снова собрать их на маленьком куске площади и заставить поговорить. Дальше всё пойдёт само.
Только оно не идёт. И даже не ползёт. Я разучился думать. После пережитой нагрузки мозг мне отказал.
— И зачем ты меня позвала? Я, конечно, очень благодарен: ты спасла меня от некоторых неприятных вещей. Да и тебя я давно не видел. Соскучился. Но не может же быть так, чтобы после долгого молчания ты вдруг вспомнила обо мне. Молчать надо до последнего.
— У тебя ведь проблемы с этой твоей компанией? — она идёт на кухню, и я, как преданный пёс, плетусь за ней.
— Да. Даже не буду спрашивать, как ты узнала. Тут дело точно не в родственных связях и инстинктах.
Насыпает размолотые зёрна в турку и, залив водой, ставит на огонь. Настоящий нерастворимый кофе. Как долго я его не пил. Я скучал по нему даже больше, чем по сестре. Я не привязываюсь к людям. Либо они становятся частью меня, либо мой мирок прекрасно обходится и без них.
Собрать двух существ в одной комнате — и когда-нибудь у них начнётся симбиоз. Некоторые писатели так делают. Впрочем, если они прописывают чувства постепенно, то читать это интересно. И у нас начался симбиоз, мы не были исключением. Только я не чувствую ничего. Я душевно мёртв. Иногда мне кажется, что у поганок, растущих под бордюром, эмоциональный спектр и то больше.
— Сделай кофе по-ирландски, пожалуйста.
— Виски капнуть, что ли?
— Не капнуть, а налить и коричневый сахар.
— Хорошо. Я что тебе хотела предложить… Переезжай ко мне.
— А у тебя никого нет? Не хочу быть обузой.
— Нет у меня никого. Сходи в комнату за пледом, а то синий весь, и садись есть.
Остаться у неё — это определенно хорошая идея, и мне она очень даже нравится. Но я не могу. Мне надо будет перевозить вещи, а это очередной непонятный мне шаг. Но всё же надо согласиться.
— Ты уверена? Столько лет ты пыталась избавиться от меня, а тут…
— Твоя компания меня напрягает. Это уже совсем не шутки. Ты и сам понимаешь.
Звонок в дверь.
— И да. Сбрей всё, что на тебе наросло. Совсем не идёт твоему лицу.
Мы оба смеёмся. Я иду в ванную, а она открывает дверь в квартиру, скорее всего, Лизе. Ванная тут изменилась. Не то чтоб сильно, но всё же. Тут как ждало меня что-то, я не терялся, нашёл всё, что надо, и посмотрел в зеркало.
Узнать в этом человеке некогда преподавателя и ученика умной кафедры очень трудно. Почти невозможно. Я умыл лицо.
Сознание немного пошатнулось, но я сделал над собой усилие и не выпал из реальности. Сейчас не хотелось. Да и вообще не хотелось. Жизнь начала приобретать образ размеренной, неторопливой. И это казалось просто кошмаром.
Я вышел из ванной. Прошёл в кухню. Лиза вскочила со стула, взялась за его спинку, но тут ноги её подкосились, а ловить было некому. Сестра молча отпила из чашки.
— Ты невыносимо прекрасен, даже ей так кажется.
Я поднял на руки Лизу и отнёс в комнату. Давно я не видел такой реакции на меня. Во всём, наверное, виноват мой внешний вид. Принципиально не смотрюсь в зеркало. Так я хоть себе нравлюсь, а разочаровываться не хочу. Что меня там ожидает? Мешки под глазами, бледная кожа «а-ля петербуржец», волосы, которые молят, чтобы их коснулись ножницами и… Вот чёрт. Я забыл, какого цвета у меня глаза.
— Сестра, какого цвета у меня глаза?
— Сестра? Совсем дурак уже. Зелёные они у тебя. Лучше Лизу в чувство приведи.
— Ну, я же не виноват, что забыл, как тебя зовут.
— Да ты и не запоминал. Не скажу. Будет мотивировать тебя вспомнить.
— Циничные методы, не находишь?
— Нахожу. Бери нашатырь и дуй к Лизе. Сегодня она на твоём попечении, хозяюшка, — она рассмеялась и захлопнула дверь прямо перед моим носом. В магазин ушла.
С тем, что я дурак, я согласен, но не с тем, что я хозяюшка. И если я ещё раз в своей жизни увижу Сохатого, то смело могу сказать, что я не циник — это гены.
— Елизавета-а-а, очнитесь, свет очей моих.
— Если Вы хотите, чтобы я очнулась, то кричать можно хотя бы не из другой комнаты.
— Ой. Тут, вероятно, атмосфера такая, — совсем как дурак. Хотя почему как? Влюбился, не иначе. Надо ещё понять в кого.
Лиза садится на диван. Смотрит на меня. Видно, что ей хочется что-то сказать, но не может. Совсем не может, мнёт в руках платье и нервная вся какая-то.
— Я искала тебя. Помнишь, я тогда уехала… Мне надо было.
Не помню. Я не помню, когда она уехала. Я упираюсь взглядом в стену, мир передо мной пропадает, размывается, расплывается, теряется — и вот я уже не у сестры.
Я дома. Ветер теребит ветряк, от чего он накренился. Поднять его самому мне невозможно, но я не готов потом восстанавливать всю эту станцию. Шнод всё ещё весело скачет рядом, лая на птиц. Холод собачий. Я решил сдвинуть ветряк с помощью обычной силы, и мне это почти удалось. Он встал на место, но я понимал, что ещё дня два таких ветров и он рухнет на домик. Я привязал его с одной стороны к скалам, а с другой — к стене дома. Выглядит весьма прочно.
Я прошёл в дом, открыл бортжурнал и записал.
«Такое-то мая, такой-то год. Александр. 14:56 по мск.
Пытался выровнять ветряк. Погода в норме, собака всё ещё здесь. Люди с других станций не приходят. Гитару в печь ещё не бросил, хотя уголь уже заканчивается. Есть почти нечего, но если представить, что скоро прибудет продуктовый рейс — то вполне себе можно жить. Эксперименты не ставил. Оборудование из строя не выходило. [Примечание — телефон не работал с такого-то числа, смотри страницу 14.]
Конец записи. 15:34 по мск».
А через несколько часов за окном уже стемнело, и надо было ставить фонарь. Шнод забежал в дом и улёгся спать. Мой голодный сон продолжался часа два, затем я сел писать уже не журнал. Просто писал какие-то странные заметки, не понимая, почему мне это нравится.
Лиза вернула меня к реальности лёгкой пощёчиной:
— На тебя только так и действует до сих пор, что ли?
— Да. Скучал я без синяков от тебя.
Вечер прошёл в стандартном забытье. Мы с Лизой молчали и пили чай с абрикосовым вареньем на кухне. Из старой системы орал приблизительно Григ. Всё чинно и чистенько. Осталось только налысо постричься и в шаолиньский монастырь уйти, ей-богу.
Скоро и Лиза ушла спать, кидая на меня косые взгляды. А я так и остался сидеть в липком киселе тьмы. Я и табуретка. Неудобно, но на философские мысли наталкивает. На какие конкретно мысли наталкивает, я понять не успел — мне страшно захотелось верещать и бить ногами, но я вовремя вспомнил, что, скорее всего, Лиза уже спит или старательно делает вид, что спит, но в любом случае я решил, что лучше помолчать и дождаться, когда меня начнут убивать. Но человек убрал руки с моих плеч, неслышно прошёл три шага до окна и закурил.
***
Кошмарно знакомый дым заполнил моё сознание, и я очутился на холодных камнях. Ветер теребил волосы и сдувал с меня кепку. Одной рукой я придерживал головной убор, другой — пытался сопротивляться ветру. Сохатый в метре от меня яро матерился и пытался подхватить с земли остатки его рукописных книжиц, но этого он сделать не мог и нескреплённые листы поднялись в воздух, закружились небольшим ураганом и в такой компании понеслись к океану. Сохатый побежал следом.
Ему были важны эти бумажки, но скреплять он их не научился, а ветер был слишком неожиданным. Мы зашли в дом, Сохатый достал из холодильника алкоголь более чем сорока градусов и поднёс к губам. Мною двигало что-то странное, я выхватил у него из рук бутылку, а он в свою очередь попытался вломить мне, но не успел = я отбежал в сторону, схватил со стола нож и, сжав, уставил его на Вальдемара. Он засмеялся, я посмотрел на руку и понял, что сжал я не рукоять, а идеально заточенное лезвие, и теперь гордо пачкал кровью пол. Вальдемар вытащил у меня из руки нож, бутылку, всё расставил по местам. Я смотрел на свою руку и чувствовал, что сейчас я потеряю сознание. Я поднял глаза на стоящего спиной ко мне Вальдемара, он обернулся, взял размах и с силой ударил мне чем-то в висок. Я покачнулся, но удержался рукой за стол. «Не той рукой», — подумал я и чуть было окончательно не ослаб, но собрал последние силы и всё же сделал вид, что стою я ровно.
Вальдемар протянул мне бинт, лицо его выразило глубочайшее сожаление.
***
Сестра громко хлопнула дверью квартиры. Я и человек встали у дверей. Мы не смотрели друг на друга, но слышали это прерывистое дыхание.
— Саша, ты спишь уже, что ли? — спрашивает сестра.
— Саша? Ампер, да ты выдохся…
Сестра замерла у дверей. Она смотрела на Вальдемара, он держал в зубах сигарету и улыбался.
— Хочешь, я ему скажу твоё имя?
— Не смей.
Сестра поставила на пол пакет. Из её кармана выглядывало оружие — не холодное, но пугающее и травмоопасное. Она положила руку на карман, но сделать ничего не могла. Сзади показался Лев. Я услышал голос Лизы:
— Что здесь за шум? — спросила она, идя по коридору.
— Встреча старых знакомых.
Лев приставил к виску сестры ещё одно огнестрельное оружие. Мне это не понравилось. Я сделал шаг, но Лев сказал:
— Ещё шагнешь — и уже не шагнёт она.
Шантаж. Но он не выстрелит. Ему тридцать один, он потом просто повесится где-нибудь. От страха, что он натворил. Но его стеклянные глаза в темноте мне показались странными, и я отступил назад. Он кивнул.
Разговор намечался весьма интересный.
