How He Was A Traitor

— Джесси, не ходи туда в одиночку. Угробишься. Слышишь? — Джесси, возьми побольше патронов. Да не этих, вон в том ящике… — Джесси, прекрати шляться с кровавой мордой, иначе я тебе её наживую зашью. Иголкой. А ну-ка… э, а ну стоять! Эти многочисленные «Джесси» странно ласкают слух неведомой доселе заботой, прорезающейся в чужом глухом голосе. С недавних пор Райс обращается к своему самому младшему агенту исключительно по имени, но делает это так, словно ненавязчиво гладит по макушке. Выросший как полынь в степи, не знавший с младенчества никакой ласки, МакКри сначала недоумевал и с подозрением глядел на босса, едва заслышав собственное имя... но очень скоро он понял, что больше не сможет существовать по-другому. Стоит один раз попробовать что-то хорошее, как моментально к нему привыкаешь, но, в отличие от наркоты или алкоголя, оно действует с точностью наоборот. Ему нравилось, как Гэбриел ненавязчиво выделяет его среди остальных сотрудников, нравилось, что не отпускает далеко от себя, нравилось, что пытается направлять, воспитывать, беречь… А особенно — то, как Райс уважал его опыт и точку зрения. Он помог грамотно распорядиться заработанными деньгами, чтобы обеспечить дальнейшую беззаботную судьбу. Он посоветовал хорошую квартирку на берегу реки и справил вместе с ним новоселье. Он подарил на двадцатилетие настоящие ковбойские сапоги со звонкими шпорами и новое пончо. И именно он, сломя голову, понёсся с ним к Ангеле Циглер, когда МакКри потерял свою левую руку. Будущий Жнец всё глубже и глубже прорастал в Джесси, крепко обвивая его сердце корнями, распуская на нём кучу мелких жёлтеньких цветов обыкновенного мальчишеского счастья. Порой Джесси терялся. Порой просто не знал, что ему делать с новообретённой радостью и надо ли что-то делать в принципе. А порой ему в голову приходила одна догадка, которая вываливала мешок соли на драгоценную ложку сахара, но американец изо всех сил старался от неё избавиться, как от занозы. У кого-то метод замещения сработал просто великолепно. Великолепно. Но всё же не до конца. — Уходите из Овервотч, — это прозвучало скорее как приказ, а приказы отдавать тут мог исключительно Райс, который удивлённо поднял глаза на МакКри; вид у ковбоя был такой, словно он шёл убивать чудовище. — Что случилось? — интересуется Гэбриел, думая, что для подобного заявления есть какой-то посторонний повод. Его нет. — Вам там нечего делать, — гнёт юноша; он просто хочет отвоевать своё. — Зачем пахать на два одинаковых фронта, когда достаточно только одного? Если вы вложите все силы в Блэквотч… — Джесси, не вынуждай меня повышать голос. Пожалуйста. Я уже объяснял тебе, что это только моё дело. — Я просто не понимаю, зачем вы продолжаете ишачить среди людей, которые вас не ценят? Я же вижу, что вам это не нравится, так какого хрена… — Овервотч — мой проект, — глухо начинает рассказывать будущий Жнец, словно давно выученную и уже порядком позабытую цитату. — И я играю там не последнюю роль. Мне не всё равно; я не могу бросить организацию на произвол судьбы… даже если кто-то об этом забыл. — Этот самый «кто-то» уже и смотреть в твою сторону перестал. Пап, послушай, это не… «…выход», — хотел было закончить МакКри, но внезапно обнаружил себя без пушки в чехле и припёртым к стенке. Райс движется как огромная злая кошка, и глаза у него заволакивает нехорошей мутной пеленой. Где-то в нескольких метрах о пол клацает верный «Миротворец»; барабан раскрылся от сильного удара, и на пол дружно выкатились блестящие цилиндрики, словно горошины из стручка. Мощные пальцы в перчатках обхватывают чужое гладкое горло как влитые, оставляя багровые жирные точки. Джесси жмурится с непривычки, хватает ртом воздух, но не сопротивляется; если честно, он растерян настолько, что даже и не думает дёргаться. Гэбриел заносит кулак для удара, пока что-то невыносимое калёным железом впивается в него изнутри… Но затем до него доходит. И он мгновенно выпускает мальчика, отшатываясь и ужасаясь своему отвратительному поступку. Одно-единственное слово колотится в мозгу ударом в набат. — Я не… о, господи, прости… — слова звучат донельзя жалко и неискренне, и Гэбриел делает то, что ещё возможно — обнимает Джесси, крепко, отчаянно, как обнимал бы собственных детей, если бы они соизволили появиться на свет. Тело в его руках вздрагивает от близкого контакта и превращаются в статую, у которой пальцы намертво вцепились в ткань на чужих лопатках. Не расцепиться, не открыть глаз, не понять даже, чьё это сердце бьётся как у колибри. — Ничего, — раздаётся над ухом голос монаха, познавшего все тяготы существования. — Ты и без меня знаешь, какое оно сильное… бывает иногда. Разве можно в одиночку остановить товарный поезд? Нет, хочет покачать головой Райс, целиком и полностью соглашаясь с Джесси и прижимая его ещё крепче. Разумеется, нет. Это, конечно же, нереально. Но ведь если долго стоять на рельсах, товарный поезд остановит тебя. И переедет. Он понимает, что слышит гудение локомотива, когда к нему подходит Джек Моррисон, серьёзный и взволнованный до крайности. Казалось, что на лице Солдата не должны проявляться такие эмоции, тем более в людном месте, но самого великого героя оно не волнует. Едва поравнявшись с другом, Джек купает его в праведном сиянии своих глаз, а затем произносит так горько, будто только что наглотался хинина: — Гэбби… говорят, тот, кто совершил все те чудовищные теракты и линчевания… это был ты. «Больше не называй меня Гэбби, мать твою во все щели», — яростно думает Жнец, едва очнувшись в руинах швейцарского отделения Овервотч с переломанным до последней кости телом и выжженным дотла лицом.