***
29 ноября 2016 г. в 21:30
Джон прикрывает дверь мужского туалета, оставив так и смеющегося Пипа за ней. Они решили – хотя вообще, по сути, это Пип решил и достал ключи – покурить во время перерыва в одной из закрытых аудиторий старого корпуса, и в местном туалете, пропахшем табаком и мочой, так же пусто, как и в коридорах наверху. Не считая разве что какого-то толстого парня, сидящего на подоконнике и пишущего что-то в большой черной тетради. Но Джон его не знает и просто подходит к писсуарам, приподнимает край футболки и расстегивается. После целого пакета апельсинового сока, выпитого почти залпом, ему жизненно необходимо отлить прямо сейчас, и он со сдерживаемым облегчением выдыхает сквозь зубы, как только наконец расслабляет мочевой пузырь, и горячая струя бьет о фарфор. Толстяк, сидящий на подоконнике, на несколько секунд отрывает свои маленькие глаза от тетради и снова опускает их, продолжая быстро записывать.
– Отлично ты мочишься, Джон Сноу. Прямо-таки, – он размашисто подчеркивает что-то, – образцово-показательно.
– Прости, что? – после секундной паузы Джон удивленно косится на него. Ему определенно кажется, что он ослышался. Хотя его и несильно взяло сегодня, такие вещи все равно могут происходить.
– Я говорю, – парень подчеркивает еще что-то два раза, – что с твоим мочеиспусканием все в порядке. И с твоим хером, судя по беглому осмотру, тоже, – он снова поднимает глаза, закрывая тетрадь.
– Спасибо, я знаю, – у Джона слегка розовеют щеки, и он быстро застегивается и смывает за собой. – Ты здесь у всех так члены разглядываешь?
– Ага, – парень кивает и явственно принюхивается. – Ты ел цитрусы сегодня?
– И никто тебе до сих пор не врезал? – Джон игнорирует вопрос, смотря прямо. Этот парень из тех самых некрасивых и неприятных людей, которые обычно задают такие вопросы в таких туалетах. Покатый нос картошкой и толстые щеки усыпаны прыщами, подвижные, до слащавости жирные губы утопают в этих щеках острыми уголками, маленькие, холодные и необыкновенно светлые глаза пристально смотрят из-под густых бровей, а сухие волосы спускаются ниже плеч, до самой груди и закатанных рукавов серой толстовки, открывающих мощные волосатые руки. Да уж, кем бы он ни был, думает Джон, оказавшись у него на приеме, никак не избежишь таких же мерзких вопросов и липких комментариев.
– Нет, – но парень тем временем равнодушно пожимает плечами. – Но ты можешь, если хочешь. Валяй.
– Я бы скорее предпочел найти куратора вашей группы и выяснить этот вопрос с ним, – Джон не поддается на легкую, почти игривую провокацию.
– Я бы тоже мог встретиться с вашим куратором и обсудить, почему его студент покуривает в здании школы, но я же не буду этого делать, – парень болтает толстыми ногами, все так же в упор глядя на Джона.
– Справедливо, – после короткого молчания Джон соглашается и неловко взъерошивает волосы сзади на шее. – Так заметно, да? – ему хочется – как раз больше из-за травки – немного смягчить этот неприятный разговор, хотя у него все равно есть и другие вопросы.
– Немного. Чутка пахнет от одежды, но это скоро выветрится. Еще зрачки великоваты, и ты слегонца притормаживаешь, но это тоже пройдет.
– О’кей, – Джон принимает эти аргументы. Но на самом деле это не сильно его беспокоит, и он возвращается к предыдущей теме. – Так зачем ты это делаешь? В смысле, разглядываешь чужие члены?
– У меня сейчас курс урологии, – парень кивает на тетрадь, – так что, знаешь, погружаюсь в естественную среду, – но Джон непонимающе поднимает бровь, и он вздыхает. – Я шучу, Джон Сноу. Просто решил готовиться в старом корпусе, чтобы никто не отвлекал. А потом случились они, – он издает короткий и громкий, какой-то собачий смешок и кивает на пустое ведерко из-под куриных крылышек, стоящее рядом на подоконнике. – Ну раз приспичит, ну другой, но что я, блядь, каждые двадцать минут бегать сюда буду с верхнего этажа? – он снова покачивает ногами, а потом с сомнением косится на ведерко. – Хм, наверное, с ними все-таки было что-то не так. Но, поверь мне, они были дохрена вкусные и дохрена того стоили.
– Да, я смутно догадался, – Джон опять неловко потирает шею, и у него тоже срывается смешок. – Ладно, тогда, наверное, я не буду мешать тебе готовиться.
– Не, я этот курс лучше профессоров знаю, – но парень только отмахивается и как-то зло улыбается вдруг. – Вообще в этом и проблема. Ну, я же фермер, так все говорят, – уголок его рта слабо и раздраженно дергается, и Джон это замечает, думая, что он произнес сейчас это слово нарочно, – и самый младший на своем курсе, ага. И, в общем, моего руководителя бесит, что я еще и не пользуюсь учебниками и не записываю ничего. Он думает, я только выебываюсь, хочет поставить на место. Так что, если у меня не будет конспекта сегодня, – он бросает взгляд на часы, – до шести, он занизит мне итоговый процент. Ну и вот – я здесь, – неприятная ухмылка снова искажает его подвижные губы.
– Так… ты переписываешь чей-то конспект? – спрашивает Джон, но парень только закатывает свои маленькие глаза, и радужка почти сливается с белками.
– Нет. Я его пишу. Точнее, писал, пока ты не пришел и не отвлек меня, – он смотрит не обвиняюще, но Джон вопросительно поднимает бровь.
– Ты что, пишешь конспект по памяти? – он понимает, что это глупый вопрос, но, тем не менее, получает на него ответ.
– Ага. Прямо вот отсюда, – парень насмешливо стучит карандашом по своему прыщавому виску, и Джон думает, что, действительно, с чего он вообще вдруг удивился. Этот парень только что же сказал, что отлично знает предмет. Так что, подумав, Джон мягко отшучивается.
– Знаешь, никогда не был так рад, что не собираюсь брать курс урологии. Что-то я еще не готов заучивать лекции на слух.
– А причем здесь ты? – удивляется парень. – То есть ты из комьюнити колледжа, но у тебя хороший список научных работ и лабораторный опыт, ты учишься на полной стипендии, занимаешься актуальными проектами, и, фактически, тебя уже прибрал к рукам твой институт в Даре. В общем, ты заумный парень, Джон Сноу, но не настолько, чтобы кто-то решил до тебя доебаться из-за этого.
– А ты не слишком много обо мне знаешь? – Джон чуть склоняет голову набок. Он и правда уже подумывал уйти, но сказанное заставляет его почувствовать себя слегка уязвленным. Он все еще ничего не знает об этом парне.
– Я знаю обо всех умных ребятах, которые здесь учатся, – но тот только ухмыляется опять, показывая острые и крупные желтые зубы. – Лучше знать и тех, с кем придется работать, и конкурентов, и даже таких, как ты. Тем более, что кто-то из вас получает мою стипендию, так что я хочу убедиться, что он не зря это делает.
– Ты знаешь курсы лучше преподавателей, и тебе не выделили стипендию? – с сомнением спрашивает Джон.
– Я хотел подать на нее, – опять отмахивается парень, – но отец сказал, что нахрен это нужно. Я много работал по своему направлению еще в школе, но у меня нет особо публикаций или наград, я даже каким-нибудь волонтером никогда не работал. Так что нахрен это, так он сказал. И теперь полностью оплачивает мое обучение.
– У тебя хороший отец, – замечает Джон и слабо улыбается, – судя по всему, он сильно заботится о тебе.
– Да, что есть, то есть, – парень отвечает ему довольной улыбкой, – я его единственный сын и отвечаю его ожиданиям, было бы странно, если бы он не заботился о том, чтобы у меня все было в порядке.
– Ага, – Джон отгоняет непроизвольно мелькнувшие мысли о своем покойном отце, запрете на упоминание даже его имени в их доме и о Роббе, любимом первенце; хотя Джон и старше него на половину месяца, его родители мертвы, и он никогда больше не будет чьим-то первым и оттого особенно любимым ребенком.
– Да, – еще раз с удовольствием соглашается парень. – Ну, тебе, должно быть, все-таки пора идти. Твой дружок с тупым именем уже наверняка заждался, – и Джон чувствует в этом холодность, такую, с которой тебя выпроваживают, если ты мешаешь, но отвечает честно – несмотря на неудачное начало, ему оказалась приятна компания этого грубого толстяка, и он хочет уйти, чтобы не испортить ему итоговый процент, а не из пустой вежливости.
– Пип? Нет, у него сейчас лекция, а у меня четыре часа свободных до следующей. Ужасное расписание. Но я все равно пойду, не буду тебе мешать.
– Подожди. Четыре часа? – парень вдруг откладывает тетрадь и неожиданно легко спрыгивает с подоконника, мягко и почти бесшумно коснувшись пола подошвами своих высоких шнурованных ботинок. – И что ты собираешься делать целых четыре часа?
– Наверное, вернусь в кампус, – пожимает плечами Джон, – продолжу заниматься нашим с Пипом проектом.
– До моего дома ехать примерно час, еще час обратно, с учетом того времени, которое мы проторчали здесь, плюс погрешности… остается где-то часа полтора, – но парень как будто его не слушает, внимательно глядя на часы.
– Что? – Джон его не понимает.
– Отца сегодня дома не будет, у него командировка на неделю. Поедем ко мне? – парень спрашивает прямолинейно, так же прямолинейно посмотрев на Джона, но тот только снова пожимает плечами.
– Спасибо, мне правда было приятно говорить с тобой, но до кампуса я пешком дойду минут за десять, да и все для проекта у меня в комнате. Но я могу пройтись с тобой до стоянки, если тебе скучно одному, – и Джона действительно не затруднит это сделать.
– А ты всегда так тормозишь или только под травкой? – после короткой паузы парень негромко смеется, каким-то неприятным рывком шагнув ближе.
– Извини, я не очень тебя понимаю, – Джон рефлекторно делает тихий шаг назад.
– Ты не послал меня через пять минут разговора. Значит, прошел тест на Рамси Болтона, – еще один короткий, собачий смешок.
– Это так тебя зовут? – Джон решает сперва выяснить это и, получив скупой кивок в ответ, пытается аккуратно вести диалог дальше. – И что, тебя настолько часто посылают?
– Чаще, чем пытаются избить, – дразнится Рамси, и его бледные глаза все еще смеются. – Людям обычно не нравятся вещи, которые я говорю.
– Ну, в какой-то степени я могу их понять, – Джон продолжает говорить честно, не отводя взгляд.
– Но главное же – чем это все заканчивается, да? – Рамси еще слабо и едва заметно шагает вперед, рывком прибрав свои длинные волосы за ухо.
– И чем это заканчивается? – спрашивает Джон, но Рамси молча и спокойно глядит на него в ответ, только край его рта едва дергается, как будто он хотел бы что-то сказать, но не скажет. Это что-то неприятное, так почему-то кажется Джону, и он решает задать другой вопрос. – Чем это закончится сейчас?
– Сперва я укушу тебя, а там – посмотрим, – да, кажется, этот вопрос нравится Рамси больше. Он обнажает зубы – и делает еще шаг.
– Укус… Что? – Джон аккуратно отступает вбок – позади него раковины, и он нахрен не хочет быть к ним прижатым. И хотя он еще не думает о складном ноже в кармане своих потертых джинсов, но уже прикидывает, как бы половчее ударить, если что, учитывая приличную разницу в весовых категориях. И хотя до медицинской школы Джон регулярно занимался боксом вместе с Роббом, но и Рамси определенно проводит свободное время не только за поеданием острых куриных крылышек, глянуть только на его предплечья.
– Это что-то вроде природного механизма, Джон Сноу. Как у собак. Ты неплохо выглядишь, вкусно пахнешь, и у меня хорошие физиологические реакции на тебя. Ты интересно говоришь, провоцируешь меня и не даешься близко. И мне интересно отвечать тебе. Ты холодный, но не фригидный, это тоже нравится, чем-то… заводит. И хороший, хотя и не принципиальный бонус – ты не испытываешь ко мне отвращения.
– О‘кей, если в следующий раз кто-то в туалете будет разглядывать мой член, я лучше сразу пойду на выход. Ну нахрен эти попытки разобраться, в чем дело, – нервно отвечает Джон, делая еще один явственный шаг вбок, к двери.
– У тебя с этим какие-то проблемы? – Рамси усмехается, тоже переставая скрывать свои потяжелевшие шаги. – Девчонки, не парни, так?
– Давай обсудим это, когда ты перестанешь пытаться зажать меня у стены, – Джон отвечает резко.
– Без проблем, – Рамси останавливается, продолжая в упор пялиться Джона, но с места больше не двигаясь. Джон тоже останавливается, слегка расслабившись и выправив плечи.
– О’кей. Я не очень уверен, как мне нужно реагировать на все это. То есть мне говорили разное, но не… – он качает головой. – Нет, ладно, я даже не понимаю, ты… флиртуешь со мной или хочешь мне врезать. У меня ничего… такого не было, и я, нахрен, не понимаю, что происходит.
– Постой. Так ты что, девственник? – Джон слегка розовеет, не отвечая, и Рамси хмыкает. – Неожиданно, но… симпатично, – и из всех существующих слов "симпатично" меньше всех подходит к его липкому тону. – Типа как никем еще не тронутый снежок, ага? – и это тоже звучит липко, неприятно и врасплох, но Джон замалчивает и это.
– У меня нет на такое времени, – он бросает довольно резко – но, кажется, это только больше нравится Рамси. Его жирные губы плывут в улыбке.
– Не, я тоже особо не интересовался всем этим, Джон Сноу. И тоже невинный, как Дева, если с этой стороны глядеть, – у него срывается грубый смешок. – То есть мне нравилось смотреть, знаешь, я имею в виду, смотреть на секс других людей. И всякие такие вещи… и другие, – он тоже кое-что замалчивает. – Но я всегда думал, что пойму, когда сам захочу чего-нибудь такого. Хотя должен быть честным: я не представлял, что захочу с кем-то вроде тебя. Кем-то вроде как с членом. Но жизнь непредсказуема, да?
Он опять неприятно смеется, а Джон не отвечает, торопливо задумываясь над всем этим. Рамси не выглядит и не ведет себя, как девственник, но, по его словам, является им. Впрочем, откуда бы Джону знать, как это должно выглядеть со стороны.
Интересно, если бы Рамси подбирал метафору для себя, то тоже выбрал что-нибудь такое омерзительное и пошлое, как "нетронутый снежок"?
Почему ты думаешь об этом?
В голове Джона непроизвольно мелькают картинки, неприятные и сводящиеся все к одному. Он безотчетно бросает взгляд Рамси ниже пояса, на секунду, тут же еще розовея. Джинсы у того вроде свободные, но с его весом все равно довольно плотно сидят на бедрах и в паху, и Джон успевает увидеть, как тяжеловато уже натянута его ширинка.
Ты посмотрел, и ничего страшного не случилось. Тебе стало немного жарче, но это нормально.
Джон ненавидит свое медленное взросление, свое смущение, выкуренную душную сигарету и легонько повысившийся градус возбуждения от самого наличия заведенного человека рядом с ним – заведенного из-за него, – от мыслей о чужой невинности и почему-то о том, как Рамси мастурбирует – так же, как и ты.
Какого хера ты все еще об этом думаешь? Скажи что-нибудь уже.
Джон краснеет сильнее, но, как ни странно, вдруг резко успокаивается, собрав свои раздерганные мысли и вспомнив, почему у него ни с кем ничего не доходило даже до поцелуев.
Это все не для тебя. Девчонки, или поцелуи, или секс – для таких, как Робб, а ты должен учиться и работать, думать об институте Дара, о том, как снять квартиру, чтобы забрать Призрака, об экзаменах и том, как можно использовать вещества из сока чардрев в вакцине против зимнего вируса. Зато ты сможешь передернуть в общежитии, пока Пип и Сэм не вернутся с лекций, и хотя это все, что тебе светит, ты должен быть рад, что у тебя вообще бывает такая возможность, и не приходится все время торопливо сдрачивать в унитаз.
– Слушай, да, это все… – Джон вздыхает и окончательно собирается с мыслями, – это все, конечно, должно мне льстить, то, что ты говоришь, но… у меня нет и не будет времени на отношения. Не с тобой, вообще. Я действительно очень занят сейчас, из-за Дара, нашего проекта и всего этого. Так что, правда, мне было приятно поговорить с тобой и… приятно твое внимание, но, наверное, я все-таки пойду, пока это все не стало только хуже.
– А кто говорит про отношения? – коротко и рвано хохочет Рамси до того, как Джон опять порывается шагнуть к двери. – Ну нет, Джон Сноу. Я хочу трахнуться с тобой, а не отношений, вот что. Трахнуться прямо сейчас. Прямо сейчас хочу почувствовать твое тело, понюхать твои потные ступни и у тебя между ляжками, засосать твои хорошенькие губки – и славно так вздрочнуть тебе. У меня, знаешь, тоже нет времени, чтобы возиться с сахарными ухаживаниями, и я их все равно не хочу. Это же химические реакции, зачем тратить время? Я реагирую на тебя и хочу провести с тобой эти полтора часа. Хотя, по правде, я и не против, если мы просто передернем друг другу прямо здесь. Как пойдет.
Семь преисподних. Когда Рамси был тактичным – если его можно было назвать тактичным – это было еще терпимо. Но с каждым из этих слов – грязных, жестких, как будто хлещущих по разрумянившимся щекам – Джон все четче понимает, как сильно ему хочется трахнуться прямо сейчас. И дело не в Рамси. Может быть, немного в травке. Может быть, в том, что Джон в свои девятнадцать ни с кем еще даже не целовался. Может быть, в том, что он не так часто может спокойно мастурбировать в общежитии, или в чем-то еще. Неважно. К его паху медленными толчками приливает кровь, и он неотрывно смотрит на мягкие и слащавые – отвратительные – губы Рамси, думая, что это было бы так просто – взять его за ширинку, так, что кончики пальцев оказались бы между толстых бедер, стиснуть тяжелые яйца, помять в ладони и дать ему сделать то же с собой. Может быть, Рамси даже захотел бы сунуть руку ему в джинсы. Боги. Боги, Джон, ты перестанешь думать о его здоровых мозолистых пальцах в своих трусах прямо сейчас. У Джона горят все щеки и, кажется, даже уши, когда Рамси просто продолжает смотреть на него, очевидно замечая и это, и его слегка натянувший джинсы стояк.
– Ага. И я начну с того, что укушу тебя. Вот сюда, – Рамси снова ухмыляется, бросив ждать ответ, и подпирает указательным пальцем свою нижнюю губу, отчего та становится еще пухлее.
Всего два шага тяжелые и быстрые, такие быстрые, что Джон чувствует коснувшийся лица воздух от этого движения, рефлекторно приподнимая подбородок и отшатываясь. От Рамси пахнет острым соусом к куриным крылышкам, табаком и какими-то сладкими духами, как будто фруктовым шербетом, смешанным со сливочной помадкой. А лицо у него вблизи кажется еще более подвижным, мягким, чувственным и одновременно пустым и холодным. Это все из-за глаз, думает Джон, когда Рамси жестко хватает его под спину, и, как и обещал, смачно вкусывается в рот.
Это никак не похоже на то, что Джон представлял себе под словосочетанием "первый поцелуй", лет в одиннадцать смотря какой-то мелодраматический фильм. Поцелуи там были любовными, грустными и немного влажными. Там были поцелуи, а Рамси кусает Джона, кусает по-настоящему.
Он не играется и не прикусывает его, он больно соскальзывает зубами по верхней губе, впивается в нижнюю и с силой тянет на себя, чуть опустив подрагивающие веки. Нервные окончания сразу колко вспыхивают под острыми резцами, но Рамси только рывками вгрызается в губы Джона снова, раз за разом, плотно вдавливая в спину всю растопыренную пятерню. И Джона сразу слегка ведет от обжегших болезненных ощущений, неожиданности и травки, он хватает Рамси за бока, инстинктивно вырвавшись, прогнув шею назад и глянув ему в смеющиеся глаза. Рамси далеко не такой толстый, как Сэм, и его бока не обвисшие и не бабьи, но жирок все равно собирается парой сочных складок, и Джон машинально держится за них, мнет их пальцами через толстовку. И, подумав секунду, делает то, что на самом деле хочет сделать. Сам резко кусает влажные жирные губы.
Вкусно. Мягко. Какие-то рты как сделаны для того, чтобы кусаться с ними, вгоняя зубы во влажные кровавые трещины на губах и смешивая липкую розоватую слюну. Джону жарко, он больно сдавливает бока Рамси, притиснувшись к нему и вжавшись твердым членом между сочным от жирка лобком и мягким бедром. Ему вдруг резко – каким-то собачьим инстинктом – хочется прижать Рамси куда-нибудь, прижать, вбить и вгрызться в его щекастое, прыщавое лицо. Это похоже на то, что Джон иногда чувствует рядом с Призраком, на какие-то его… волчьи сны, о чем он никогда никому не говорит. Это те вещи, в которых он совсем не похож на себя, те, где он думает – не думает, чувствует – о крови, черной и вязкой крови, слепившей гортань, о том, как загнать, вжать и грызть, о мокрой шерсти с загривка между зубами и влажной кровавой петле под отогнутым хвостом. Это те вещи, которые он чувствует, когда Рамси ползет рукой по спине между лопаток и продолжает подставляться под его укусы, то и дело игриво приоткрывая пасть и рывками будто сам намереваясь куснуть, но только дразнясь – а после еще больнее впиваясь зубами в губы, ссаживая потрескавшуюся кожу.
Джон выворачивает голову, недовольно взрыкивая, и жадно вкусывается Рамси в щеку, упираясь руками ему в грудь – само ощущение мощных мышц под жиром жжет ладони – и с силой толкая к ближайшему чему-то, к чему можно притиснуть. Он запоздало соображает, что дверцы кабинок открываются внутрь, когда Рамси теряет равновесие, не встретив спиной никакой опоры, и вслепую хватается за хрупкий пластиковый дверной косяк, сгребая Джона и утаскивая за собой. Подошвы ботинок скользят по кафельному полу, но Рамси удерживается на ногах и только по инерции с грохотом впечатывается спиной в боковую стенку кабинки. Джон, рвано выдохнув в жирные губы, наваливается на него, чувствуя горяченную руку на своей пояснице даже через теплую джинсовую рубашку и футболку, чувствуя, как так же рвано поднимается полный живот, своим животом, чувствуя, как плотно вжимается своим стояком в чужой стояк. Они не прекращали кусаться, пока падали, Джон понимает это, и это возбуждает его чем-то совершенно незнакомым, чем-то, где нет места неуклюжим извинениям и бережным взглядам глаза в глаза. О боги, ему все еще так неловко и стыдно, и он так хочет трахаться.
Не как сладенькие лорды и леди выпускных балов из романтических комедий, которые втайне любит Робб.
Как собаки в зассанной клетке.
Он с силой трется твердым членом об обжигающий пах Рамси, толчками вжимается в него, до жарких выдохов по своей щеке и подрагивающих коротких ресниц, до того, что его собственную голову ведет еще хуже, чем раньше. Джон уже не уверен, что сможет сейчас пройтись по прямой линии, вздумай его кто остановить на этой скорости. Вздумай кто – и Джон намертво взгрызется ему в кадык.
Руки снова соскальзывают на полные бока, когда Рамси вдруг приоткрывает губы, еще приопустив веки, и вталкивает свой толстый язык глубоко Джону в рот. Джон издает какой-то утробный звук, окончательно сбившись в дыхании; глаза сами закрываются, когда он сочно прижимается губами к мягким губам Рамси, и это, мать его, в миллиард раз лучше, чем показывают в кино.
Джон запоминает свой первый поцелуй как обжигающе тесный и оглушающе тихий, только с то и дело похлюпывающей слюной; между горящими губами нет места даже для глотка воздуха, покатый нос почти больно вдавлен в щеку, и Рамси все влажно возит языком по его языку, тяжело сжав руками плечи. А потом Джон только проезжается пальцами по складкам на его боках, соскальзывая ладонями к пояснице – когда Рамси мощным рывком толкает его назад, к противоположной стенке, с треском пластика вдавливая в нее и плотно впихивая толстое бедро между ног. И Джон задыхается совсем, его колени разъезжаются, но он как-то удерживается на этом раскачивающемся полу, приподнявшись на носки, целуя толстые губы и бедром старательно натирая Рамси твердый член.
В ушах гулко бьется пульс, и Джон, какими-то инстинктами раз за разом переплетая свой мокрый язык с языком Рамси и обсасывая, обкусывая его губы, ездит членом по его бедру и мельком вдруг думает, что еще немного – и он может спустить прямо в джинсы. Нет. Он хочет сделать это в горячую руку, сейчас больно зажавшую его плечо.
– Нахрен… – он откидывает голову, с трудом высвобождаясь из жадного, душного поцелуя. Рамси смотрит на него вопросительно; его щеки все ярко раскраснелись, и губы потемнели, а живот часто поднимается от дыхания. – Нахрен-нахрен-нахрен… – бормочет Джон, набираясь откуда только взявшейся смелости, хватаясь за толстовку Рамси и задирая ее. И его окатывает жаром круче полной ванны кипятка, когда он видит прижатую ремнем к волосатому животу влажную темно-красную головку члена. Руки у Джона начинают дрожать, как будто температура с двухсот двенадцати градусов мигом падает до семидесяти шести ниже нуля, и из бурлящей ванны его выкидывает в самый центр ледяной Зимы, но он все равно – поглубже вдохнув – торопливо пытается расстегнуть пряжку. И Рамси не смеется над ним и не останавливает его, только выдыхает жарко по лицу:
– Ох, блядь, да… – и жестко берется за его ремень, притягивая к себе.
Когда входная дверь негромко ударяется о стену, Джона встряхивает и отрезвляет мгновенно. Ему становится по-настоящему холодно, а Рамси реагирует сразу и рывком захлопывает приоткрытую дверцу, так, что опять хрустит пластик. В полной тишине Джон совсем не дышит, и от необходимости вдохнуть к его лицу еще приливает кровь, но он только ждет. Рамси ждет тоже, слегка повернув лицо; воздух бесшумно проходит между его приоткрытых губ, и он явно предельно на взводе.
Когда раздаются глухие, шаркающие шаги, Джон чувствует только свой оглушающий пульс в ушах и единственную мысль: "Боги, пусть я его не знаю, пусть не знаю". Но шаги затихают перед одной из соседних кабинок, и тихо скрипит дверца, открываясь. Джон успевает выдохнуть и бросить взгляд на Рамси. Он понимает, что его пальцы так и сжаты на тугом ремне, и хочет отпустить его уже. Но вместо этого почему-то делает что-то совершенно ужасное. Как против воли тянется указательным пальцем и проводит по сочащейся головке. Гладкая. Горячая. Липкая.
Рамси будто коротко бьет током, он крупно вздрагивает и яростно глядит на Джона. Интересно, он успеет врезать ему до того, как обкончает его пальцы, если сунуть их дальше, тесно зажать головку и быстро подрочить? Джон мельком думает об этом, но все-таки виновато убирает палец и отпускает ремень, дыша сквозь зубы и молча кивая на дверцу. Рамси хмурится, но согласно открывает ее и выходит, одернув толстовку. Джон же довольно бесполезно поправляет ставший хоть чуть не таким твердым член в джинсах и торопливо выходит за ним, подтянув футболку пониже.
Рамси быстро подбирает свои оставшиеся на подоконнике тетрадь, куртку и рюкзак, закидывая последний на плечо, и они выходят в пустой коридор, не говоря друг другу ни слова.
Джону еще нужно забрать свои сумку и парку в главном корпусе, но это занимает пару минут, за которые он относительно приходит в себя. По крайней мере, краснота и шум в голове вроде спадают, как и жесткий стояк, и только под мышками футболки остаются небольшие влажные пятна.
Рамси ждет его снаружи и тоже теперь выглядит немного пристойнее. Если ты правда хочешь использовать такое слово к нему хоть раз. Джон старается меньше думать о еще как будто сохранившемся липком ощущении на своем пальце и том, что Рамси почти сунул руку ему в джинсы, молча изучая нашивки на его кожаной летной куртке с меховым воротником, пока они идут к стоянке. "Красные короли", северная бомбовая эскадра времен последней долгой Зимы, получившая свое прозвище после того, как ее бомбардировщики сравняли с землей два города, заполненных вперемешку упырями, зараженными и здоровыми людьми. За такие нашивки тебя, конечно, не отчислят, но смотреть явно будут косо. Впрочем, кажется, Рамси это не особенно беспокоит. Впрочем, Джон тоже обладает расплывчатым мнением о ценности человеческих жизней во время Зимы.
Рамси достает ключи из кармана куртки, и так и манящий взгляд здоровый спортивный автомобиль, который еще несколько дней назад приметил Джон, послушно отзывается на щелчок кнопки брелка. Каким-то хищным изгибом кузова понизу и покатым, низким верхом он напоминает огромную мускулистую кошку, поджавшую живот перед прыжком; только эта кошка в легкую разгоняется до двухсот восьмидесяти, сверкая надраенным черным лаком и глянцем литья темно-красных дисков – и Джону так и хотелось бы полюбоваться этим.
– Нравится? – Рамси хмыкает, открывая багажник и забрасывая туда рюкзак. Джон пока молча обходит автомобиль, на секунду даже забыв о том, чем они занимались, и просто по-мальчишески пялясь.
– Да, просто шикарно, – его губ касается слабая, но редкий раз искренняя улыбка.
– Отец подарил к окончанию третьего курса. Я раньше ездил на предыдущей модели, но, как видишь, его очень впечатлили результаты экзаменов. Садись, – это звучит настолько небрежно, что почти хвастливо, и Джон тоже хмыкает, берясь за ручку пассажирской двери. Отец Рамси, видимо, действительно любит его.
Его дядя после смерти матери записал его под первой пришедшей в голову фамилией, чтобы никто не подумал, что Джон – его сын.
Джон старается не думать об этом, и это не так уж сложно, когда он опускается в глубокое красное кресло, взяв с него сперва оставленный журнал. Боги, да он почти ложится, напрочь утонув в этом кресле и с удовольствием откидывая голову, а Рамси тихо посмеивается над ним и его наверняка нелепым видом, заводя машину и, обернувшись, аккуратно отъезжая назад. Джон сует журнал между невольно задранных коленей и пристегивается, оглядывая обшитый сочной алой кожей салон и лаконичную цифровую панель, такую… спортивную, что ему на секунду кажется, будто они на самом деле собрались участвовать в каком-нибудь ралли, и, только миновав общую дорогу, выедут на заснеженную спецтрассу, и Рамси сразу потребует от него штурманскую стенограмму.
– Вау, – только и говорит Джон, и у него срывается приятно возбужденный смешок.
– Подожди, пока выедем на дорогу, – Рамси улыбается краем рта и глядит на него искоса. Но Джон уже может оценить мягкий, плавный ход и то, насколько этот огромный автомобиль послушен здоровым ручищам Рамси. Они оба выглядят такими массивными и неповоротливыми, думает Джон, но это все ложь.
– Знаешь, Робб хотел себе такую на шестнадцатилетие, – ему хочется поддержать какой-нибудь разговор. – Я тогда как раз поступил в колледж, и он до самых своих именин доказывал дяде, что кто-то же должен возить меня. И даже раскрутил его на спорткар. Ясное дело, не такой, намного дешевле, но все-таки спорткар. Хотя меня он так никуда и не возил, конечно, только иногда брал с собой в парк аттракционов или бассейн, – Джон усмехается, смотря в окно, и не замечает, как у Рамси вдруг неприязненно дергается край рта.
– А что тебе подарили на шестнадцать? – но спрашивает он беспечно, выруливая со стоянки на дорогу.
Джон, не глядя на него, поднимает левую руку. Узкое запястье с недешевыми электронными часами высовывается из-под рукава парки.
– Часы? Серьезно? – Рамси вопросительно поднимает бровь, вполглаза следя за дорогой.
– Нет, это отличные часы, – не соглашается Джон, наконец поворачиваясь к нему. – Я такие и хотел. И не… не думай, что для меня чего-то жалеют или вроде того. Например, из денег на восемнадцатилетие я могу позволить себе снимать квартиру с друзьями. То есть на год хватит, а там найду какую-нибудь работу.
– В выпускной год? – скептичные нотки сквозят в голосе Рамси хуже навязчивой скрипки в и без того дрянном оркестре.
– Значит, найду раньше, – Джон пожимает плечами.
– А что этот твой Робб получил на восемнадцать? – Рамси никак не комментирует его ответ, но сам спрашивает довольно грубо.
– Он пошел служить по контракту, как только закончил школу. Так что вместо какого-нибудь бесполезного подарка дядя тоже решил открыть ему счет.
– И насколько суммы разнятся? – как будто невзначай роняет Рамси, и Джон слегка краснеет, снова переводя взгляд на дорогу.
– Слушай, мне перестает нравиться этот разговор. Давай лучше о чем-нибудь другом.
– О’кей, – гневная морщинка ложится между густых бровей Рамси, но он хорошо контролирует голос. – Что там у тебя с квартирой?
– Не знаю, это Сэм нашел ее, – Джон снова пожимает плечами. – Но вроде квартира как квартира. Главное, что в ней можно жить с животными. Мне пришлось оставить моего пса у дяди и тетки, – поясняет он. – Ну, пока не освоюсь и не найду какое-нибудь жилье. Но теперь я смогу его забрать.
– Что за порода? – Рамси спрашивает довольно заинтересованно, но отрывисто, наконец выезжая на свободный участок дороги и почти мгновенно разгоняя автомобиль до максимальной разрешенной скорости.
– Тамаскан, – с готовностью отвечает Джон, задерживая дыхание от приятного ощущения внизу живота. – Это как волчья собака…
– …только без волчьих генов, знаю, – кивает Рамси. – Они крутые. Я подумывал о такой, но мне как-то больше по душе ретриверы. Такие, спокойные, умные, ласковые… эмпатичные.
Джон сперва улыбается на это, но улыбка быстро сходит с его лица. Он задумывается о том, что, несмотря на поверхностную грубость, в чем-то Рамси тоже видится больше спокойным, умным и ласковым. И очень эмпатичным. И, пожалуй, подсознательно вызываемое этим доверие немного настораживает Джона. Ему кажется, что в этом всем есть что-то неуловимо обманчивое – как и в ласкающемся незнакомом псе. Ничто не помешает тому вгрызться в лицо после того, как он оближет руки.
Джон не может понять, нравится ему это или нет.
Возбуждает это его или нет.
Джон думает, что можно было бы еще о чем-нибудь спросить, но ничего не вертится на языке, и он только бесполезно водит большим пальцем по обложке журнала, который так и держит при себе. На той несколько молодых женщин в коротких меховых куртках и шортах демонстрируют шикарную мускулатуру, а надпись поверх фото спрашивает Джона, готовы ли его бицепсы к Зиме, и рекомендует прочитать советы по тому, как накачать бедра и икры, одинаково безупречно сражая мужчин и упырей, на седьмой странице.
Джон забывает номер страницы, как только открывает журнал, тупо занимая руки и взгляд. Он бездумно скользит взглядом по строчкам, не разбирая ни слова, и думает о том, куда они едут, зачем и с кем он едет. В салоне остро пахнет Рамси, смешавшийся запах его пота, кожи, табака, одежды и приторных духов перебивает даже сочный кофейный освежитель на дефлекторе. И Джон дышит им, непроизвольно думая об этой одежде, о своих руках под этой одеждой – какой Рамси на ощупь там? говорят, полные люди неприятны, почему тогда так хочется его потрогать? – и жалеет о том, что положил сумку сбоку сиденья, а не на колени, что не застегнул парку хотя бы. У него опять ужасный стояк от этих мыслей, его член явственно выпирает в свободных джинсах, и Джон медленно, густо краснеет, слепо пялясь в журнал.
– Что, интересно? – Рамси явно дразнится – и скалится, бросив на него еще один жадный взгляд. – Это мой друг оставил, он любит всякие модные причиндалы и ароматные странички.
– Друг или… друг? – и Джон сразу чувствует себя ужасно – почему он вообще об этом подумал? – но уже не может вернуть прозвучавшие слова.
– Друг, – но Рамси только косится на Джона непонимающе. – Я же сказал тебе, что еще девственник.
– Можно встречаться и без секса, – замечает Джон, чуть расслабившись от его реакции.
– А нахер тогда? – Рамси спрашивает резко, и Джон уже хочет начать объяснять, что некоторые люди любят друг друга и без этого, но ему вдруг становится так наплевать на тех людей. Сейчас – он сам не понимает.
– Понятия не имею, – он отвечает со смешком, прикрывая глаза.
Рамси ухмыляется краем рта и, проезжая перекресток, агрессивно подрезает небольшой белый кабриолет.
– Ты же не читаешь, – он не спрашивает, а констатирует.
– Нет, – Джон краснеет сильнее и продолжает улыбаться, закрывая журнал. Рамси хмыкает и вдруг отпускает руль правой рукой. И не глядя тяжело опускает ее Джону на бедро, собственнически сжав.
Джон вздрагивает, бросая на Рамси неловкий взгляд. Толстые пальцы сразу мнут внутреннюю сторону его бедра, под самыми яйцами, там, где особенно тепло, а губы Рамси чуть приоткрыты, и на прыщавых щеках слегка розовеет румянец, но в глазах нет никакого выражения, только внимание к дороге. Его грудь тоже поднимается спокойно, и Джон уже с меньшим стеснением ведет взглядом ниже. Боги. Когда Рамси сидит, джинсы ужасающе туго обтягивают его слегка раздвинутые бедра и пах, и здоровый член выпирает в них так, что Джона даже на долю секунды колет зависть – он не знает, из-за того, что ему-то здесь особо нечем похвастаться, или из-за того, насколько Рамси не стесняется своего тела, – а тугой шов от ширинки вниз врезается в такие же здоровые яйца, сбегая к промежности. Джон почему-то думает о том, что если сунуть руку Рамси между ног, там будет очень, очень горячо. Джон почему-то думает, что там все наверняка ярко и остро пахнет потом. Не думай.
Джон чуть ерзает – пальцы Рамси задевают его слегка подтянувшиеся яйца, и хочется взвыть от этого – и решительно протягивает руку, скользнув ладонью по бедру и плотно обхватывая чужой возбужденный член.
– Ты хочешь убить нас? – Рамси смаргивает, слабо вздрогнув; его голос остается спокойным и прохладным, но Джон замечает, как он чуть-чуть сводит колени.
– Извини, – он машинально отдергивает руку, но через секунду возвращает ее Рамси на бедро. И мягкое, и упругое, такое, что ладони не хватит охватить даже поверху. Мясистое. Да, Джону нравится это слово. И нравится, что такое здоровое бедро можно мять, можно сжимать, можно вдавливать в него пальцы, ощущая исходящий жар и то, как слабо подергиваются мышцы под сочным, ходящим под ладонью жирком. Когда Джон мастурбировал на порно – чуть-чуть стыдно, – он думал об ощущении того, как рука скользит по стройной и гладкой девичьей ноге под легкую юбку. Но все бывает и по-другому.
– Мы скоро приедем, Джон Сноу, – негромко бросает Рамси, даже не глянув в его сторону. – Но мне нравится, что ты не думаешь о последствиях, – а в этом проскальзывает что-то хищное.
– Да, я думаю о том, как расстегнуть твои джинсы, – Джон отвечает прямо и бесстыдно; его щеки еще темнеют, а член дергается, больнее натягивая два слоя ткани. И он соскальзывает рукой ниже – действительно обжигающе горячо, так горячо, что почти влажно, – лаская Рамси чувствительное место между бедром и туго зажатой мошонкой.
– А ты болтливый сукин сын, когда заведешься, да? – Рамси отпускает ногу Джона, чтобы переключить передачу, когда они выезжают на пригородное шоссе, но потом с еще большей жадностью хватает его бедро, зажав пальцами внутреннюю сторону до того, что больно натягивается кожа.
– Я бы кончил сразу, если бы ты расстегнул мои джинсы прямо сейчас, – Джон закрывает глаза, вконец заливаясь краской, ритмично сжимая мощное напряженное бедро и думая, что если бы Рамси перестал так жадно мять его ногу и хоть немного потер бы ноющий член, он бы действительно залил свои трусы горячей спермой через пару движений.
– Блядь, – срывается у Рамси. – Завали свой грязный рот, Джон Сноу. У меня и без этого яйца звенят уже.
Джон не отвечает и тихо, нетрезво смеется, а Рамси вдруг отпускает его бедро и хватает ласкающую, натирающую ребром в паху руку, больно зажав запястье. Отпускает через пару секунд, когда Джон безобидно расслабляет пальцы, и тот молча возвращает ее себе на колено, не провоцируя и не дразнясь больше. Холодный, но не фригидный. Его стояк так и оттягивает джинсы, но он больше ничего не говорит, отвернув голову к окну. Судя по то и дело сменяющим частные дома заснеженным осенним деревьям, ехать им действительно остается недолго.
Припарковавшись на дорожке у присыпанного снегом дома из красного кирпича, Рамси не удерживается и рывком наклоняется к Джону, больно, до ссаженной кожи кусая его в щеку. Джон охает и дергается, и Рамси уже думает рассердиться на него, когда он, на секунду прижав пальцы к укушенному месту, вдруг усмехается и рвано, развязно хватает Рамси зубами за нижнюю губу. И Рамси еще кусает его в ответ, резко отстраняясь – эта щенячья игра неожиданно нравится ему больше, чем он думал. Ему нравится, что не придется блокировать двери, подальше от мест, где их могут услышать, ловить выворачивающегося Джона, перегибать через сиденье назад, больно вдавив животом в спинку, жестко придавив коленями его голени и зажав волосы в кулаке – и торопливо присовывать, схаркнув в руку и помогая себе пальцами, при хорошем раскладе порвав только его зад, при не таком хорошем – еще и себе шкурку или уздечку.
Рамси думал обо всем этом, фоном блуждая мыслями вокруг пилы для костей в своем багажнике, – и не хотел этого. Это не планировалось как история об изнасиловании – скорее как прелюдия для таких историй, – и вышло бы глупо, если бы Рамси на самом деле пришлось сделать это с Джоном.
Нет, Рамси хочется по доброй воле трахнуться с Джоном сейчас – и еще потом. Потому что Рамси хочется трахаться, денег, стабильных планов на жизнь и успокаивающих нервы вечеров с Хеке. Но ему не хочется пачкаться этими вечерами, вставляя тем, кого он избивает, когда он даже не разобрался толком, как это делается. Точнее, он уверен, что разобрался, но все девственники в этом уверены, так? И хорош из него вышел бы насильник, если б он обкончал жертве ноги еще до того, как их раздвинул. То есть это если у него вообще встал бы.
Нет и нет. Перед тем, как Рамси убил своего первого человека – одного пухлого паренька, Рамси тогда хорошенько покопался в его животе своим складным ножом, – он достаточно тренировался на кошках и кроликах, а потом и на свиньях. Потому что в этом деле – и в убийстве, и в сексе – очень легко облажаться, если у тебя нет опыта. Рамси не любит лажать ни в чем. И сейчас, когда он хочет насиловать других людей – он не хочет насиловать Джона Сноу. Он хочет как следует повозиться с ним в примятой, как сучье гнездо для щенков, постели, в своей постели, в той, что он считает своей. Чтобы все здесь пахло им и его собачьими метками, чтобы немного пососаться, раз-другой перепихнуться, вжав в мягкую подушку, и попробовать все, что ему захочется, узнать обо всем, что ему понравится. И, пожалуй, его вполне серьезно заводит, что Джон, оскалившись и намереваясь злой игрой отхватить ему то ли кусок уха, то ли кровавый клок шерсти из бока, хочет попробовать все это с ним. Рамси много знает о Джоне, но, признаться, больше думал о его малолетней сестричке в этом ключе, той, что такая же черненькая и с таким же вечно вытянутым лицом. Ей сейчас четырнадцать, и Рамси видел в соцсети их с Джоном фото из стрелково-спортивного клуба. Тогда она ему понравилась, и он хорошенько подрочил на ее маленькие сиськи с торчащими в белой футболке сосками. Кто бы мог подумать, что братец окажется еще слаще.
Да, холодный, как тощий слой снега на черной земле пустых клумб, Джон Сноу возбуждает в Рамси горячие насильственные желания и тем, что его нельзя трахнуть силой, и тем, что он действительно умный, а его идея по использованию сока чардрев в фармакологии действительно хороша. И еще тем, что он похож на его отца. Разве что не гребаный фригидный фетишист.
Рамси немного еще думает о жесткости Джона, жестокости Русе и о них обоих сразу, отпирая дверь – хорошо, что он успел снять этот тупой брелок, не пришлось прятать в ладони, – и первым заходит внутрь. Саманта уже ждет его у порога и сразу нетерпеливо льнет к ногам, ласкается к протянутой руке и часто, мокро дышит.
– Не стой там, – Рамси бросает Джону, добродушно трепля Саманту за ушами и включая свет. В этом доме всегда темно, даже сейчас, несмотря на то, что время – только около полудня, и на улице белым-бело. Но бронзовый торшер со вставками из кости бросает какой-никакой свет вокруг, выхватывая из черноты дома узкую прихожую, отделанную темным деревом.
Джон заходит немного несмело, прикрывая дверь за собой, и настроение заметившей его Саманты меняется – она отстраняется от ласк Рамси и чуть прижимает уши, пялясь на него своими янтарными глазами.
– Эй, эй, старушка, – но Рамси это явно не нравится, и он прихватывает собаку за ошейник. – Иди-ка сюда. Это Джон, и это мое. Дай ей руку, – последнее он говорит Джону, и тот послушно протягивает ладонь.
Саманта приподнимает верхнюю губу, скалясь и пытаясь вывернуться, но Рамси не отпускает ее, слегка вздернув, и она все-таки обнюхивает руку Джона, его пальцы и рукав.
– Мое, – жестко повторяет Рамси и, секунду подумав, хватает Джона за ладонь и сует его пальцы себе в рот.
Джона опять видимо обжигает этим, он глядит на Рамси в темноте прихожей молча, чуть покраснев от холода, но тому кажется, что можно услышать его мгновенно задранный до верхней планки пульс. Но Рамси ничего не говорит, только облизывает и сосет все четыре пальца без стеснения, спокойно глядя своими маленькими глазами, пару раз пропускает за щеку, чуть причмокнув, и наконец вынимает, подпихивает их, пахнущие его слюной вперемешку с запахом Джона, Саманте под нос. Та нюхает руку снова, осторожно переступая лапами, и тогда уже Рамси отпускает ее ошейник, давая обойти Джона и обнюхать его целиком. Рамси видит, что у Джона опять стоит. Как и у него самого.
– Русе считает, что она слишком старая, чтобы воспитывать, и разрешает ей рычать на гостей. Но, по правде, он просто не умеет воспитывать. Это заняло некоторое время, зато теперь она слушает меня лучше, чем его, – Рамси стягивает куртку и наклоняется расшнуровать промокшие от снега ботинки, поглядывая на Джона. Тот поглаживает Саманту между ушами, неудобно скинув парку с одного плеча. – Хочешь пожрать что-нибудь?
– У нас осталось… – Джон глядит на часы, наконец отпуская Саманту, – где-то чуть больше часа. Ты правда думаешь, что я собираюсь тратить это время на еду? – и он даже парку снимает довольно скептично.
– Отлично, – но Рамси только усмехается, дожидаясь, пока Джон скинет свои меховые ботинки, и деловито ведет его вглубь дома, к лестнице наверх.
Комната, в которую Рамси приводит Джона, наверное, единственная светлая комната во всем доме – занавески здесь не задернуты, и бело-голубоватый свет с улицы почти слепит после темного коридора второго этажа. Зато Джон наконец может осмотреться, с интересом изучая место, где живет Рамси. Мягкие серые обои на стенах, большая кровать с обитым какой-то бархатистой тканью изголовьем, темно-серым шерстяным покрывалом и глупыми розовыми подушками, как в девчачьей комнате; на тумбочке рядом лежат книги, что-то из фэнтези и учебник по истории религии, а на стене над комодом висит красно-черная гитара.
– Ты играешь? – и Джон почему-то хочет задержаться на этом, наверное, из-за снова вернувшейся неловкости. – Я бы послушал, если бы ты захотел сыграть что-нибудь, – еще он хочет подойти и разглядеть гитару вблизи, но Рамси тяжело кладет руку ему на пояс.
– Сейчас, что ли? – он почти смеется рядом с ухом Джона. – А как же время?
– Извини, просто… – Джон аккуратно высвобождается из жадных объятий, оборачиваясь и глянув Рамси в глаза, – я люблю гитару, знаешь, но дядя не слишком одобряет это все. Робб как-то хотел научиться играть – правда, больше чтобы цеплять девчонок, – но дядя тогда записал нас обоих на занятия по боксу. Сказал, что музыка – это, конечно, неплохо, но в жизни нужно другим заниматься.
– А ты можешь говорить о чем-нибудь, кроме этого своего Робба? – слегка раздраженно спрашивает Рамси, скрещивая руки на груди.
– Извини, – Джон пожимает плечами, снова отвернувшись, и все-таки шагает ближе к комоду. На том вперемешку расставлены всякие наградные статуэтки и кубки, а между ними затесалась фотография в серебряной рамке, привлекающая внимание Джона. Рамси на ней совсем не похож на себя; он стоит между троих улыбчивых рыжих ребят и выглядит намного стройнее, изящнее, чем сейчас. Джон даже думает, что мог бы назвать его красивым на этом фото, и отмечает, что ему идет такая широкая, естественная улыбка. И ему хочется отметить что-то еще, он и не уверен, что именно, когда Рамси резко хватает рамку своей здоровой, красной на костяшках лапищей и переворачивает фото лицом вниз.
– Хорошо, когда-нибудь я сыграю тебе, Джон Сноу, – снисходительно тянет он, снова приобнимая Джона, отворачивая от комода, и отвлекает его от лишних мыслей, плотно притискивая к себе – и прижимаясь к согласно приоткрытому рту мягкими губами. Джон с готовностью отвечает на очередной его жесткий, неумелый поцелуй, бессознательно опустив дрогнувшие веки и кладя руки на полные бедра; жар опять приливает к щекам и ушам, Джона еще чуть-чуть ведет, и член сразу тепло набухает от приливающей крови, но что-то все-таки немного беспокоит его. Что-то, опять напоминающее о Роббе. Серьезно, хватит. Или твой брат, или стояк, вместе это не работает, ты бы еще свою тетку вспомнил.
"Хоккейный чемпионат. Этой весной", – резко приходит в голову Джону, когда он уже решает бросить думать и насильно прогоняет из головы неприятные и весьма охладившие его мысли о Кейтилин. Эта стена, на фоне которой была сделана фотография, с приметными флагами и надписью, частично закрытой головами снятых, на самом деле знакома ему – Робб ужасно хотел съездить на свой последний чемпионат перед тем, как уйти служить, и взял им двоим билеты на матч между экзаменами, и Джон фотографировал его там повсюду, на фоне этих флагов тоже. И что? По-твоему, человек не может поправиться на семьдесят фунтов за лето? Не может стать совсем на себя не похожим? Фотографии ведь часто искажают черты, с чего ты взял, что?..
Джон стыдится того, что вообще задается этими вопросами, но все-таки слегка приоткрывает глаза. Рамси целует его, сосет его губы довольно самозабвенно, опустив веки и настойчиво потягивая за собой к кровати, и Джон не удерживается, успевая бросить последний косой взгляд на комод. Прищурившись, он едва разглядывает гравировку на крайнем кубке, когда Рамси уже недовольно открывает глаза, больно прикусив его нижнюю губу.
– Что еще тебе не так, Джон Сноу? – и его голос такой раздраженный и требовательный, что инстинктивно хочется опять извиниться, но Джон этого не делает.
– Кто такой Домерик? – вместо этого негромко и не слишком напористо спрашивает он. Но вопрос все равно звучит, как пощечина, щеки у Рамси сразу розовеют, и он смотрит на Джона спокойно и очень зло. Джон глядит в ответ ровно и не высвобождается из его рук.
– Тебе обязательно нужно все разглядывать? – а руки у Рамси крепкие; одна чуть сильнее сжимает под поясницей, вторая тесно сдавливает лопатки.
– Я только спросил, – но Джон отвечает невозмутимо и незлобиво. – Он твой брат? Вы очень похожи.
– У нас в семье все похожи, – Джону кажется, или рука на лопатках стала слегка-слегка ближе к шее?
– Почему мы здесь? – прямо спрашивает Джон; его руки все еще у Рамси на бедрах, и он машинально поглаживает их слабыми движениями ладоней.
Рамси молчит, глядя на Джона в упор; самые кончики его пальцев слегка подрагивают, и он заметно контролирует себя. Это вызывает у Джона симпатию.
– Мы можем пойти в твою комнату, – миролюбиво предлагает он, не считая нужным прояснять все прямо сейчас.
– У меня нет здесь своей комнаты, о’кей? – Рамси отвечает вдруг резко и раздраженно, как будто перебрав в голове все другие ответы и не удовлетворившись ни одним.
– Тогда не хочешь объяснить, в чем дело? – Джон спрашивает так же негромко.
– В том дело, Джон Сноу, что я фермер, это ты смог запомнить? – а Рамси говорит после очередного долгого молчания так же резко и тихо – и резко отпускает Джона. – Не Домерик, не сын Русе и его жены, а сын сраной фермерши, которую Русе один раз выеб, вот в чем дело.
– Я не понимаю. Зачем тогда… – Джон открыто глядит на Рамси, действительно не понимая. – Мне же все равно, чей ты сын или не сын, зачем было врать? Чтобы произвести впечатление или что? Так мне это не нужно.
– Серьезно? – голос Рамси просто сочится саркастическим ядом. – Тогда, может, и вправду не стоило возиться, и сразу надо было отвести тебя в кампус и трахнуть на глазах у соседей?
Неприятно.
– Я тоже живу в кампусе, – Джон скрещивает руки на груди, – и мои соседи не были замечены за любовью к подглядыванию. Мы могли бы просто пойти ко мне, а не устраивать сейчас хрен знает что.
– И ты что, меня к себе повел бы, что ли? – ехидно скалится Рамси, и Джон даже не сразу понимает, в чем дело. Но когда понимает – его лицо искажает некрасивая, слегка снисходительная улыбка.
– Я приехал сюда, чтобы трахнуться с тобой. Да, гордиться нечем, но и скрывать нечего. Ты мне понравился, не знаю уж, чем, и мне бы не пришло в голову тебя стыдиться, – но, кажется, это злит Рамси только больше. Руки Джона все еще лежат на груди, и Рамси больно хватает его за правое запястье, с силой дергая.
– А с чего ты взял, что мог бы за что-то меня стыдиться?
Джону становится очень неуютно от этого вопроса, но он только глядит молча и упрямо, не высвобождаясь.
– Все, хватит, – Рамси не дожидается его ответа и кривит рот. – Вали нахер отсюда, Джон Сноу. У меня больше нет настроения, – он лжет, его щеки все румяные, и маленькие глаза просто горят от гнева. Он определенно чувствует зашкаливающий пульс Джона и втягивает запах его проступившего пота расширяющимися ноздрями. И не отпускает, только сильнее вдавливает пальцы в запястье, медленно и болезненно выкручивая кожу. Джон мельком думает, что один резкий рывок – и Рамси почти без усилия сломает ему лучевую кость. Но это почему-то совсем не беспокоит его.
Тебе надо завязывать курить травку.
Он хватает Рамси за грудь, стискивая толстовку в кулаке, и с силой теснит его назад, но тот только ухмыляется краем рта, рефлекторно отступая и еще немного сжимая запястье Джона. И это действительно больно, но Джон даже не пытается освободиться. Ему хочется сделать это, хочется почти на уровне инстинкта, но где-то еще глубже, там, где все происходящее становится похожим на волчий сон, он думает – чувствует, – что не Рамси начинает их драку. Он, Джон, начнет ее, как только освободит запястье. И он может сделать это прямо сейчас или бездарно просрать момент.
– Мы оба знаем, зачем мы здесь, и знаем, что ты, нахрен, не хочешь, чтобы я отсюда свалил, – он продолжает ничего не делать со своей рукой, стараясь забыть о ней, и делает еще один упрямый шаг.
– Много ты знаешь, Джон Сноу, – а Рамси все улыбается, так же послушно отступая еще раз, и сжимает его запястье так, что, кажется, кость уже сейчас хрустнет, но Джон чувствует только тупую, раздражающую боль. – А знаешь, что я сделаю с твоей рукой, если ты все-таки решишь завалить меня? – конечно, он в курсе, что до того, как край кровати врежется ему под колени, остался один шаг. – Ты не успеешь освободиться, – он почти ласково и с едва миллиметровой амплитудой гладит уже покрасневшую кожу Джона большим пальцем, – так что растяжение получишь в любом случае. Перелом возможен, если продолжишь держать запястье таким расслабленным. Кость у тебя тонкая, так что может не повезти, и она раздробится на сломе, – он цокает языком почти с сочувствием. – Дальше – проще. Ты легче меня, так что я без проблем тебя сброшу, а твоя рука останется в моей. Знаешь этот звук, с которым рвутся связки? Ты вряд ли успеешь его услышать. Разрыв локтевого сустава сразу за вывихом плеча дает потрясающие ощущения, там уже не до того, чтобы вслушиваться. Да ты еще наверняка закричишь, – его жирные губы возбужденно подрагивают, ему явно нравится думать об этом. – Впрочем, если ты закричишь, я не остановлюсь на одном разрыве.
– Допустим. Допустим, ты сделаешь это все, – Джон спокойно соглашается. – И что дальше? Ты же не убьешь меня, – он не говорит, что в школе видели, как они уехали вместе, но почему-то секундно думает об этом. – Значит, так или иначе, а я уйду отсюда – и, скорее всего, сразу в больницу. И, очевидно, потом будет суд, мне же придется как-то объяснить страховой, какого хрена моя рука сломана в трех местах. Впрочем, – он подчеркивает это слово так же, как и Рамси, – я бы согласился решить это до суда, если бы ты выплатил мне компенсацию: мне все равно, от того, что тебя посадят, моя рука быстрее не срастется, а деньги, сам понимаешь, мне сейчас нужны. Только вот ты не можешь себе это позволить, поправь, если я ошибаюсь, – он делает короткую, формальную паузу. – Но твой отец мог бы, конечно. Выплатить компенсацию или хотя бы внести залог до суда и нанять тебе хорошего адвоката. Только вот тебя зовут не Домерик. И он пожалел даже взять тебя в свой дом. Как думаешь, сколько он готов потратить на решение твоих проблем? Он хотя бы действительно оплачивает тебе школу, или ты и об этом врешь? – Джон говорит это с одним лицом, без жалости, так же ровно глядя на Рамси и слегка внутренне холодея. – Он вообще знает о тебе?
Щеки Рамси краснеют сильнее, мышцы лица мелко вздрагивают под жирком, но он еще контролирует себя, хотя от боли в руке Джону и хочется уже по-детски сморщиться.
– А кто сказал, что ты вообще уйдешь отсюда, Джон Сноу? – и улыбка Рамси тоже подрагивает, но по-настоящему вывести его из себя не так просто, он явно из тех людей, которые обращают гнев себе только на пользу. Джон никак не собирается использовать эту информацию.
– Я сказал. И я уйду отсюда… – он все еще держит Рамси за толстовку и слегка наклоняет голову, глянув на часы, – через сорок минут.
Ты задавался этим вопросом тогда, в машине.
Так вот.
Да.
Тебя это возбуждает.
Джон толкает Рамси на кровать всем весом, вжимаясь в него грудью и бедрами, и Рамси мягко дает ему это сделать, предупредив обо всех возможных последствиях и больно соскользнув ладонью к хрупкому основанию фаланги большого пальца. У него такой же стояк, как и у тебя.
Рука так полыхает от боли, когда Джон вжимается твердым членом в мягкое бедро, кусая и целуя Рамси за подбородок и в губы, что он не сразу понимает, что его больше ничего не держит. Горячими и болезненными толчками в онемевшее запястье возвращается кровь, и Джон недовольно стонет в сосущие полные губы, яростно пиная Рамси в голень. И, еще повозившись на нем, толкнувшись пахом в пах до ожегшей, тяжелой вспышки возбуждения, со злости бьет коленом в колено, не прекращая целовать горячий, податливый рот.
– Я думал, – нитка слюны тянется от губ, левая рука жадно ощупывает грудь, ему не с чем сравнивать, ему нравится, – ты в самом деле, – так сложно говорить на коротких вдохах, а толчок мощными бедрами, толстым и напряженным членом по его члену еще выбивает в выдох, – мне руку сломаешь.
– Я мог бы, – Рамси с неприятной улыбкой вкусывается в его рот и вслепую хватает пальцы на тяжело ноющей руке, сжимает и сдавливает.
Джон охает, а Рамси, укусив его еще раз, откидывает голову.
– Когда ты сказал про суд, я решил, что ты начнешь вякать про своего дядьку, – губы раскраснелись, а прозрачные глаза холодные, как покрытое инеем стекло.
– Я мог бы, – парирует Джон, пользуясь возможностью, чтобы отдышаться; пальцы Рамси жмет так же сильно, как запястье: будто повернет чуть руку – и хрустнут, вывернувшись, все четыре, – но дядя бы за это не взялся и даже помогать бы не стал, он очень строго относится к судебной этике. И на самом деле мне бы пришлось изучать уголовный кодекс в перерывах между занятиями, чтобы заполнить все формы, стараться сэкономить на адвокате и приставах, еще тысячу раз объясниться со страховой и бегать за тобой с повесткой. Так что, как думаешь, насколько хорошо я знаю, каково это – когда тот, кто должен быть твоим отцом, никогда не сделает для тебя ничего особенного? Я знаю, потому что даже если дядя никогда не сказал бы этого вслух, он смотрел бы на меня после этого… он смотрел бы на меня, как на дешевого педика, который накурился, поехал трахаться к какому-то незнакомому парню, не смог там постоять на себя и теперь совершенно справедливо сам разгребает это дерьмо. Он был бы очень разочарован, поверь мне. И что, думаешь, меня это волнует? Да, нахрен, меня это волнует. Только меня тоже зовут не Робб. И только все это – чистая правда, – он наклоняется к Рамси и говорит это, сам не понимая, как эти слова складываются именно так. Но они складываются, почти против его воли. Джон очень и очень зол, и сейчас, чувствуя что-то между желанием вдавить бедра в бедра до боли и тереться, пока не кончит, и желанием – желтыми волчьими зубами – разорвать Рамси его жирную глотку, он может признать то, на что ему так надоело закрывать глаза, находя новые и новые оправдания. Признать, что в глазах того, кого он в детстве звал отцом, он никогда не станет лучше Рейгара. Признать, что его настоящий отец мертв уже много лет.
Рамси все так же спокойно смотрит на него, и, может быть, Джону кажется секундное удивление в глубине его глаз, необыкновенно прозрачных, таких, что как будто если бы ты хотел, то мог бы на самом деле заглянуть в его голову. А потом Рамси сжимает его пальцы еще больнее и тянет к лицу, прижимается к ним губами, не меняя выражения лица.
– У меня есть разогревающая мазь. И эластичные бинты, я займусь тобой, когда мы закончим, – он говорит негромко и холодно, но Джон вдруг понимает, что в этом больше внимания к тому, что ему на самом деле нужно, чем в каких-то ласках и разговорах, которые ему доставались раньше.
– Мы уже не успеем, – и неважно, что на это уже не хватит времени. Рамси отпускает его, и Джон припадает на локоть, хватает левой рукой его лицо – большим пальцем под подбородок, остальные вдавливает в щеку до белых следов, с силой сжав. И, задрав голову, кусает в шею. Рамси жарко шипит сквозь зубы, запуская свои каленые руки Джону под футболку, пока тот оставляет на его шее ненасытную россыпь блестящих и расползающихся красных засосов, почти сразу темнеющих, неумелых и оттого нестерпимо жадных.
Но Рамси явно плевать, что их кто-то увидит, и он только согласно урчит, когда Джон снова влажно целует его в губы, возя носом по прыщавой щеке. А потом так же неумело сует язык ему в рот, и его поцелуи становятся совсем мокрыми – лаская его своим языком, Рамси то и дело сглатывает его обильную сладковатую слюну. И ее липкая и густая нитка тянется от раскрасневшихся губ Джона, стекая Рамси между желтых зубов, когда он снова откидывает голову. Джон ловит это слегка поплывшим взглядом и сразу спохватывается, торопливо вытирает нижнюю губу большим пальцем, но Рамси недовольно клацает зубами и хмурится, глотая упавшие ему в рот капли.
– Тебе что, нравится? – очень размыто, но очень понимающе спрашивает Джон, правильно растолковав недовольство в светлых глазах.
И Рамси не отвечает, только шире раскрывает губы, вытягивая по-собачьи широкий язык, и Джон краснеет еще ярче, когда собирает слюну и смачно сплевывает ее в открытый рот. Он сразу наклоняется, хватая губами губы и вталкивая язык поглубже, и Рамси снова довольно урчит, поглаживая большими пальцами его поджимающийся живот.
Он прикусывает нижнюю губу Джона уже почти привычкой перед тем, как разорвать поцелуй, и, отстранившись и подхватив под мышки – пальцам там так тепло и ощущаемо влажно, – слюняво лижет его щеку от покрытого легким пушком подбородка до самого глаза, оставляя липкие потеки. Джон как-то невнятно фыркает и левой рукой забирается под его толстовку; одной рукой снять будет непросто, но он и не пытается, ладонью лаская Рамси живот и грудь – горячая-горячая кожа, густые волосы, сочный жирок и твердые мышцы под ним, мягко и под тем жестко, как и во всем, что касается него.
Рамси слабо вздрагивает и соскальзывает руками по его бокам, лезет пальцами под ремень джинсов – там тоже влажно уже от возбужденной испарины, ведет голову. Рамси тихо рычит, почувствовав секундное неконтролируемое, темно-красное желание сейчас же сунуть руки дальше, сжать маленький зад в обеих ладонях и растянуть ягодицы, чтобы тугая розовая дырка открылась, готовая уже для его члена.
Нет, Рамси, нельзя!
Он резко убирает руки и так же резко хватается за низ своей толстовки, неудобно выгибаясь под Джоном и стягивая ее через голову, еще сильнее прижавшись твердым членом к его горяченному паху. Рамси выпутывает голову и длинные волосы из тугого ворота и вздрагивает еще раз, рефлекторно чуть не ударив Джона в затылок, когда чувствует, как прохладный язык касается его соска. Джон немного прикусывает и сосет его, удерживая напрягшееся плечо Рамси, и влажно, с языком целует его заросшую черными волосами грудь. Это довольно приятно, хотя Рамси и не особо чувствительный здесь. Но он все равно спрашивает, когда Джон, шумно выдохнув и подобрав колени, приподнимается повыше и засасывает губами потные волосы в его подмышке:
– Зачем?
– Вкусно, – коротко и информативно отвечает Джон, не слишком прерываясь и ерзая своим сучьим нердским задом по торчащей из-под ремня головке члена. Рамси не выдерживает и взрыкивает, хватая его за поясницу и садясь рывком вместе с ним, так еще теснее прижавшимся к нему пахом. "Вкусно" – собачье слово. Рамси стаскивает с Джона рубашку, нарочно больно кусая его вспотевшую шею, футболка торопливо снимается следом, перед тем, как растрепанный Джон снова прижмется к его темно-красным уже, исцелованным и искусанным губам. Правую руку он закидывает Рамси на плечо, и от его подмышки остро пахнет свежим потом и оставшимся на коже запахом морской соли от дезодоранта. И горячее дыхание смешивается почти в какой-то стонущий собачий скулеж – Джон упорно ездит членом по члену Рамси, придавливая яйца и одной рукой расстегивая пряжку его ремня, уже без стеснения то и дело охватывая торчащую из-под него липкую головку пальцами и ласково надрачивая ее.
– Блядь. Постой, – когда Джон наконец кое-как вытягивает конец ремня из пряжки, Рамси прикрывает глаза и насильно успокаивается. Он почти спускает, стоит Джону ослабить жесткое и тугое давление на налитую кровью головку, и член напрягается даже болезненно, еще пара капель прозрачной, пахнущей парным мясом смазки стекают под приоткрытую шкурку, но Рамси держит себя в руках, глубоким дыханием возвращаясь из душного предоргазменного состояния обратно к Джону. Когда он открывает глаза, тот с интересом смотрит в его прилично расширившиеся, такие яркие на фоне светлой радужки зрачки.
– Я что-то сделал не так? – большой палец скользит под пояс джинсов, и Рамси резко отстраняется.
– Да. Но не сейчас, Джон Сноу.
Его голос холодный и слегка злой, когда он отодвигается, выползая из-под Джона, и расстегивает свои джинсы, стаскивая их до икр; узковатые для его бедер черные плавки некрасиво подчеркивают нависающие над ними бока, и твердый член торчит из-под тугой резинки, упираясь головкой в полный живот.
– Знал бы, что все так пойдет, поприличней бы что надел, – грязно посмеивается Рамси, с удовольствием выправляя и член, и яйца из тесных трусов и благостно выдыхая, слегка откидываясь назад, на упертую в кровать руку, разводя бедра и поглаживая темно-красный ствол ладонью.
– Блядь… что ты сказал? – но Джон как будто его не слышит – он потянулся расстегнуть свои джинсы левой рукой, но остановился до того, как взяться за пряжку, и теперь только бесстыдно пялится и машинально мнет свой твердый член через ширинку. По щекам разлились алые пятна, и он явно тоже перевозбужден от того, что они делают.
– Нахер, – Рамси торопливо стягивает трусы и джинсы, оставшись в одних носках. – Иди сюда, волчонок, – он не знает, почему вдруг выбрал именно это слово, но принимает снова залезающего ему на колени Джона и так же торопливо расстегивает его джинсы, большим пальцем поглаживая выпирающую в них головку. Джон шумно вздыхает, схватив Рамси за шею, касаясь костяшками пальцев покачивающейся гранатовой серьги, и вдруг опускает правую руку на его живот, как-то несмело проводя пальцами до волосатого лобка.
– Если ты все-таки решишь сломать мне пальцы, – он шепчет между частыми выдохами, перебирая густые и жирные от пота завитки, – то доламывай хоть эти, – и тесно охватывает основание его члена, парой плотных рывков надрачивая ствол.
Рамси сдерживает горловой, стонущий звук, накрепко сжимая зубы, и его толстые бедра мелко дрожат. Он живо расстегивает кнопки на ширинке Джона, и тот едва успевает приподняться, когда Рамси сдергивает его джинсы вместе с бельем на бедра, и твердый член упруго покачивается, и тонкая нитка липкой смазки тянется вниз, к влажным спереди трусам. Джон опять низко вздыхает и все пропускает толстый член в больно сжатый кулак. Рамси, как и он, не обрезан, и нежная шкурка влажно скользит по темной головке, а его тяжелый пульс отдается в пальцы, собственный пульс гулко колотится в ушах, и Джон жадно целует полные губы и еще жаднее сосет их. И когда Рамси наконец открывает его сочащуюся головку пальцами, Джон стонет ему в рот, нетерпеливо проталкивая член в его вспотевшую ладонь.
– Ох, нахрен… – плотная хватка чужой руки на его потекшем от возбуждения члене такая дикая, такая непривычная, и если это всегда ощущается так – Джон хочет заниматься этим до конца своей жизни и не заниматься ничем больше. Зима, белый холод, его вакцина, их проект и недописанная статья кажутся такими далекими и неважными, когда его член влажно въезжает в мясистые пальцы, когда его искусанные губы вжимаются в чужие, мягкие и мокрые, когда он сам мастурбирует напряженный член, и Рамси хвалит его за это рычащими стонами и новыми укусами.
Рамси дрочит ему торопливо и ласково, лучше, чем хорошо – но держать его ритм так сложно, и Джон сам живо трахает его тесный кулак, еще подтекая и почти кончая. Джону хочется больше, и он соскальзывает по животу Рамси потной ладонью, обхватывая его член обеими руками и крепко надрачивая ствол ноющими от нагрузки пальцами.
– Тш-ш, притормози-ка немного, Джон Сноу, – но Рамси опять кусает его, откидывая голову. – Выдоить меня ты всегда успеешь. А я еще хочу сегодня избавиться от этой гребаной девственности.
– Ты имеешь в виду, что хочешь чего-то… кроме дрочки? – Джону тяжеловато даются целые предложения, но он послушно останавливается, просто держа член Рамси в руках. Тот такой подрагивающий и горячий, так много места занимает в пальцах, что Джону могло бы быть стыдно. Наверное, он даже хотел бы, чтобы ему было стыдно.
– Ты улавливаешь суть, – кивает Рамси. И говорит прямо, обжигая дыханием и так горящую щеку. – Я хочу, чтобы мы по-настоящему трахнулись, Джон Сноу.
– Ох, пекло… – Джон выдыхает, торопливо соображая и тратя на это лишние секунды, но не глядя вниз, на свои часы. Он не хочет знать, сколько у них осталось времени на самом деле. – Ладно. Давай. Тогда… как ты хочешь?
– Я же девственник, Джон Сноу, у меня еще не сформировались четкие предпочтения, – Рамси игриво прикусывает чувствительную мочку его уха и лжет. У него есть четкие предпочтения. Но нельзя получить что-то, ничего не отдав взамен. Рамси хочет получить Джона. Рамси не хочет отдавать Джону слишком много. – Хотя если ты планируешь сейчас поиметь меня, надеюсь, ты не слишком брезгливый. Я так и не был в душе, и мой кишечник все еще шалит, – он не давит прямо, но ставит Джона в весьма однозначное положение для ответа, и тот отлично это понимает. Но решает подумать об этом потом. Сейчас, когда он ужасающе сильно хочет трахнуться с Рамси, он не очень уверен насчет того, что ему на самом деле важно, как именно это будет; он перевозбужден, и ему достаточно будет и здоровой, зверьей руки, и мягкой ложбинки между бедром и лобком, чтобы потереться там, и этих грязных, еще припухших губ.
– А что если… ртом? Ну, ты мне, а я тебе, – Джон решает озвучить свою последнюю мысль, наконец осторожно отпуская член Рамси и возвращая руки на его сочные бока.
– Нет, – но Рамси качает головой и продолжает слюнявить и больно искусывать его ухо и шею. – Я был бы готов хоть вылизать тебя, Джон Сноу, но не в первый раз.
– Хорошо. Тогда, наверное, ты можешь… сделать все это со мной, – Джон избегает прямой формулировки, но не дает Рамси подумать, что не заметил его легкой попытки надавить. – Хотя твоя правда, я хотел бы с тобой тоже. И мне все равно, был ты в душе или нет, чисто это было бы или… неважно. Но я думаю, что тебе это сейчас важнее, чем мне. Так что давай. Делай со мной, что захочешь, – и у него даже голова легонько кружится от собственной нарочно резкой, сорвавшейся, почти шутливой интонации и неловкой улыбки. Или от такого количества связных слов подряд. Или от того, как сладко его члену во все еще мнущих мягких пальцах. Но Рамси смотрит на него странно и даже, наверное, немного удивленно, как будто Джон сказал сейчас полную хрень. И вдруг резко отодвигается, убрав руки, и Джон шлепается задницей на покрывало между его разошедшихся бедер.
– Ты последний раз просишь меня об этом, Джон Сноу, – Рамси говорит это почему-то довольно жестко, слезая с кровати и балансируя то на одной, то на другой ноге, стягивая носки. Его толстый член сладко покачивается, и Джон, молча стаскивая джинсы, думает, что взаправду был бы не прочь вот так запросто поцеловать его темно-красную, липкую и открытую головку. Он хотел бы кончить, когда Рамси поцеловал бы его член, прижался бы своими мягкими губами к уздечке, водя вверх-вниз, может быть, взял бы головку в рот и поцеловал ее с языком. Он сказал, что вылизал бы тебя. Не сказал, где.
Рамси тем временем подходит к комоду, понятия не имея, о чем фантазирует Джон. Его интересуют более насущные вопросы – так как ему уже двадцать один, и он все еще девственник, то, ясное дело, он смотрит очень много порно и имеет достаточно распространенное понятие об анальном сексе и, в частности, о том, что в это дело неплохо бы хорошенько плеснуть какой смазки. Хотя он и не обеспокоился бы этим, касайся оно только Джона, но, даже если Рамси и не имеет ничего против сухой тесноты и острых болезненных ощущений – по крайней мере, при мастурбации, – ему все еще не хочется на самом деле повредить себе что-нибудь.
– Так, и с чем это у нас дрочит Домерик? – так что он садится на корточки, открывает нижний ящик и принимается перебирать чужое белье. Толстый член липнет открытой головкой к полному животу, собравшемуся парой складок.
– Не то чтобы я хотел участвовать в этом разговоре, но, во-первых, ты уверен в том, что копаться в его вещах – это хорошая идея, а во-вторых, в том, что ты здесь что-то найдешь? То есть он не обязательно даже пользуется чем-то… – Джон решает не продолжать, потому что на самом деле не хочет участвовать в этом.
– Он обрезанный и нежный, как тринадцатилетняя целочка, так что не может без смазки, – бросает Рамси, вытаскивая из ящика коробку с носками и торчащими ортопедическими стельками. – Боги, журналы, серьезно? У тебя же есть интернет, Домерик, – вслед за коробкой отправляется стопка замятых по краям глянцевых журналов с сиськастыми девицами на обложках, и Рамси наконец выуживает из глубины ящика ополовиненную бутылочку детского масла с завернувшейся этикеткой, на которую налип темный ворс от белья. – Блядь, а еще дерьмовее хранить было нельзя, – Рамси вздыхает, брезгливо вытирая руку о бедро и возвращаясь к постели; Джон рефлекторно немного отодвигается назад.
– Ты, кстати, не думал насчет презервативов или… не знаю? – он спрашивает довольно размыто, но Рамси отвечает со смешком, скручивая крышку:
– Мы оба девственники, Джон. От нас можно подхватить разве что занудство и любовь к видеоиграм. Так что давай. На четвереньки.
– А не слишком ты начал командовать, как для девственника? – резким тоном вдруг реагирует Джон.
– А ты что, передумал? – так же резко спрашивает Рамси, но почти сразу нарочно смягчается. – Я хорошо все сделаю, Джон Сноу. Просто хочу с тобой… по-собачьи, – это звучит не слишком ясно, и значит совсем не то, что Рамси хочет сказать, но Джон, кажется, понимает его как-то интуитивно.
– Ага, – он кивает. – Принято. Просто следи за тоном, – он крайне возбужден и согласно переворачивается, опираясь на локти и колени. Он не хочет говорить это, но знает, что Рамси знает – он и сам хочет этого сейчас, как у собак.
Рамси молча щиплет его за пятку через носок и наклоняется, кусая остро выступающую лопатку с яркими родинками. Джон думал, что он будет смотреть, что скажет что-нибудь, но чувствует только горячий и влажный член, скользнувший между его бедер, и теплые толстые пальцы, все в масле, нащупавшие его зажатый вход в густых черных волосах. Мышцы промежности коротко сокращаются, и Джон задерживает дыхание, заведенный настолько, что уже все равно, давай-давай-давай, а Рамси опять больно, с зубами целует его спину, оставляя красные вмятины от клыков и резцов, и без ласки сует в него сходу два масляных пальца, туго растягивая девственный зад и трахая его грубыми рывками. Это жжется остро, как ссаженная кожа, и плохо подстриженные ногти царапаются; Джон тяжело дышит и больно кусает костяшки. Рамси не жалеет его, и пальцы в детском масле жгуче и тесно скользят вперед-назад без остановки, но Джон старается не зажиматься, хотя даже толком не понимает, зачем это нужно. Он не уверен, что Рамси понимает. Но давится воздухом, когда тот вдруг пару раз прокручивает пальцы и неожиданно умело трет его подушечками изнутри, до разошедшегося по промежности острого жара. Рамси проезжается пальцами по одному и тому же месту снова и снова, очевидно чувствуя отдачу сладко сокращающихся мышц, но опять больно царапает ногтями, и Джон ворчливо приподнимает голову.
– Хватит, давай уже так, – негромко выдыхает он, но Рамси его слышит. И, о да, Рамси просто охеренно согласен с ним. У него уже нахрен сводит яйца, и с члена пару раз капнуло на покрывало, пока Джон податливо сжимался вокруг его пальцев. Рамси быстро доебала вся эта возня, и его ужасно ведет от темно-красного желания вставить Джону прямо сейчас.
Если бы они встретились в другое время, например, в то, о котором обожает после третьего пива трепаться Деймон, то, где законы был писаны Старыми Богами и Первыми Людьми, он мог бы попросту изнасиловать Джона перед резным божьим ликом и бросить лежать в мокрой траве – влажные от росы волосы, влажные от крови бедра.
Если бы у него были отцовские деньги или, лучше, отцовская работа, он мог бы закрыть Джона в подвале и трахнуть его на стылом бетонном полу. Он сломал бы его ребра несколькими тяжелыми ударами, до черных кровоподтеков на груди и боках, он сунул бы руку под его футболку, зажимая и двигая треснувшие кости под кожей, – и изнасиловал бы его еще раз. Столько раз, сколько ему захотелось бы.
Он хотел бы изнасиловать Джона сейчас. Несмотря на то, что час назад он совсем не был в этом уверен, несмотря на то, что они учились в одной школе, несмотря на то, что Джон был юным гением, несмотря на.
Но у Рамси нет другого закона, кроме уголовного кодекса под мелованной обложкой, у него нет денег и нет никакой работы. Только чужой дом, хозяева которого вернутся через пять дней, только итоговый процент будущих экзаменов и тянущее вожделение в груди и яйцах. И Джон.
Рамси отстраняется, последний раз укусив Джона – следы от его зубов почти такие же темные, как родинки вокруг, – и посматривает на его разошедшиеся ягодицы. Густая черная поросль между ними сбегает на небольшие, подтянутые яйца, аккуратно свисающие между напрягшихся стройных бедер, и хотя это не слишком похоже на то, что Рамси хотел увидеть, но ему все равно нравится. И он не без труда сует оба больших пальца во все еще тугой зад под одному, сильнее растягивая и раздвигая стенки, и смачно сплевывает, чутка любуясь хорошенькой темной дыркой, готовой принять его член. Но Джон почти недовольно рычит, переступая ногами, и Рамси, пару раз сунув один палец поглубже – скользко и дразняще, – вытаскивает оба. Поливает свой член приторно пахнущим детским маслом, подставив руку и обтерев понизу, открывает головку и жадно трется ей между ягодиц, плеснув еще масла сверху – густые волосы приятно ласкают нежную кожицу, быстро маслятся и легко приминаются его членом, а вот здесь особенно горячо сокращается, и Рамси жестко надавливает, пытаясь втолкнуться коротким рывком. Джон шипит, шире и удобнее расставляя ноги, но идет все равно тесно и почти насильно, и Рамси сильно сцепляет зубы.
Мышцы сразу плотно сдавливают головку, стоит хоть чуть втолкнуть ее; боги, как же у Джона внутри все нагрето и зажато – это ощущается даже лучше, чем вгонять член в накрепко стиснутые слюнявые пальцы, и возбуждает ярче мокрого сна. Рамси рычит, еще придерживая у основания, чувствуя отдающий в руку пульс и гулкие удары в ушах, и всовывает член грубо и жадно, поспешными толчками. И, блядские боги, похотливо зажимающийся узкий вход – самое сладкое место, и хочется тереться и тереться головкой об него, только вытаскивая и снова всовывая, пока не ссадишь себе всю кожу и не кончишь с кровью. И можно не верить в Семерых, но у этого сучьего старкового выкормыша Джона Сноу – воистину семь небес между ног, и Рамси довольно стонет и медленно ездит масляной головкой туда-сюда, туго растягивая его девственный зад.
Джон шумно дышит и все кусает свои костяшки, и на его испещренных родинками лопатках проступают розовые пятна. Но Рамси становится уже немного больно от возбуждения – и Джону наверняка больно тоже, – так что он уверенно входит глубже, и головка неожиданно свободно проскальзывает, ебаные сучьи боги, в такое же тесное нутро, а растянувшаяся каемка теперь плотно охватывает темно-красный ствол. Джон вскрикивает от этого и опять кусает пальцы. И надсаженно стонет еще – каждый раз, когда Рамси имеет его сочными, хлюпающими толчками, едва на четверть погружая член в заросший черными волосками зад. И яйца поджимаются от этих охриплых резко джоновых стонов и тесноты промасленного зада, в паху все тяжелеет; Рамси больно закусывает нижнюю губу, опираясь ладонью Джону на поясницу и присовывая все быстрее. Его дыхание тоже ужасно шумное, срывается жарко, он хочет растянуть Джона до упора, натянуть его на себя, шлепнув бедрами о бедра, и уже как следует трахнуть. Он не уверен, что сможет себя контролировать и не порвет его, если двинется глубже прямо сейчас. А Джон вскрикивает так громко и утыкается лбом в покрывало, резко вдруг потянувшись и зажав себя между ног. У него несколько раз крупно вздрагивает спина, и зад часто сокращается вокруг напряженного ствола.
– Блядь… Блядь… – голос Джона совсем слабый, и он опускает дрожащие плечи. – Прости.
– За что? – раздраженно спрашивает Рамси, слегка приостанавливаясь.
– Я… нахрен, извини… – пока Джон мямлит, у Рамси заканчиваются терпение и варианты, и он, остановившись совсем, лезет ему под живот и грубо сжимает его небольшой напряженный член, с которого густой ниткой стекает сперма. Джон еще вздрагивает и сладко зажимается от этого.
– Отлично. Ты обкончал Домерику постель, – просто констатирует Рамси.
Он осознает, что именно произошло и что именно он сказал, только через несколько секунд, и у него резко сводит живот и яйца.
– Извини, я просто… – Джон никак не найдет нужных слов, а Рамси не может ждать, пока это наконец произойдет.
– Заткнись. Я сейчас.
Он возвращает липкую от спермы руку на поясницу Джона и имеет его еще несколькими частыми и неглубокими толчками, не больше десяти. Дыхание выбивает с каждым, так мягко и тесно, и Рамси рычит и торопливо вытаскивает, проезжаясь членом между ягодиц и заливая поясницу Джона теплой спермой.
– Блядское пекло… – рука соскальзывает, и он упирается в постель и утомленно склоняется, утыкаясь лбом Джону в лопатку. Мышцы по всему телу тихо и сладко сокращаются, теплый пот слабо подтекает по рукам, и Рамси с какой-то ленивой жадностью кусает Джона за спину, вгрызается в и так искусанную кожу, размазывая полным животом и еще твердым членом собственную сперму. Джон весь пропах им, как и он – Джоном, но еще немного собачьих меток не повредит.
– Мы уже должны выходить, – довольно бесчувственно говорит Джон, все-таки глянув на часы и сразу после недовольно прикрыв глаза.
– Тогда вытирайся – и поехали, – Рамси без особого усилия приподнимается и валится набок. Его дыхание еще не успокоилось, но вряд ли это займет дольше нескольких секунд. Джон пока сводит колени и осторожно садится, неловко, машинально пригладив волосы.
– Как думаешь, это вообще прокатывает за лишение девственности? – он неуютно вздрагивает, когда остывающая сперма Рамси стекает ему на ягодицы.
– Не, ну я немного подсбил тебе целку, – Рамси приподнимается на локте. – Но все, что не до яиц, не считается, – и его ухмылка неприятная, сальная и горячая.
– Иди ты, – но Джон только тихо смеется, прикрыв глаза. – И дай мне какое-нибудь полотенце.
– Машина тоже не твоя, да? – спрашивает Джон, ежась от холода и прижимая к груди наспех выданные Рамси бинты и тюбик с мазью.
– Домерик дал мне ключи, – Рамси качает головой, открывая водительскую дверь. – От дома тоже. Я не вор, Джон, и беру только то, что мне дают сами, – он добавляет, смотря на Джона поверх машины. Резкий дневной свет выделяет некрасивые темные синяки на его толстых шее, щеке и подбородке.
– Я и не говорил, что ты вор, – прохладно соглашается Джон, поспешно забираясь в машину.
Рамси не отвечает ему и грузно опускается на соседнее сиденье, выжимает сцепление, проворачивает ключ и аккуратно отъезжает назад. Джон тоже не считает, что должен продолжать этот разговор, и молча смазывает свое запястье, положив бинты на колени.
Рамси в секунды разгоняет автомобиль до сотни с лишним, игнорируя ограничение скорости, и Джон опять ощущает это приятное чувство внизу живота. Ему нравится эта машина, хотя она не принадлежит ему почти настолько же, насколько не принадлежит Рамси. Небольшая приятность, доставшаяся им по случайности, – но Джон не считает, что это плохо. Не считает на самом деле, что Рамси поступает плохо. Просто Джон всегда помнит, что какие-то вещи одалживаются только на время. Просто Джону куда больше нравятся вещи, которые на самом деле принадлежат ему – как делящий с ним сны Призрак, как обещанное ему место в институте Дара, как все его статьи и идеи насчет вакцины. И как сорок жарких, похотливых минут, проведенных им в чужой постели.
Джон все еще ощущает многие прикосновения Рамси, все еще сладко ноют места укусов и слегка саднит зад, и даже если это никогда не повторится, и они не будут здороваться в школе, это хорошие воспоминания, позволившие хотя бы на сорок минут забыть о том, кто он, Джон, и сколько у него обязанностей. В этом безответственном "давай трахнемся прямо сейчас" оказалось так много понимания того, что ему нужно. И разве что непроходящая сильная боль в запястье несколько портит ситуацию, и Джон морщится, кое-как пытаясь перевязаться левой рукой. Получается довольно-таки хреново, но он все же закрепляет бинт с третьей попытки, прижав его зубами.
– Кажется, кому-то не помешало бы на курсы первой помощи записаться, – ядовито вдруг замечает Рамси, не поворачиваясь в его сторону.
– Кажется, кому-то не помешало бы подучить, чем именно занимаются фармакологи, – парирует Джон, осторожно опуская руку на колено. – Если разойдется, попрошу в школе кого-нибудь нормально перевязать. И, кстати, спасибо за бинты и мазь, – он говорит это искренне, но через несколько секунд выражение его лица меняется, и он хмуро сводит брови. – Хотя, пожалуй, я и не уверен, что должен тебя благодарить.
Рамси только тихо смеется в ответ на это. Джон кажется ему довольно забавным сейчас, по крайней мере, когда перестает так раздражающе возиться с бинтом. Рамси все еще думает о своей пиле и о том, как настойчиво ему все последние минуты хотелось отхватить Джону кисть, чтобы он перестал так бесить. Впрочем, останься они в подвале Русе и имей Рамси взаправду возможность это сделать, он, конечно, не отнесся бы к этому так поверхностно, как в своих раздраженных фантазиях. Нет, он аккуратно взрезал бы кожу Джона продезинфицированным ножом, перевязал бы его артерии и рассек нервы сперва; потому что он не хотел бы на самом деле что-нибудь испортить в Джоне, а если и хотел бы испортить – то совсем немного.
Рамси не знает, был бы еще Джон в сознании, когда он начал бы пилить кость с этим сладким скрежещущим звуком, или тот услышал бы только сухой треск на сломе – но он думает и об этом, и о том, каков Джон был бы после этого на вкус. Пожалуй, да, он хотел бы попробовать Джона. Хотел бы облизать его свежую культю, соленую от натекающей в рот крови, хотел бы возить языком по его онемевшим от лидокаина мышцам – и хотел бы, чтобы Джон смотрел, как он схватит обломанную кость губами и зубами, облизывая и обсасывая. Рамси очень хотел бы сделать что-нибудь, что сейчас же выбьет их обоих за красную грань обыкновенной холодной осени. Он жалеет о том, что не сломал Джону пальцы.
Джон же, как и раньше, понятия не имеет, о чем думает Рамси, и только удобнее откидывается на спинку сиденья, нечаянно ловя свое отражение в зеркале заднего вида.
– Дерьмо, – он морщится, касаясь шеи и разглядывая смачные алые синяки – несколько поплыли пятнами ниже кадыка, а один остался ярким следом прямо под нижней губой, как прилипший кусочек рыбы после ланча. Это ты еще не видел свою спину. – Надо было попросить у тебя шарф. Не хочу даже представлять взгляды, которыми меня встретят Сэм и Пип. Будут допрашивать, откуда это, хуже Мормонта, Торна и дяди Бенджена на собеседовании в Даре вместе взятых, – он говорит это так недовольно, что Рамси снова становится смешно.
– И что ты им скажешь? – еще Рамси чувствует ленивый, секундный интерес, который проходит сразу после того, как он задает этот вопрос, но Джон, кажется, обдумывает его слова всерьез и долго молчит.
– Я не хочу с ними об этом говорить пока, наверное, – наконец он отвечает, довольно сухо, как будто хочет избежать дальнейшего разговора.
– Твое дело, – но Рамси только согласно пожимает плечами. – Так или иначе, а мне понравилось с тобой, Джон Сноу. Ты мне понравился. Я все еще думаю о том, что мы делали. И о том, что ты тогда сказал.
– А что я сказал? – спрашивает Джон, и Рамси ухмыляется.
– Я бы сперва опять взял твои пальцы в рот, – он говорит прямо, без какого-то перехода. – Ты говорил, что хотел бы попробовать мой рот, и я бы начал с твоих пальцев. Они у тебя потные и соленые. Вкусные, – короткая пауза, за которую Джон покрывается легким румянцем. – Я буду сосать их и кусать, Джон, пока у тебя опять не встанет.
Джон молча пялится на дорогу впереди, все гуще краснея, а потом вдруг лезет во внутренний карман своей рубашки, доставая слегка помятую сигарету, и копается в так и оставленной на сиденье сумке.
– Нахрен, – он снова бормочет невпопад, вытаскивает зажигалку и прикуривает. – Я обещал себе бросить, ты знаешь, – сообщает неожиданно доверительно, выдыхая душный сладковатый дым с горькой табачной примесью, – но когда ты говоришь такие вещи – нахрен это все.
Рамси опять смеется, бросая на него короткий косой взгляд, и протягивает руку.
– Дай-ка.
Джон передает ему сигарету, и Рамси не без удовольствия затягивается, пропуская дым в легкие. Когда он возвращает ее обратно, то замечает, какой у Джона влажный немного, липкий и нервический взгляд – возбужденный и целомудренный, – и как лакомо его розовый румянец захлестывает алые засосы. Рамси думает, что у Джона красивое лицо – и красивые руки, небольшие и ладные, с обветренными и немного облезшими на костяшках пальцами, между которыми так хорошо зажата сладковатая сигарета, и тонкими обгрызенными ногтями. Рамси нравится, потому что такие руки как сделаны для того, чтобы ломать их, чтобы резать от искусанных уголков этих ногтей, чтобы дрочить этими пальцами – и кусать их. Рамси думает, что Джон позволяет ему слишком много. Рамси нравится, потому что никто не позволял ему столько без хоть каких условий, обоюдоострой лжи, мягкого и жесткого давления тут и там – и насилия. Рамси не уверен еще, что именно его беспокоит здесь, но решает подумать об этом позже. Сейчас ему хочется думать о том, как джинсы приятно начинают давить в паху.
– Ты хотел бы пососать у меня, Джон? – он продолжает вскрывать Джона грубыми и прямыми вопросами, но тот только отвечает негромко, снова затягиваясь:
– Да.
Рамси хмыкает, опять не глядя забирая у него сигарету, и говорит спокойно и даже прохладно:
– Знаешь, что я буду делать, когда высажу тебя? – тяжелая и шипящая затяжка. – Я буду дрочить на тебя, Джон. Если как следует схаркнуть в ладонь и дрочить одну головку, то можно будет думать, что это твой славный рот, – выруливая на магистраль, он следит сразу и за дорогой, и за Джоном – как легко тот заводится от нескольких грязных и честных слов. – Я бы хотел, чтобы ты сейчас сосал мне член, – Рамси добавляет совершенно походя, и Джон окончательно заливается краской. Из-за румянца и плохо контролируемого напряженного лица он выглядит так, будто ему нездоровится, а его небольшой член снова возбужденно выпирает в джинсах, натягивая головкой грубую ткань. Теперь Рамси знает, какой он липкий, твердый и нежный будет на ощупь, если сунуть руку за ремень.
– А ты бы хотел… сосать мне? – Джон отвечает вопросом, коротко и отрывисто.
– Ага. Все честно, ты мне, я тебе, – еще одна легкая затяжка – и Рамси возвращает сигарету. – Можно даже вместе, я имею в виду, в старой доброй шестьдесят девятой. Или по очереди, как захочешь.
– Все равно, – резко отвечает Джон, плотно зажимая сигарету в пальцах, и сразу передумывает. – Вместе. На твоей кровати, точнее, на его кровати, я хотел этого там с тобой. Я хотел, чтобы ты взял у меня в рот, – он немного нервно смеется. – Твои губы, они такие мягкие… и грязные. Я хочу попробовать их. Не только целовать. Ох, боги, блядь, – он прикрывает глаза и крепко затягивается.
Рамси усмехается, и его член крепко встает от этих смущенных и душных фантазий Джона.
– О’кей, твоя точка зрения по поводу моих губ принята, Джон Сноу. Но, думаю, сначала я бы лучше вылизал тебя между ног. Вылизал твои потные яйца и твой сладенький хер. Может, зажал бы их еще вместе, чтобы ты никуда не делся, и закусал твои бедра. Кусал бы, знаешь, пока синяки не пойдут.
– Я бы укусил тебя за яйца, если бы ты только попробовал, – тут же огрызается Джон – и ухмыляется тут же. – Мне бы понравилось, – Рамси тоже нравится. – Я хочу укусить тебя уже сейчас, за то, что ты говоришь.
– Ты ведь течешь немного, когда думаешь об этом, ага? – Рамси нравится, когда его провоцируют, когда ему дают повод, и если уж он не может сейчас укусить Джона по-настоящему – то может хотя бы безобидно покусывать его так. – Или о том, как я буду сосать тебе хер, буду доить его рукой и ртом? – он бросает на Джона жадный взгляд. – Я трахну тебя пальцами еще, хочешь?
Джон открыто смотрит на Рамси и не отвечает ему, докуривая и жарко выдыхая дым через приоткрытые губы. Его трусы действительно уже снова слегка влажные спереди, но он не хочет говорить об этом. Ему нравится с Рамси, потому что тому не нужно говорить об этом. Так что Джон продолжает молчать и взаправду разгоняет себя фантазиями о том, как они снова вернулись бы на ту кровать – Домерика, Русе Болтона, Робба или даже его дядьки с теткой, неважно, это все чужое и это все можно забрать, но нельзя забрать то, что они будут там делать, – и его член еще тяжелеет от этих фантазий.
Джон хотел бы поцеловать Рамси, лежа рядом и прижавшись к нему, закинув ногу на его голые полные бедра. Джон хотел бы, чтобы Рамси посмотрел на него так холодно, как обычно смотрит на все вокруг, и предложил пососаться. Не так, как предлагают о поцелуях. Джона ведет, когда он думает, как они оба лежали бы на боку, на пробу лаская друг друга руками и мокро целуя между вспотевших бедер.
Пальцы ног упираются в подушку, и длинные сухие волосы щекочут бедро, когда Рамси то прижимается своими мягкими губами к твердо торчащему члену, то слюняво сосет и оттягивает зубами мошонку. А после просто крепко зажимает ствол в кулаке, берет головку в свой теплый рот и отсасывает Джону, часто потрахивая его зажимающийся зад влажным от слюны большим пальцем. И Джон, бесстыже задыхаясь, обхватывает губами сочную темно-красную головку, слизывая солоноватую смазку, и, может быть, торопливо дрочит еще ствол рукой, помогая себе и делая лучше Рамси – и неумело благодаря его за эти грязные-грязные-грязные губы, которыми тот так сладко целует взасос его потекший член.
Боги, Джон так хочет узнать, каково это на самом деле и насколько это лучше, чем чужая ладонь.
– Мне кажется, тебе нужно подрочить теперь, Джон, – тем временем так же походя, игнорируя отсутствие прямого ответа, бросает Рамси, резко выруливая на соседнюю полосу и грубо подрезая какого-то новичка с красной наклейкой на номерах.
– Да… кажется, – довольно отвлеченно соглашается Джон и неожиданно чувствует, как будто немного трезвеет. Как будто его вдруг начинает слегка беспокоить выбранная Рамси скорость.
– Так давай, – но Рамси и не думает переставать смущать его, снова опасно перестраиваясь.
– Ты имеешь в виду, прямо сейчас? – Джона слегка покачивает во время этих обгонов, и он думает, что ему уже не так нравится идея добраться до школы как можно быстрее. Он хочет, чтобы это начало беспокоить его на самом деле.
– А тебя что, парит, что кто-то может увидеть? – Рамси гадко ухмыляется, не смотря на него.
– Да, немного, – Джон делает последнюю затяжку и легкомысленно тушит окурок в пепельнице.
– Дело твое, – Рамси пожимает плечами, – но можно и не вытаскивать, просто сунуть руку в штаны и подрочить немного. Я иногда так делаю, когда скучно вести или в пробке нехуй делать. А че, все в штанах, по закону никто не доебется. Хотя надо будет пару раз нормально передернуть здесь перед тем, как вернуть тачку. Спущу все на стекло, будет хороший подарок Русе ко дню отца, – он опять ухмыляется. – Если ты улавливаешь иронию.
– Да. Но это ребячество, – Джон говорит честно, но его губы почему-то слегка подрагивают от неслучившейся улыбки.
– Как будто я тебя зову это делать, слишком-взрослый-для-ребячеств-Джон-Сноу, – добродушно огрызается Рамси. – Хотя с тобой это дело бы и хорошо пошло. Но можно будет прилепить какую твою фотку моей спермой прямо на стекло, что скажешь?
– Скажу, что можно придумать и что-то получше, – возражает Джон, но никак не продолжает, машинально потирая бедро. От духоты, возбуждения и дикой близости у него слишком кружится голова.
На магистрали и на такой скорости Рамси достаточно на секунду отвлечься, чтобы не справиться с управлением.
Джон так хочет почувствовать беспокойство из-за этого.
Джон запускает руку между бедер, поглаживая яйца и промежность. Рвано вздыхает и, пару раз проведя ладонью, крепко сжимает член через ширинку.
– Да, Джонни, давай, – Рамси продолжает ухмыляться. Он тоже ужасно возбужден. Он даже не смотрит.
Джон бросает на него липкий и вспыльчивый взгляд, но согласно расстегивает наконец ремень и кнопки – и сует руку в джинсы, чуть съезжая на сиденье.
– Блядь, Рамси, в пекло это все, – он выдыхает, жмурясь, вцепившись свободной рукой в скользкую кожаную обивку и тесно зажимая член в пальцах; под нежной кожей тяжело отдается пульс, и хочется дрочить себе торопливыми болезненными рывками, закусив вторую ладонь. Джон справляется с этим желанием почти насильно, медленно двигая шкурку по набухшей головке – так скользко от выступившей смазки и так нужно сейчас же втолкнуть ее во что-нибудь теплое. Что-нибудь типа толстых и мягких губ, а? Джон закрывает глаза и разводит бедра пошире, стараясь расслабиться и меньше – больше, не ври – думать о том, что Рамси мог бы даже на такой скорости отпустить свой сраный руль одной рукой, походя скользнуть ладонью ему в трусы и наскоро отдрочить – или вовсе остановиться где-нибудь на обочине и отсосать, перегнувшись через подлокотник. Джону стыдно, но он хотел бы зажать его волосы в кулаке, когда будет кончать. Тем больше хотел бы, чем жарче чувствует кожей короткие взгляды, которые Рамси бросает на него.
Рамси же вправду не может отвлекаться от дороги надолго, но обласкивает Джона жадным взглядом при каждой возможности, его торчащие из расстегнутой ширинки черные кучерявые волосы, мерно двигающееся перевязанное запястье и быстро выскользнувшую из-под резинки трусов головку члена, нежно-розовую и влажную, то и дело прикрываемую шкуркой. Джон глубоко дышит и немного нервно гладит пальцами ствол; Рамси втягивает носом тяжелый запах от него – сухой сладко-горький дым, вспотевшие яйца и слегка промочившая белье смазка – и чувствует повышающееся слюноотделение: ему нравится этот смешавшийся запах, слабо ведущий голову и возбуждающий примитивные собачьи инстинкты. Нравится ласково управляться с отцовским автомобилем и вписываться в узкие зазоры в потоке машин, пока Джон мастурбирует на соседнем сиденье.
У Джона красивые раскрасневшиеся губы, резкие, строгие и сухие, как у священника. И мягкие изнутри, если приоткрыть их пальцем. Рамси хотел бы мимоходом поцеловать их еще – как урвать сладкую конфету в обход других детей – и попробовать их на своем члене. Он хотел бы быстро расстегнуться, впутать свою медвежью руку в эти потные, слегка подвившиеся на шее кудельки и нагнуть Джона к себе, чтобы тот целовал его член до собачьего взвоя от нетерпения. Он хотел бы засадить Джону в самую глотку, чтобы тот давился и хрипло кашлял, чтобы его аккуратное лицо все раскраснелось, и он непослушно, но заглатывал, и его подбородок был бы весь мокрым от слюны. Рамси хотел бы, чтобы Джон сосал ему, пока они едут, и проглотил в конце, но даже если он бы все-таки сплюнул немного прямо на расстегнутые джинсы и лобок, это ничего. Второй раз Рамси все равно хотел бы кончить Джону на его красивое лицо и дать ему в рот еще после, и на джинсы лишнего так или иначе наверняка попало бы.
Рамси хотел бы припарковаться где-нибудь на окраине, вытащить Джона из машины, придерживая за волосы, и выебать его в рот, чтобы он стоял коленями в темной слякоти, вцепившись покрасневшими от холода пальцами Рамси в бедро, и торопливо отсасывал, иногда помогая себе рукой. Рамси был бы не против, если бы он дрочил себе между этим, если бы он хотел дрочить себе, и его твердый член так и торчал бы из расстегнутой ширинки, и Джон то и дело быстро ласкал бы его пальцами, пока теплая сперма наконец не брызнула бы на талый снег. Рамси вытащил бы тогда и довел себя рукой, спустил бы Джону на лицо, растер свою сперму еще твердым членом по его красным щекам и губам, пару раз проехался вдоль его длинного иконописного носа и еще разок засадил в рот, чтобы Джон слизал остатки начисто.
Рамси хотел бы этого прямо сейчас.
Рамси ненавидит вещи, которые не может получить прямо сейчас.
Он старается сосредоточиться на том, что Джона пока что нельзя портить. Он резко понимает, что на самом деле понятия не имеет, можно ли испортить Джона такими вещами.
Рамси основательно задумывается над этим, машинально ведя машину, и едва успевает сбросить скорость неподалеку от полицейского поста на въезде в город. Качнувшись от резкого торможения, Джон открывает потемневшие глаза и, молча сориентировавшись в пространстве, осторожно вытаскивает руку из ширинки. Его пальцы на вид чуть липкие и отчетливо подают потом и смазкой; он укладывает член немного вбок, аккуратно застегивается и смущенно потирает щеку ладонью.
– Это ты вовремя, – сухо бросает Рамси. – А то я уже передумал.
– Передумал?.. – Джон поднимает на него вопросительный взгляд.
– Насчет того, чтобы тебе передернуть. Это уже начало меня бесить, и, ты прав, мы можем придумать и кое-что получше.
– Тебя бесило, что я мастурбирую? – выражение лица Джона становится более непонимающим.
– В смысле, нравилось, – Рамси раздражает объяснять очевидные вещи, но если уж он решил попробовать все это, ему нужно заходить чуть дальше, чем просто посылать Джона с его тупыми вопросами. – Бесило. Твой херов запах. Вкусный. Мокрый. Бесит.
– Хорошо, я понял, – Джон тихо смеется, – просто на секунду подумал, что больше тебе не нравлюсь.
– Нет, ты мне нравишься, Джон, – Рамси не сразу понимает, почему Джон подумал так, – он ведь постарался ответить приемлемо, – но в следующую секунду до него доходит, что это что-то вроде неуверенного игривого разговора.
Что Джон, мать его, Сноу заигрывает с ним.
Рамси совсем не привык к такому – он играет с насилием, а не симпатией – и даже не сразу находится с ответом, но, как ни странно, это ощущается довольно вкусно.
Сладковато, как марципан.
Рамси любит марципан. Только больше тот, что из горького до остроты миндаля.
– Ты мне нравишься, – наконец медленно повторяет он, по-своему принимая предложенную игру. – Настолько, что я начинаю слишком много думать о насильственных вещах.
– О каких, например? – непосредственно спрашивает Джон, и Рамси слегка дразнит его в ответ:
– Не уверен, что тебе понравится.
– Кто сказал? – но Джон смотрит на Рамси цепко и игриво, немного пожевывая нижнюю губу. – И кто сказал, что я сейчас не думаю о насильственных вещах?
– Не о таких вещах. То есть ты дикий волчонок, Джон Сноу, – с нарочной издевкой отвечает Рамси, – но все-таки не из тех, кто может по-настоящему укусить.
– Почему ты так думаешь? – Джон вдруг спрашивает спокойно, и Рамси, не выдержав, тихо смеется над его серьезным лицом.
– Я шучу, Джон, – благодушно поясняет он. – Чуть-чуть поддеваю тебя, ага? Для того, чтобы ты укусил меня. Ну, знаешь, я говорю, что ты не можешь, а ты берешь и кусаешь, – Рамси вслепую протягивает руку и больно хватает его за плечо, сминая парку. Джон вздрагивает, но быстро расслабляется и, согласно дернув подбородком, весьма болезненно кусает его пальцы. – Вот так, – Рамси одобрительно играется с его острыми зубами и убирает руку. – А теперь хватит трепаться. Лучше просто придержи свой хорошенький хер в штанах, пока мы не доедем. Если, конечно, ты не хочешь, чтобы я остановился у какой-нибудь ссаной свалки и загнул тебя жопой кверху, – это выходит грубовато, но в этот раз Джон улавливает его настроение и только поднимает бровь:
– Это то, о чем ты думал?
– В том числе, – пространно соглашается Рамси. – Еще о том, чтобы ты отсосал у меня там. Чтобы ты пачкал свои чистенькие джинсы в дерьме, пока я буду трахать тебя в рот. У тебя красивое лицо, Джон, и я хочу спустить на него, – ему все больше нравится играть с Джоном – по крайней мере, пока тот думает, что они играют, – и на самом деле нравятся его реакции, серьезные или смешливые. И даже то, что сейчас Джон вдруг фыркает и снова покусывает губу.
– Я думал, это будет что-то пожестче, – наконец говорит он. – Но ты ведь знаешь, что это все может быть и без насилия, да? То есть насилие подразумевает сопротивление, подразумевает, что кому-то одному не понравится то, что захочет сделать другой, – он еще молчит, глядя в сторону. – Насилие – это если бы я повалил тебя в то дерьмо, зажал коленями плечи и поимел в твой грязный рот. А то, что ты сказал, может быть и просто так, – он говорит это так спокойно и умиротворенно, как какой-то гребаный марципановый лорд. А потом молча поворачивается, опираясь на подлокотник, протягивает перемотанную руку и касается пальцами губ Рамси. В левом глазу у него от напряжения лопнул сосуд, и, залитый кровью, тот кажется совсем красным. Волчьим.
Джон настойчиво ласкает пальцами пухлую нижнюю губу, и Рамси несдержанно кусает его за указательный, под самым ногтем – еще немного, и содрал бы с мясом и кровью, но Джон проворно отдергивает руку и детской реакцией сует палец себе в рот.
– Ты болтливый сучий ублюдок, знаешь? – у Рамси нервно и возбужденно подергивается уголок рта, но ему все сильнее нравится.
– Уж не больше, чем ты, – со смешком отвечает Джон, вытаскивая палец и вытирая его о торчащую из-под парки рубашку. И Рамси слегка кривит губы, но соглашается, все-таки снова ухмыльнувшись.
– Да.
И, пожалуй, это основная причина, по которой Джон Сноу доживет до конца сегодняшнего дня.
Рамси паркуется на одном из самых дальних мест стоянки, напротив старой и слегка облезшей стены корпуса, и удовлетворенно смотрит на часы.
– И еще двадцать минут остается, Джон Сноу. На все, че хочешь, хватит, если не тупить и не болтать, – он беззвучно смеется и расслабленно откидывается на сиденье.
– А все – это что именно? – с какой-то снова появившейся осторожностью интересуется Джон.
– Ну, ты сказал, что все, что я думал, можно и без насилия. Так что давай, – жирные губы Рамси плывут в неприятной улыбке, и он слегка разводит ноги, поглаживая внутреннюю сторону бедра, – возьми у меня в рот, Джон.
– Прямо так, в машине? – отрывисто спрашивает Джон.
– Здесь нет камер, и мы достаточно далеко от въезда, чтобы успеть застегнуться, если кому взбредет в голову поставить или забрать свою тачку. Видишь, я забочусь о тебе, Джон, – Рамси действительно не собирается тратить время впустую и живо берется за пряжку своего ремня.
– Звучит так, как будто я должен тебя поблагодарить, – ядовито замечает Джон, неприкрыто пялясь на то, как Рамси расстегивает ремень и ширинку, поглаживая лежащий чутка набок член левой рукой. Джон неуверенно втягивает воздух носом, но взаправду не собирается ломаться, как девочка в застегнутой под горло блузке. – О’кей, ладно. Давай, – он подается навстречу Рамси, и забытый ремень безопасности врезается ему в грудь. Это выглядит довольно смешно, но Рамси не смеется, только сует пальцы в джинсы и легонько подрачивает свой твердый член через трусы, пока Джон ругается сквозь зубы и неловко отстегивается. И еще раз вздыхает, нервно сжав здоровую руку, перед тем, как слегка перегнуться через подлокотник, исподлобья глянув на Рамси.
Рамси смотрит на него все так же никак, только выправляет член наружу и подтягивает яйца, приспуская резинку трусов под них. Он делает это так холодно, и это так не сочетается с тем, как оглушающе он пахнет. У Джона даже слегка кружится голова от его голодного и возбужденного запаха, когда он молча наклоняется, и Рамси мягко кладет руку ему на затылок. Он открывает липкую головку пальцами, и Джон совсем не уверен, что именно должен делать, но ласково слизывает потекшую каплю его сочной смазки – и осторожно забирает головку в рот, обхватывая губами поверх собравшейся шкурки и неловко посасывая. Он немного еще чувствует свой вкус, вкус своего потного зада и чужой соленой спермы, кое-как опираясь здоровой рукой на сиденье, втискивая ее между задницей Рамси и спинкой, когда слышит его согласный глухой вздох. Это вдруг бьет в голову – мгновенно и лучше травки, – и тело становится таким тяжелым и горячим; Джон жмурится и все старательнее сосет соленую головку, хватаясь перевязанной рукой за толстое бедро. Это вкусно.
Рамси почесывает его затылок, прикрыв глаза и шумно дыша через нос. Теплое удовольствие раз за разом прокатывается от зажимаемой церковными губами головки до самого живота, в ушах слабо шумит от тупой пульсации в паху, и Рамси возбужденно сжимает пальцы каждый раз, когда Джон неумело пытается взять поглубже, и головка въезжает ему куда-то между гладким небом и мягким языком. Но времени осталось не так много, Рамси нужно больше сейчас – или сосать поживее и потеснее, – и он не отказался бы, если бы Джон еще подрочил ему своей перевязанной рукой. Только вот это вряд ли вышло бы хорошо: он наверняка все время сбивался бы от боли. Рамси решает отнестись к этому снисходительно, крепче впутывая пальцы в короткие черные волосы и стискивая член левой рукой. Сегодня он может справиться и сам.
Рамси надрачивает себе неторопливо, грубовато зажав ствол в кулаке, и удерживает попытавшегося было отстраниться Джона, настойчиво надавливая ему на затылок. Джон с невольным причмокиванием соскальзывает губами ниже по стволу, напрягая горло и сглатывая, и бьет Рамси в бедро, но больше высвободиться не пытается, поддаваясь его ладони и позволяя ему засаживать поглубже в рот, оттянув шкурку с головки. Джон только слегка расслабляет губы, явно пытаясь нормально дышать – Рамси жадно думает о расходящемся у него в груди жаре от недостатка кислорода, то и дело отрывисто подрачивая ствол, – и тянется себе между ног, даже не расстегиваясь, просто зажимая член ладонью. И тихо стонет, продолжая подставлять Рамси свой сладкий приоткрытый рот и дергаными рывками дроча себе через джинсы. Но его, видимо, совсем прилично ведет от перевозбуждения, он несколько раз вздрагивает, продолжая неразборчиво постанывать и царапая ствол зубами, и Рамси это абсолютно не нравится.
– Убери руку от своего хера, Джон, – он бросает сбито, больнее зажав его волосы, но Джон, кажется, не слишком хорошо его слышит, и приходится повторить жестче. – Джон, я сказал, убери свою сраную руку.
Джон гортанно рычит от неудовольствия, но все-таки слушается, и Рамси снова может расслабиться, прикрыв глаза и ослабив хватку в волосах, теперь только слегка придерживая затылок и большим пальцем соскользнув за ухо. Ему осталось совсем немного, и он быстро дрочит себе крепко сжатым кулаком, покусывая губу от горячо расходящегося в паху возбуждения и постанывая сквозь зубы от того, как Джон опять сладко сосет его головку. У Джона тесные припухшие губы, и в них так ладно всовывать член раз за разом, всовывать его дальше по мягкому и мокрому языку. Рамси еще смотрит из-под полуопущенных век, как головка проезжается изнутри по щеке и оттягивает ее, и торопливо надрачивает Джону в его красивый рот, четко чувствуя, как с каждой секундой все напряженнее сводит мышцы в паху. Движения руки становятся все более рваными, Рамси вздрагивает, зажимая волосы Джона, доводит себя ладонью в несколько рывков – и напрягает живот, насильным толчком засаживая глубже и с тихим рычанием спуская Джону в глотку. Джон хрипло давится и упирается ладонями в сиденье и бедро, но Рамси держит его крепко, срываясь в дыхании.
– Ш-ш… глотай, Джон… вдохни носом и глотай… – он шепчет, рычаще постанывая между словами, и еще несколько раз глубоко въезжает Джону в рот, приподнимая бедра. Но отпускает даже до того, как тело полностью расслабится, и Джон поднимается рывком, откашливаясь. Зрачки у него огромные, а все лицо раскраснелось до шеи; он вытирает губы тыльной стороной ладони и яростно глядит на Рамси. Тот смотрит в ответ лениво, откинувшись на сиденье; длинная прядь пристала к румяной щеке, живот тяжело поднимается от глубокого дыхания, а еще твердый член лежит на толстовке, оставляя под собой потекшее пятнышко от слюны и спермы.
– Я и так не собирался же… неважно, – голос у Джона хриплый и злой, и он еще раз инстинктивно утирает рот бинтом и смотрит на часы. – У нас еще семь минут, – нетерпеливо подытоживает, и Рамси хмыкает, аккуратно укладывая член обратно в трусы и застегивая молнию.
– Семь минут – на что? – с провоцирующим смешком спрашивает он, так же неспешно вдевая ремень в пряжку.
– Не будь ребенком. Отсоси мне, – грубо говорит Джон, и Рамси смотрит на него прохладно и внимательно.
– О‘кей, раз я обещал, – он вдруг пожимает плечами и заправляет волосы за уши.
Он тянется через подлокотник и сам быстро расстегивает Джону джинсы, без ласки оттягивает резинку его трусов, вытаскивая член, и еще раз прибирает выпавшую прядь. Джон пахнет свежо и солоно, как море, с готовностью разводит бедра и стонет сквозь зубы.
Рамси понятия не имеет, каково на запах и вкус настоящее море.
У него есть только Джон.
Рамси наклоняется, держа его небольшой потекший член четырьмя пальцами. Тонкая шкурка чуть сползла с нежной и влажной головки, но Рамси не собирается открывать ее совсем, прямо так обхватывая губами, слегка засасывая и собирая языком скопившуюся соленую-соленую смазку. Джон зажимает свой рот ладонью и хватается за дверцу, откидывая голову. У него очень податливое тело, а у Рамси очень мягкие губы.
Такими губами только бы целоваться – если бы, конечно, кто-то захотел целоваться с Рамси. То есть даже тем, кто мог бы захотеть, обычно нужны еще и какие-то другие штуки. Чтобы было ничего такое лицо, например. Или тело. Или терпимый характер и отсутствие пилы в багажнике. Или что-то типа чувств. Типа сексуальных вещей, и не тех, которые ты наскоро прогоняешь в голове, сидя на унитазе и удовлетворяя себя рукой, а тех, которые как-то проскальзывают неявными искрами и заманчивыми намеками между людьми, тех, которые не понимает и не ощущает Рамси. Но Джон хочет целоваться с ним, хотя у Рамси и нет ничего, нужного для поцелуев. Джон хочет его некрасивых сальных ухмылок, гадких шуток и злого, торопливого отсоса в отцовской тачке. И целоваться.
Рамси находит это интересным и крепче обхватывает его член рукой, оттягивает кожу на стволе вниз, не вынимая изо рта, и сразу туго обсасывает открытую головку. Джон отзывается какими-то невнятными звуками в наверняка уже вспотевшую ладонь, а Рамси еще хорошенько дрочит ему, размазывая кулаком потекшую струйку слюны. Джону нужно так мало ласки; он еще сдавленно стонет, стиснув зубы, и путается пальцами в длинных волосах. Джону не нужны чувства. Рамси заглатывает парой резких рывков, продолжая грубо надрачивать рукой, а потом взасос целует горячую головку. И еще раз. Джон глухо вскрикивает в ладонь и так быстро кончает, больно зажав Рамси волосы.
Рамси не хочет быть честным и хочет вывернуться, но хватка Джона неожиданно жесткая, и он принимает это как уступку на сегодня. Теплая и соленая сперма заполняет рот; Рамси было думает сплюнуть ее после, но держать во рту ему быстро становится довольно противно, и он все-таки пару раз сглатывает, слегка морщась. А потом Джон наконец дает ему выпрямиться, соскальзывая рукой на шею и часто дыша. Предыдущий румянец только-только сошел, а скулы у него уже опять все ярко-розовые, и глаза стали совсем черными.
– Я хочу еще. Прямо сейчас, – Джон выпаливает хрипло и жадно, протягивая здоровую руку и большим пальцем утирая Рамси нижнюю губу – в самом уголке осталась белесая капля, – но не дает ответить, притягивает его за шею к себе и крепко целует. Рамси отвечает ему немного удивленно, поднимая запястье и косясь на свои часы.
– Время, Джон, – он чуть отводит голову назад и говорит негромко в еще припухшие после отсоса губы, но Джон никак не отпускает его, прижимаясь лбом к прыщавому лбу и прикрывая глаза, и только через несколько секунд наконец разжимает пальцы.
– Да. Ты прав, – он соглашается с прохладным сожалением, отстраняясь, чтобы заправиться и застегнуться.
Рамси пока тоже немного приводит себя в порядок, подтягивая ремень и приглаживая волосы, а Джон уже забирает свою сумку и открывает дверь, но вдруг медлит и поворачивается к нему.
– Слушай, может, это прозвучит глупо, но ты не хотел бы еще пересечься вечером? После шести? – его щеки снова быстро румянятся. – Я имею в виду… понятия не имею, что я имею в виду. Не только секс или только секс. Не знаю.
– Нет. У меня уже есть планы на сегодня, – Рамси отрицательно качает головой и даже не старается смягчить тон. – Я позвоню тебе, Джон.
– Ага, только у тебя нет моего номера, знаешь? – Джон на секунду сжимает губы. – Да, ты знаешь.
– У меня есть интернет, Джон, – Рамси тянет слегка раздраженно. – И, в отличие от моего брата, я умею им пользоваться.
– О’кей, – Джон кивает не слишком уверенно. – О‘кей, хорошо, это становится все более глупым, и я уже лучше пойду.
– Вали давай, – добродушно посылает его Рамси, и губы Джона все-таки вздрагивают от слабой ухмылки.
– Пошел ты, – он бросает это почти тепло и вылезает из машины, захлопнув дверь. Рамси шумно выдыхает и сразу начинает копаться по карманам куртки в поисках телефона.
Нестриженые ногти ритмично и быстро щелкают по сенсорному экрану в полной тишине, и Рамси прикладывает телефон к уху, откидываясь на сиденье. Но гудки идут целую вечность, так что он достает еще сигаретную пачку, уже чувствуя, что трубку возьмут именно тогда, когда он попытается закурить.
– Че так долго? – Рамси действительно уже несколько раз щелкает зажигалкой, придерживая телефон плечом. – Неважно. Слушай, мне нужен кое-кто сегодня, – он раздраженно встряхивает зажигалку и снова пытается прикурить. – Ага, отпросишься, – слабый огонек наконец касается сигареты, и он голодно затягивается. – Не, сегодня хочу парня, – зажав сигарету зубами и вдыхая дым, Рамси возится еще, прибирая все во внутренние карманы. – Нет, это проще, – он наконец берет сигарету в пальцы и раздраженно выдыхает дым носом. – Я сказал, проще, Хеке. Не заставляй меня повышать голос и говорить тебе обидные вещи, – он еще немного слушает сиплое ворчание и прерывает резко. – Я сказал, что парня проще, потому что девки тебя боятся. Потому что ты воняешь, потому что у тебя мерзкий и ссаный вид, и никто, никто тебя не хочет, так что сейчас ты заткнешься, свалишь с работы и купишь таблетки, а потом найдешь, кого я скажу, и угостишь его пивом в честь вашего хуева знакомства, и это будет куда проще для тебя, чем развести девку, – Хеке молчит, часто и яросто дыша в трубку, и Рамси закатывает глаза. – Все, закрыли тему. Значит, парень, где-то моих возраста и роста, стройный, короткие черные волосы. Скинешь мне потом координаты, где вас искать, я подъеду после шести, у меня еще учеба, – он барабанит пальцами по колену, лениво слушая быстро сменивший сопение оживленный бубнеж. – Ага, он пиздец как меня выбесил. Но пока пусть поживет. А вот с тем, кого ты найдешь, я очень хочу поиграть. Ты ведь будешь играть со мной, Хеке? – и он тоже усмехается, когда Хеке сипло и согласно смеется. – Да, я привезу игрушки. Как раз собирался вечером заехать за новыми инструментами, – еще раз затягивается и перехватывает трубку. – Да, и захвачу чего-нибудь пожрать. Ну все, давай, хороший мой.
Рамси кладет трубку и хрустит затекшей шеей. Сегодня выдался ничего такой день, как по его меркам, и он еще собирается поиграться вдоволь, и это будут совсем не такие игры, как с Джоном. Но не стоит забывать про учебу из-за этого – Русе может быть снисходителен к его шалостям, но не к оценкам, – и Рамси открывает дверь, грузно вылезая из машины на свежий воздух. Приятная прохлада касается его лица, и он опять зажимает сигарету в зубах, с удовольствием разгибая поясницу. Его ждет недописанный конспект, и у него осталось еще около четырех часов.