I часть
Затем что в грудь влила мне свой невроз надежда. Э. Бернар (из писем В. ван Гога)
Все вокруг дышало и жило ожиданием приближающегося Рождества. Разряженный в гирлянды и мишуру, Сторибрук был похож на сказочный городок в стеклянном шаре — стоило лишь немного потрясти, и с неба посыплются пенопластовые снежинки и прочая разноцветная дребедень. Развешанные повсюду плакаты сообщали о рождественском концерте в Музыкальной Академии, который должен был состояться точно в Вифлеемскую ночь. Стрелки на часовой башне казались замершими, неподвижными, но вот длинная стрелка чуть дернулась и рывком толкнула время на минуту вперед, приблизив его к пяти часам вечера. За этим движением жизни с задумчивым любопытством наблюдала девушка с пшеничными волосами, выбивающимися из-под капюшона. Она стояла посреди шоссе и ловила ртом мокрые хлопья снега, оставляющие на языке гадкий привкус смога и слякоти. Мимо, обдавая грязью и ругательствами, проносились машины, нервно сигналя, сверкая желтыми фарами, но девушка не обращала на них внимания. Расставляла в стороны руки, беззаботно шагала по белой полосе, шатаясь, как вертлявый плясун на канате. Куртка была распахнута настежь, и натянутая под ней тонкая больничная сорочка, кое-как заправленная в узкие синие джинсы, едва ли защищала от холода дрожащее тело. — Уйди с дороги, пьянь! — выкрикнул кто-то из раскрытого автомобильного окна, дребезжащего лихой музыкой, что басами отдавалась в ребрах. Однако девушка не была пьяной. Просто у нее было такое немного странное, отстраненное настроение, когда сознание плыло где-то в рваных облаках, сыплющих белым порошком, а ноги с трудом вращали Землю путаными, заплетающимися шагами. Голова гудела, казалось, что мысли растекаются ртутным бисером из разбившегося градусника и не хотят собираться обратно. Разум тонул в зыбких песках забывчивости, отрешенности, и девушка проваливалась куда-то, как в яму, как в коматозный сон, вздрагивая от слишком яркого света или слишком громких звуков. — Эй, подруга, тебе куда? — чьи-то крепкие руки вырвали ее из мглы и оттащили с проезжей части. — Я без понятия, — заторможенно ответила она и как-то по-детски усмехнулась, стуча зубами от холода. — Какой у меня смешной голос, да? Парень пожал плечами. Взглянув на него, девушка отметила черные смоляные волосы, резкие скулы, будто вырубленные из дерева, и ярко-голубые, блестящие, точно нарисованные, глаза. — Настоящий Пиноккио, — девушка дернула парня за нос и засмеялась, и, видно, это отняло ее последние силы, и она упала в его ветвистые руки. — Давай-ка я отвезу тебя в больницу, — Пиноккио помог застегнуть куртку, а после усадил девушку на заднее сидение своего мотоцикла. — Я как раз туда ехал. — О нет! Не хочу в больницу! Только не снова… Девушка замахала руками, но собственное тряпичное тело было настроено против нее, и она безвольно завалилась на Пиноккио, впечатавшись в его спину, черной стеной вставшую перед глазами. Его куртка резко пахла фабричной кожей, древесными опилками и мятным одеколоном. Мотоцикл загрохотал мотором и рванул вперед, окутав серым перченым дымом. Девушка закашлялась. Под тонкими подошвами ее растоптанных сапог стала ощутимо нагреваться выхлопная труба. Чуть приподняв ноги, чтобы хиленькая обувка совсем не расплавилась, девушка пришпорила пятками черного дракона с металлическими пластинами вместо чешуи. Он летел по дороге, рассекая остроносой мордой потоки встречного воздуха, всадник выкручивал ручки руля, пригибал голову в тяжелом шлеме, защищаясь от жестокого демона, плюющегося льдистой изморосью, бьющего хлыстами змееподобных лезвенных хвостов. Девушка изо всех сил прижималась к Пиноккио, чтобы защититься от порывистого ветра, что рвал, как бумагу, ее красную курточку и сдувал с головы капюшон, подмораживал мочки ушей под растрепавшимися волосами. Нехорошо хрипело в груди от прогорклых глотков выхлопной гари. Шум и кумар города сливались в утробный гул, сжимающий тиски на затылке. Потом все резко оборвалось. Мотоцикл здорово встряхнуло, когда Пиноккио вдруг затормозил, визгливым юзом проскрежетав по асфальту, что едва ли искры не посыпались из-под колес. Девушку замутило, и она чуть не разбила нос о твердые плечи Пиноккио, который ловко извернулся, подхватил ее под мышками и потащил к воротам белого замка, который вблизи оказался довольно громоздким бетонным спичечным коробом для великана. В приемном отделении больницы все было охвачено какой-то нервозной суетой и бестолковой торопливостью. Всполошное настроение искрилось, шумело повсюду, разрывалось трелями телефонных звонков, стонало и плакало голосами несчастных, переломавших кости на гололеде. Пахло спиртом, бинтами, рвотой, болью и неизбежностью. Смертью. В коридоре толпились люди, жужжащие, как пчелы, что-то там о своей жизни, то смеясь с гоготом, то ругаясь, срываясь в крик, то тихо, неразборчиво мыча, опадая на стены. Несколько мужиков с печатью непросыхаемого пьянства на бородатых лицах стояли в ряд, на их плешивые головы были натянуты дурацкие шапки-колпаки, отчего они походили на толстых неуклюжих гномов. Глупых уродливых гномов. И среди них суетилась маленькая юркая девушка с бейджиком волонтера. Ее вполне можно было принять за Белоснежку .Красивое круглое и белое лицо. Румяные щеки. Черные волосы были по-мальчишески коротко обрезаны — так она выглядела даже еще более милой и женственной. Голос ее был нежным и мелодичным, но все же достаточно убедительным, чтобы гномы слушали ее. Белоснежка ласково улыбнулась, и девушка хотела улыбнуться ей в ответ, только получилось довольно вяло: мышцы лица будто стянуло морозом. Головная боль приходила издалека. Сначала нежно, невесомо касалась затылка твердыми пальцами, затем подползала к макушке, медленно вворачивая в череп железный стержень. От яркого электрического света болели и слезились глаза, будто кто-то выдавливал их из орбит. Девушка натянула капюшон до самых бровей, вцепившись в руку Пиноккио. Наконец они дошли до смотрового кабинета. Там были еще посетители. Мальчик-подросток с матерью, молодой женщиной в розовой куртке с меховой оторочкой. Девушка на мгновение остановила на ней растерянный взгляд, но быстро потеряла к незнакомке интерес, с грохотом села на предложенный Пиноккио стул, вытянувшись и откинувшись назад, покачиваясь на не слишком устойчивых деревянных ножках. Ее колени врезались в стол, на котором стояла табличка с именем принимающего доктора. Рядом с табличкой лежали какие-то книги, чьи-то медицинские справки, ручки, печатки и всякое канцелярское барахло. Девушка намотала на пальцы длинные светлые волосы и приложила к губам, посасывая завившиеся от мокрого снега кончики. В углу, между шкафом и умывальником, стоял скелет, стянутый проволокой. Девушка покосилась с подозрением на эту костяную куклу, которая, казалось, смотрела прямо на нее круглыми дырками вместо глаз. Было не по себе. Поежившись, девушка перевела взгляд на добродушное, хоть и осунувшееся от изматывающей работы лицо доктора. — Как вас зовут? Простой вопрос оказался вдруг слишком сложным. Тревога мелькнула в глазах девушки. Она замерла, неловко улыбнулась, беззвучно шевеля губами. Заерзала на стуле, надавливая на побледневший лоб пальцами. Беспокойно задергала рукава куртки, а потом и вовсе сорвала ее с плеч, сбросила на пол; из карманов вывалились ключи и клочки разноцветных бумажек — блестящие обертки от шоколадок, рекламные буклеты, бумажные фигурки. Она суетливо стала собирать по полу свое добро. Пиноккио подсел к ней, помогая собрать все, взял ее за руки. — Я не… знаю, не помню… — нервозно прошептала она ему, ища утешение в его голубых глазах. — Ничего. Доктор Вейл поможет тебе… - Пиннокио помог девушке сесть обратно на стул. Тот, кого он назвал доктором Вейлом, взял девушку за руку и снял потрепанную бумажную бирку с запястья. — Мисс Эмма Свон, — прочитал он. — Так? — Да! Точно! — порывисто выдохнула девушка с явным облегчением, и с ее губ сорвался рваный смешок. — Так меня зовут. Эмма Свон. Это мое имя. «Эмма Свон», — несколько раз повторила она свое имя, точно заново запоминая. Мелькнувшая слабая улыбка быстро сменилась отстраненной усталостью на посеревшем лице. Эмма огляделась и встретилась с встревоженным и сочувствующим взглядом той женщины в розовой куртке. И будто что-то знакомое было в ней, но Эмма не могла вспомнить, что именно. Внимание ее быстро рассеялось. Сонный взгляд плыл по комнате, как бумажный кораблик, спущенный в лужу, ни на чем особо не задерживаясь. Все вокруг превращалось в мешанину случайно выхваченных деталей: по плитке на полу шла едва заметная трещина. У одной из книг на полке порван корешок. Длинная лампочка на потолке по краям фиолетовая. На стене — немного перекошенная влево картинка с пятном Роршаха, в котором можно было увидеть огромного рогатого демона, пожирающего беззащитную женскую фигуру. Казалось, что демон шевелится и становится больше, огромным чернильным пятном расползаясь по белой бумаге, вылезая из нее. Эмма испуганно вскрикнула. Пинноккио похлопал ее по плечу. — Эй! Все в порядке! — Мисс Свон! — доктор Вейл щелкнул пальцами перед ее лицом. — Постарайтесь сосредоточиться. Она смутилась, когда он стал внимательно осматривать синяки и ссадины на ее теле, и прошипела, взъерошившись, как кошка, когда он подошел и засунул фонендоскоп ей под сорочку, обжигая кожу металлическим холодом. — Расскажите, что произошло? — доктор взял Эмму за подбородок, посветил фонариком в глаза, проверил зрачки. — Не знаю, — промямлила Эмма, и ей показалось, что голос ее раздвоился, звуки потонули в каком-то неразборчивом звенящем эхе, давящем на слух тяжелым гудением. — Голова болит. Шумит… Вдруг свет стал невыносимо жгучим. Ослепительно белым. Режущим. К вискам точно приложили раскаленные утюги. Эмма вскрикнула, сжав голову ладонями, и сползла на пол. Ее вырвало желчью на халат доктора Вейла, когда он подхватил ее. Дальше все растворилось в полуобморочной пелене. Вроде бы ее уложили на каталку и повезли куда-то, где пахло стерильностью вафельных полотенец и латексом. Эмма считала огни над головой. Три световых шара, как елочные игрушки, переливались и сталкивались, пока не соединились в одно полупрозрачное пятно.