Колыбельная для Паука.

On candystripe legs spiderman comes Softly trough the shadow of the evening sun Stealing past the windows of the blissfully dead Looking for the victim shivering in bed Searching out fear in the gathering gloom and Suddenly! A movement in the corner of the Room! And there is nothing I can do when i Realise with freight that the spiderman is having Me for dinner tonight* The cure. Lullaby

Возможно, произойди эта история в любой другой день, всё обернулось бы по-другому. Скорее всего, они бы даже не встретились. Не обменялись взглядами. Не осознали, что существуют в этом мире столь близко. В общем, не произошло бы много всяких «не», которые происходят постоянно, стоит встретиться двум людям настолько разным, что их знакомство более всего походит на неумелый фарс. Джону не нравились понедельники. По понедельникам с ним всегда случались несуразные вещи; если чай внезапно выплёскивался на его свежевыглаженную рубашку, а ключи от квартиры оказывались где угодно, но только не на том месте, где он их оставил, можно было с полной уверенностью сказать, что наступил понедельник. Так, сегодня, будто повинуясь закону Вселенской Понедельничной Подлости, неприятности не заставили себя ждать. Все началось с заискрившей микроволновки, чуть позже переросло в пару разбитых стаканов, а под конец «порадовало» обрезанным при попытке приготовления завтрака пальцем. И это все только за утро! Джон вздохнул, обработал дезинфицирующим раствором ранку, и начал собираться на работу. На лбу его залегла хмурая складка, обычно обозначавшая, что у её обладателя неудачный день. Чем глубже складка – тем хуже день. Перед тем, как выйти и закрыть за собой дверь, Джон бросил взгляд на висевший на стене календарь. Суббота. Видимо, для кого угодно, но только не для него. Джон вздохнул и, едва заметно прихрамывая, отправился на работу. Перед тем, как попасть в больницу Св. Варфаломея, где он работал, ему следовало перенести пытку общественным транспортом Лондона: ничто так не портит настроение, как утренняя толкучка в метро или автобусе и последующая суточная смена в отделении хирургии. Не то чтобы Джон не любил свою работу, просто в последнее время у него все чаще побаливала старая рана на ноге, а соотношение понедельников к менее неудачным дням всё росло. «Наверное, я просто старею» - пришла в голову тоскливая мысль. Джону стукнуло всего тридцать пять, но чувствовал он себя так, будто всё лучшее уже прошло мимо и даже помахало ручкой на прощание. На войне жилось и то веселее. Ах, эта чёртова война! Глупая, как и все войны, ненасытная, почти лишившая его ноги и уверенности в себе, но все же такая нужная ему сейчас. В Афганистане у него не оставалось времени рефлексировать и зарастать пылью, а в мирном Лондоне Джон просто не знал, куда себя деть. Разумеется, он иногда задумывался о семье, детях, красивом домике на окраине мегаполиса… а потом долго хохотал, до слёз, до всхлипов. Доктор Уотсон не привык себя обманывать, и поэтому точно знал, что как бы ему не хотелось иметь нормальную тихую жизнь, она убьет его скорее, чем немощная старость. В чем тут дело – в его ли военном прошлом или в альфа-сущности, - он не знал, как не знал ни один из его психотерапевтов, якобы помогавших Джону пройти «послевоенную социальную адаптацию». Толку от них не было никакого, а разговоры «по душам» вгоняли бывшего военного хирурга в ещё большую апатию и состояние глобального недоверия. Дошло до того, что Джон перестал верить самому себе. Кто знает, как скоро доконали бы Джона мозгоправы, если бы в одно расчудесное утро он не взглянул в зеркало на свою заросшую физиономию, залегшие под глазами тёмные круги и дрожащие руки, и не решил бы, что хватит с него. С той поры доктор не посетил ни одного сеанса психотерапии, зато изгнал из пальцев трусливую дрожь, вернул врачебную лицензию и заработал на приличную квартирку в центре Лондона. До больницы Джон добрался без приключений, и вот тут-то, прямо на её пороге, зловредный дух понедельника, очевидно, решил на нём отыграться. Не успел Джон преодолеть последнюю ступень, как его давно забытая, заброшенная за ненадобностью природа, вскинула голову. Джон запнулся, короткие волосы на затылке встали дыбом, крылья носа расширились, жадно ловя едва уловимый аромат. Надо сказать, он никогда не придавал значение тому, с кем спит. Хотя окружающий мир и делился на ярких, доминирующих Альф, бесполезных бесплодных Бет и по природе своей смиренных Омег, Джон предпочитал держать инстинкты в узде. По правде говоря, даже будучи от рождения Альфой, он обладал слабо выраженной звериной натурой. Его не вело от запахов омег, не смущало, что многие из его партнёров сами являлись альфами, а бет в его постели перебывало столько, что Джон не рисковал заняться подсчётами. И вот тридцать пять лет везения и приятных, ни к чему не обязывающих связей, закончились - Джон почуял омегу, Его омегу. Очень редко, но так бывало, что наследие, доставшееся от предка-Волка, дремало до поры до времени, и просыпалось лишь при встрече идеального, единственного партнёра… либо не давало знать о себе вообще. Видимо, Джону «посчастливилось» найти свою пару, именно сейчас, когда он почти похоронил звериную часть своей натуры. - Спокойствие… - пробормотал Джон сам себе и сжал руки в кулаки, едва сдерживаясь, чтобы не удариться в скулёж от осознания того факта, что до сих пор не бросился ловить столь вкусно пахнущую омегу. Доктор закрутил головой, стараясь определить источник тонкого, почти скрытого за шлейфом одеколона, запаха. Тот был почти неуловим, слишком слаб для омеги, и при других обстоятельствах Джон даже не обратил бы на него внимания. Вот только это был запах идеально подходящего ему омеги, а это всё меняло. Впрочем, долго искать не пришлось. Она нашлась сама. Точнее, он. До сего момента Джон предпочитал женщин, нежных, длинноволосых и длинноногих. Что ж, видимо отныне придётся сменить приоритеты, потому что его омега была мужчиной. Не слишком высоким, но все же на пару сантиметров выше Джона, черноволосым, в дорогом костюме и тонкой тлеющей сигаретой в пальцах. Глаза незнакомец прятал за большими солнцезащитными очками, но Джону подумалось, что взгляд их наверняка темен и манящ. Омега поднёс сигарету к губам и сделал глубокую затяжку, затем медленно, с явным наслаждением, выдохнул. Губы его растянула нехорошая улыбочка, в облаках дыма и вовсе выглядевшая дьявольской, после чего он бодрым шагом прошествовал мимо Джона, даже не повернув в его сторону головы. Джон не обиделся и не удивился, на это у него попросту не осталось сил - лоб его покрыла испарина, ноги подгибались, а единственное, чего он сейчас желал – броситься вслед своей омеге, истекая слюнями, как безмозглая собачонка. Доктор обессиленно прислонился к стене, сжав руки в кулаки. Определённо, староват он для таких потрясений, и весь этот животный магнетизм не для него. «Забудь, просто забудь» - хмуро сказал Джон сам себе, с трудом удерживая себя на месте. Отдышался, расправил плечи и наконец вошёл в двери больницы. Вряд ли он когда-нибудь встретится с этим странным незнакомым омегой, по крайней мере, Джон на это надеялся. ______________________________________________________________________ * На полосатых ножках Человек-паук идет Бесшумно под тенью вечернего солнца Крадется мимо окон блаженно потухших Ищет жертву, дрожащую в кровати Ищет страх в сгущающемся мраке и Вдруг! Движение в углу комнаты! Ничего я сделать не могу, Когда понимаю со страхом Что Человек — Паук пообедает мной сегодня! Тихо он смеется и трясет головой Подкрадывается теперь ближе Ближе к кровати И легче, чем тень, и быстрее, чем насекомые Его руки вокруг меня, и его язык в моих глазах "Будь тихим, будь спокойным, будь неподвижным теперь, мой драгоценный мальчик Не сопротивляйся так или я только полюблю тебя больше Так как слишком поздно удирать или включать свет Человек — Паук пообедает тобой сегодня" И я ощущаю себя съеденным Тысячей миллионов трепещущих пушистых глазниц И я знаю, что утром я проснусь, Дрожа от холода А Человек-Паук всегда голоден...