***
Громко стрекотали цикады. Дита рискнула открыть один глаз, затем второй — ничего ужасного не произошло. Вокруг дышала спокойствием ясная летняя ночь, наполненная запахом душистых летних трав, шелестом листвы и мягким лунным светом, играющим серебром на цветущих однолетниках. Не было ни костей, ни давящей темноты, ни жуткой церкви и, что самое странное, нигде не было видно Яна. Дита просто стояла посреди цветущего луга, совершенно дикого и безлюдного луга. — Ян… — хрипло позвала женщина, не решаясь повысить голос. Никто не ответил. По небу неспешно плыли темно-серые облака, окруженные белесым мерцанием. Стремительно пронеслась летучая мышь. Дита немного постояла, переминаясь с ноги на ногу и оправляясь от первого шока. Разумеется, все это было идиотским розыгрышем ее парня. Яну впору было выписать отдельную премию за неуемную фантазию в изобретении всяческих штук, от которых обычно страдали его друзья. Теперь, видимо, настал и черед Диты. Растерянность и испуг в душе женщины быстро сменились типичной бабской яростью, она набрала в грудь побольше воздуха и заорала, что было сил: — ЯН!!! Ее вопль вызвал определенный переполох среди местной фауны: какая-то мелкая зверушка, шелестя травой, торопливо рванула прочь; громко заорала и вспорхнула из невидимого гнезда крупная птица. Вот только ответа не было. — Ну Ян, сукин сын! — женщина принялась вертеться вокруг своей оси и всматриваться в ночь, силясь рассмотреть огни Кутной Горы (ну не мог же в самом деле, этот негодяй вывезти ее слишком далеко от города). — Попадись мне только, мерзавец! Никакого секса! Год! Как и следовало ожидать, страшная угроза не напугала ни Яна, ни его подельников, которые наверняка были, иначе кто бы набросил на голову Диты тот мешок, или что это было? Перед глазами женщины снова возникла Костница, наполненная страшными потусторонними шорохами и треском, а потом вспомнилась бутылка. «Какой-то трюк, наверняка, — попыталась утешить себя Дита, старательно прогоняя из головы картины страшной церкви. — Наверное, Виола рассказала ему, как я испугалась в прошлый раз, вот этот мерзавец и решил так жутко подшутить». Огней города тоже было не видать, как не было и шума проезжающих машин, света фар или любых других признаков цивилизации. Постояв на месте некоторое время, женщина решила двигаться вперед. В конце концов, она дойдет до какой-то проселочной дороги и поймает попутку, вернется в город и даст Яну по блондинистой голове так, что проклятый чех надолго запомнит этот удар. На всякий случай Дита проверила карманы джинсов, которые, само собой, оказались пусты. Мобильный, деньги и документы она оставила в машине своего парня. Так, тихо ругаясь про себя, и радуясь тому, что она додумалась надеть балетки вместо красивых босоножек на каблуках, которые купил для нее Ян, Дита двинулась наугад по сочно похрустывающей траве. Подсохшие побеги, невидимые в темноте, больно кололи ноги даже сквозь балетки. А когда Дита добралась до какой-то рощицы, состоящей из низкорослых деревьев с разлапистыми ветками, ей показалось, что среди черных стволов двигается какая-то тень. Женщина ускорила шаг, несмотря на то, что блуждала, как ей казалось, уже несколько часов и порядочно устала, а когда в сумраке блеснули зеленым огнем два глаза и что-то курлыкнуло, припустила бегом. Какой представитель чешской фауны мог иметь зеленые сверкающие глазищи и при этом издавать звук, похожий на курлыкание, Дита не знала и знать не хотела. Она просто бежала, вслушиваясь в ночь и собственное жутко громкое и хриплое дыхание. Зря она не послушала Яна и не пошла заниматься в тренажерный зал, когда он ее уговаривал… Неужели негодяй и это зеленоглазое чудище подстроил, чтобы посмотреть на то, как его девушка неуклюже побежит, не разбирая дороги? Внезапная догадка пришла одновременно с тем, как нога женщины угодила в невидимую ямку. Мир кувыркнулся, а неожиданно твердая земля соприкоснулась с лицом Диты. В глазах полыхнуло ослепительно-белым, а щеку обожгло, словно огнем. В руки впились сотни колючих стебельков, а колено отозвалось острой болью, когда угодило на мелкий камушек. Кое-как Дита оторвала себя от земли, но ноги наотрез отказались удерживать вес ее тела, и женщина обессиленно уселась прямо на траву. В конце концов, брезговать тем местом, по которому она уже поелозила собственной мордой, было глупо. Луна ярко светила, озаряя поэтичную картину: травы серебряными волнами колыхались, повинуясь воле ветра, звезды утопали в бесконечной синеве небес, а вместе с ними ввысь рвались и ярко-красные искры от костра. Дита почувствовала, как подбородок сам собой начал дергаться, нижняя губа скривилась, а из глаз хлынули слезы. Только в книгах бабы плачут, изящно уткнувшись в ладошки и вытирая редкие слезки. В жизни они ревут, воют дурниной, размазывая по красной роже потоки соленой воды вместе со слюной и иногда соплями. Дита так и ревела — с душой и придыханием, завывая не хуже раненого зверя, и ревела бы еще дольше, если бы до нее, наконец, не дошло, что искр без костра не бывает, а костра не бывает без людей. Костер нашелся в неглубокой ложбинке, где он весело трещал, согревая окруживших его людей. Зареванная, грязная Дита, прихрамывая, принялась спускаться к людям, позабыв на радостях все слова на чешском, которые знала: — Доброй ночи! — пролепетала она по-польски, стараясь стереть с лица и стряхнуть с одежды грязь. — Здравствуйте! Я попала в неприятности… Мне бы позвонить… Люди, судя по всему, мужчины, уставились на женщину так, словно впервые видели существо женского пола. Дита, решив, что они ее не услышали, или недопоняли из-за того, что она обратилась к ним на польском, подошла поближе, оказавшись в круге света, отбрасываемого костром. Подошла и тут же пожалела… Это действительно оказались мужчины, человек шесть-семь, но какие! Бородатые, неопрятные, ряженые в какие-то многослойные лохмотья — эти личности таращились на Диту из-под нахмуренных бровей, и таращились как-то недобро. «Бездомные», — с ужасом подумала женщина, живо представляя себе нерадостные перспективы общения с такой толпой оборванных мужиков. Еще и нетрезвых, судя по стойкому винному духу, витавшему вокруг, и странного вида бурдюку, из которого отхлебнул один из отбросов общества. — Ты кто такая? — резко спросил один из мужиков — чернобородый и широкоплечий. Одет он был почти нормально: в светлую свободную сорочку, заправленную в темные штаны, вот только на ногах у мужчины были громадные сапоги с раструбами, и это насторожило Диту. А еще женщину напрягло то, что говорил странный тип не на чешском, а на польском. Да, с каким-то странным акцентом, но тем не менее. Это слегка приободрило ее, и, рассудив, что вежливость — пожалуй, лучшее, что она может себе позволить в этой ситуации, Дита попыталась улыбнуться: — Вы простите, что я так вот влезла в ваш разговор, еще и в таком виде, но мне нужна помощь… — Оно-то видно, что нужна, — мужик в сапогах встал, взял у одного из своих товарищей бурдюк и подойдя к Дите протянул его ей. — Ты хлебни, девка, а то на ногах едва стоишь. Женщина дрожащими руками взяла бурдюк и осторожно понюхала его содержимое: запах оказался неутешительным. — Простите, — она вернула странную емкость удивленному мужику, — но я не пью крепких напитков… — Да разве ж оно крепкое? — подал голос еще один бродяга — седой, с морщинистым лицом и одним глазом, судя по грязной повязке, наискось пересекающей его физиономию. — Так, баловство, а не пойло. Не боись девка, это токма для сугреву годится. Пей, а то вона как ноги трусятся. И чего это ты в одном исподнем бегаешь? Чего, хахель обидел? — А и правда, — чернобородый сделал шаг назад и окинул Диту оценивающим взглядом, — чего это ты так одета, будто прямиком из койки выпрыгнула? Женщина недоуменно посмотрела на мужиков: слышать подобное относительно ее внешнего вида от тех, кто сам вырядился в тряпье, которому впору в музее пылиться было, по меньшей мере, странно. Она еще раз отряхнула свою тунику, которая еще вечером была приятного бледно-желтого цвета, посмотрела на запыленные джинсы и решив, что с ней-то все в порядке, осторожно обратилась к чернобородому: — А что не так с моей одеждой? Вы поймите, у меня случилась неприятность и я осталась здесь без телефона и документов, но если вы поможете мне выйти к ближайшему населенному пункту и назовете свои имена, то мой жених несомненно наградит вас… — Слышь, а не старовата ты для женитьбы-то? — насмешливо поинтересовался кто-то из присутствующих. Дита оскорбленно уставилась туда, откуда донесся голос. Задать провокационный вопрос мог или лысый здоровяк, ряженый в кожаный жилет на голое тело, или молодой рыжеволосый парень, одетый в невообразимую хламиду. И тот, и тот недобро улыбались, рассматривая женщину. — Чего это старовата? — ляпнула Дита, и тут же мысленно прокляла себя за несдержанность. Да, в прошлом году она с размахом отметила собственное тридцатилетие, но все уверяли ее, что это не приговор, а только новая стадия жизни, даже более интересная. — Ну ты это… — рыжеволосый ткнул грязным пальцем куда-то в область головы женщины. — Ты седая вся… Дита настороженно коснулась собственных волос и тут до нее дошло. — Ой, нет, — весело рассмеявшись, сказала она парню, — это не седина, а краска. У меня мелирование. «Прокрась прядки, освежи лицо, мелирование молодит», — уговаривала Диту Виола, сетуя на невыразительный русый цвет волос подруги. «Омолодилась», — сокрушенно подумала Дита, пообещав себе, что после возвращение домой самолично выкрасит Виолу в фиолетовый, чтобы знала, стерва, чего она присоветовала. Однако, веселье женщины не только не передалось мужчинам, но и заставило их как-то напрячься. Чернобородый отступил от Диты подальше, а седой одноглазый притянул поближе вилы, до сих пор безобидно лежавшие на земле. — Слышь, парни, так она больная, — уверенно заявил лысый. — Как есть — блаженная, — согласился одноглазый. — И говорит как-то странно, будто шепелявит. Ты, милая, давай, топай отседова. Мы люди работящие, честные, ничего у нас для тебя нету… А вот замечание по-поводу речи показалось Дите довольно уместным: мужики говорили на польском, но на каком-то странном, наполненном твердыми рычащими звуками, при этом часть слов заменяли немецкими, венгерскими, а в некоторых просто абсурдно переставляли буквы. Все это не сильно мешало пониманию, хотя и несколько затрудняло его. — Да мне только телефон… — рассеянно пролепетала женщина, изумленная такой реакцией на вполне невинную фразу. — И фелефон тебе, и краска на кубышке… Все тебе будет. Давай, топай, — оперевшись на вилы, одноглазый встал и несильно ткнул ошеломленную Диту древком. — Слышь, может поможем? — нерешительно произнес чернобородый, когда женщина схватилась за живот, куда пришелся тычок и заревела. — Не годится больного человека посредь поля кидать. — И куды мы с ней? — напыжился одноглазый, не обращая внимания на завывания. — Нам еще неделю тут батрачить, а я, знаешь ли, семь дней подле блаженной крутиться не намерен. А как беду на нас накликает? Упырей или еще чего… Слышь! А ну, заглохни, нам тут вою лишнего не надобно! — последние слова были адресованы рыдающей Дите. Всхлипнув напоследок, женщина притихла, только спросила: — Где дорога? И без вас выйду… — Дорогу показать немудрено, — отозвался чернобородый, — вон там она, меньше сотни шагов, — широким жестом мужик указал направление. Дорога действительно нашлась. Только была эта дорога совсем неправильной: без фонарей, столбов с проводами, машин и придорожных закусочных. Ни в одном из направлений не было видно ни огонька, кроме костра психических мужиков. «А кто сказал, что они не под наркотиками? — утешала себя Дита, двигаясь в наугад выбранном направлении. — Может, это мне еще повезло, что я так легко отделалась. Сейчас найду или ферму, или машину, и нормальные люди мне помогут. А может, и Яну хватит ума подобрать меня…». С такими мыслями, женщина уверенно шагала по пыльной грунтовке, окруженной шелестящим разнотравьем. Только когда над полями забрезжил серый рассвет, выдернувший из темноты еще одну странную деталь пейзажа, а именно высокие синеватые горы, укутанные туманными шалями и снежными шапками, Дита обессиленно опустилась на обочину дороги и снова заплакала.***
Ей не хотелось не то что идти, ей даже жить не хотелось. За ночной переход она в кровь изодрала руки, искусанные комарами, разбила к чертям проклятые балетки, которые выкинула бы, не будь дорога такой ухабистой и каменистой. Ноги, натертые обувью, не предназначенной для подобных марафонов, гудели от усталости, а подошвы пекли, будто их кто-то поджаривал. Падала Дита по меньшей мере трижды, каждый раз оставляя новые дырки на некогда красивых джинсах с вышивкой. И теперь она сидела, таращась на собственные окровавленные колени, растертые до ярко-красных волдырей ступни, воспаленные, припухшие предплечья, и гадала, чем же она заслужила такие вот лишения. Солнце уже было высоко, а по небу летели легкие перистые облака, подгоняемые порывистым ветром, который прогнал докучливых комаров и высушил слезы женщины. Дите казалось, что она проглотила комок пыли, настолько пересохло у нее во рту и горле, а желудок с завидной регулярностью напоминал о том, что было бы неплохо что-то съесть. Она давно слышала, что где-то в высоких кустарниках, растущих по ту сторону пыльной дороги, журчит вода, но боролась с нарастающей жаждой мыслями о кишечных инфекциях и диффузном поносе. Но человек, как известно, раб своего организма, поэтому Дита все-таки поднялась и, постанывая, принялась продираться сквозь колючие кусты, покрытые узкими продолговатыми листьями. Она уже видела поблескивающую воду, когда со стороны дороги до Диты донесся мужской голос: — Я бы этого не делал. Место здесь нечистое, могут быть утопцы. Женщина повернулась кругом, попутно оторвав здоровенный клочок от своей туники, и увидела, что со стороны дороги на нее пялятся верховые. Эти были одеты еще более странно, чем давешние мужики: в какие-то помятые и погнутые железки, шлемы с полями, тускло поблескивающими на солнце. А еще у всех них было оружие. Дита не была асом по части оружия, но даже она легко распознала рукояти мечей, торчащие из-за поясов мужчин, а за спинами у двоих виднелись прилаженные арбалеты. — Я пить хочу, — пожаловалась она, надеясь, что ее абсолютно несчастный вид вызовет у мужчин хоть толику сочувствия. Верховые, а их было пятеро, переглянулись. — Выходи к нам, барышня, мы тебя напоим, — предложил один из них, видимо главный, поскольку одет он был почище, на нагруднике было меньше вмятин, чем у остальных, а на плечах красовался воротник из побитой жизнью лисьей шкуры. Поколебавшись с полминуты, Дита решила, что хуже все равно не будет, и принялась выбираться из кустов обратно. Она сильно ошибалась. Стоило женщине приблизиться к верховым, как тот, что был с воротником, ухватил ее за волосы и сильно потянул вверх. Дита вскрикнула от боли, но мужики только захохотали. — Ты гля, Джакоб, она седая какая-то… — донеслось до женщины, безуспешно пытающейся вырвать волосы из стальной хватки. — Ничего, — хохотнул Джакоб, сильно встряхнув Диту, от чего у той градом полились слезы из глаз, а руки сами собой опустились. — Главное, что задница ладная, а патлы, коли надо, обрежем и делов. — Отпусти… — хрипло взмолилась женщина, но мерзавцы только рассмеялись. Дита поднялась на цыпочки, чтобы хоть как-то уменьшить боль, но негодяй только повыше поднял руку, словно пытался скальпировать женщину. — Сейчас уберем седину, Линдро, коли она тебя так смущает, — сквозь слезы Дита увидела, как в руке Джакоба появился здоровенный нож. — Барышня просит отпустить ее. Сила, с которой мерзавец тянул голову Диты вверх, поуменьшилась, и женщина смогла разглядеть троих всадников, появившихся словно из ниоткуда. На двоих сверкали бронзой и золотом латы. «Может, это реставраторы? — скользнула в сознании перепуганной Диты спасительная мысль. — Ролевики разыгрывают постановку! Сейчас меня отпустят и вручат какой-то подарок…». Идея была соблазнительной, но что-то подсказывало женщине, что так легко она не отделается. — А если не отпустим, то что? — нахально спросил Джакоб, встряхнув Диту так, что у нее даже ноги слегка оторвались от земли. — Тогда вы понесете заслуженную кару от рыцарей благодетельной княгини Туссента Анны-Генриетты — Мильтона де Пейрак-Пейрана и Пальмерина де Лонфаля! — От винных бочек, состоящих на услужении у княгини-шлюхи? — вызывающе отозвался Джакоб, которого угроза совершенно не впечатлила. — Ну, за это ты поплатишься, мерзавец! Клянусь цаплей! Дита полетела в пыль именно в тот момент, когда земля затряслась от ударивших по ней подков. Оказавшись на земле, женщина откатилась в траву, спасаясь от мешанины лошадиных ног. Лязгнула сталь, раздались вскрики, но ничего этого Дита не могла рассмотреть из-за желтоватого марева, окружившего сцену сражения. Женщина протерла глаза и схватилась за голову, на которой, как ей казалось не осталось и живого места. «Точно реставраторы!» — подумала она, глядя как мутные из-за клубящейся пыли силуэты мечутся по дороге, скрещивая мечи. И тут прямо к ее ногам упал Джакоб. Лицо мужчины пересекал косой кровоточащий разрез, а из чудовищной раны на шее булькала страшно-алая кровь. Дита успела только удивиться реалистичному гриму, когда на голову Джакоба наступило подкованное конское копыто. Глядя на растекающуюся по дороге мешанину из крови и мозгов, женщина сильно пожалела, что не смогла сразу потерять сознание.