Часть Первая. Первое октября. Девять дней до четырехлетия Наруто.
Чем несправедливее наша ненависть, тем она упорнее. Сенека.
***
Если бы не обстоятельства, я бы никогда не обрек своего сына на демона внутри. Обстоятельства были сильнее меня, сильнее чего-либо. Но, если бы можно было отмотать пленку назад, в тот самый день, я бы снова запечатал Демона Лиса в Наруто. Больше не в кого, а вера — самое большое, что я вложил в него, и она обязательно проявит себя. Минато Намикадзе.
— А я только!.. Только!.. А они, 'ттебаё!.. — Наруто снова громко всхлипнул и маленькими кулачками стал пуще прежнего растирать слезы по покрасневшему лицу. Какаши неловко передернул плечами и, присев перед мальчиком, потрепал его по светлой макушке. Ладить с детьми он не умел, опыта как такового не было, да и не приходилось. Единственный ребенок, с коим он контактировал время от времени — Наруто. Маленький и неугомонный мальчишка, сын его сенсея. — Тише, — пробормотал Какаши, ероша яркие, отросшие за последние пару недель волосы. Вести к парикмахеру его, конечно же, придется Какаши. Или самому взяться за ножницы из-за ненависти людей к мальчишке. Ребенок громко закричал и, захлебнувшись слезами, издал непонятный хрюкающий звук. В его сверкающих синих глазищах была настолько большая и, казалось, осязаемая обида, что ладони Какаши невольно вспотели от волнения. Как правильно успокаивать детей? В общем-то, Какаши нечасто приходилось видеть слезы Наруто. Ему было три года, он постоянно улыбался — два неоспоримых факта. Правда, стоило учесть, что первый скоро перестанет быть таковым, поскольку близилось неминуемое четырехлетие. Наруто был полон энергии. Какаши не мог определить: то ли это гены Удзумаки заиграли, то ли это обычная детская черта. А может, и то и то. Эту энергию Наруто некуда было направить. Ему было три, и заняться чем-то по-настоящему стоящим он пока не мог. Точнее, это стоящее Какаши относил к более взрослым детям; он бы занял Наруто книгами или видеоиграми, но читать мальчик пока не умел, да и научить его в таком возрасте будет проблематично, а в видеоиграх ребёнок толк пока не поймет. Повести его в детский сад означало столкнуться с толпой ошалевших мамаш и их, перенявших презрение взрослых, детей. Хотя в три обычно все мамы в общем порядке запихивали свое чадо в детский сад и, с чистой душой, зная, что ребенок там поест, поспит, наиграется, что к концу дня у него не останется сил выматывать родителей, спешили на работу, в случае куноичи — на миссию, в архив или, в отсутствии каких-либо заморочек с профессией шиноби — домой. Там тоже дел по горло. Вон, со вчерашнего дня никто никого так и не заставил убрать эти игрушки в шкаф, да и детскому растущему организму нужно хорошо питаться… А у Наруто не было такой мамы, не было друзей и какого-то занятия, которым он бы очень любил заниматься. Он был очень мал и не мог усидеть на месте. Ему хотелось играть с другими детьми, но он лишь огребал от их родителей. А Какаши только смотрел и ничего не мог сделать. Те шпыняли его, били палками — и дети, и взрослые; закидывали камнями, из-за чего тонкие бледные руки мальчика постоянно были в синяках, безустанно кричали ругательства, которые он, к счастью, пока не понимал. Но злой тон каждый раз его пугал. Бывали у мальчишки периоды, когда он больше не мог сдерживать слёз, душа их в подушку. Чаще всего такое случалось после очередной нападки жителей Конохи. Он плакал, а Какаши, который, наверное, должен был уже к этому привыкнуть, каждый раз словно забывал, как нужно его успокоить, как вести себя. Ему становилось дурно, внутри все сжималось — вот он, сияющий жизнью ребенок, которого бранили только за то, что он есть. Какаши хотел уберечь его от всего. Просто потому что боялся: что, если мальчик, пока так любивший жизнь, даже не понимая, что это такое, вдруг зачахнет и согнется под тяжестью своего бремени? Просто он, пока глупый ребенок, принял в себя все самое лучшее от своих родителей: копия Минато внешне, с таким же добрым сердцем; шумный и веселый, неунывающий, жизнерадостный, как Кушина — вылитая мать характером. Какаши боялся однажды увидеть слабую улыбку и потухший взгляд. Он скупо теребил его по волосам, утирал слезы, обычно угощал конфетами, потому что все дети любят сладкое. Бывало, ночь проводил у кровати ребенка и сухо пересказывал ему какие-то сказки, чувствуя себя после всего этого донельзя глупо. От этого становилось только хуже. Он не мог быть ему семьей хотя бы потому, что ладил с детьми плохо, волновался от вида их слёз и не мог дать то, что дал бы настоящий родитель. Ни ласки, ни настоящей любви, ни нежности. Ничего. Ему было более чем плохо. — Не плачь. Ладно? — попросил Какаши. Это был один из тех дней, преддверие десятого, проклятого октября, когда мальчику серьезно досталось от жителей родной деревни. У него были фиолетовые пятнышки на руках, растяжение левого запястья. Он, жалобно хныкая, дотрагивался маленькими пальчиками до пострадавшей руки и тихо вскрикивал, как только касался опухшей и покрасневшей кожи. Голос Какаши звучал жалко. Джоунин чувствовал, что руки уже вспотели, хотя он только пришел и толком даже разобраться не успел. Хатаке попросил не плакать, и это было очень похоже на попытку умолять и ни капли на утешение. — Давай я посмотрю, — предложил юноша. Впрочем, пусть это и было предложением, он бы добрался до его руки в любом случае. Мальчик подумал, кивнул, но стоило Какаши прикоснуться, громко и пронзительно закричал. Вырвал руку и, вскрикивая, прижал ее к груди, здоровой поглаживая красную конечность. Наруто посмотрел на Какаши как на врага народа. Его верхняя губа задрожала, но слез не было. Он лишь сдерживал рыдания, смотря на Какаши с затаенной вселенской обидой. — Больно, папочка! — воскликнул ребенок и рванул от шиноби в другую сторону, как только Хатаке попробовал к нему приблизиться. Какаши вздрогнул всем телом, и лицо его, пусть на секунду, стало каменным и ничего не выражающим; черты ожесточились, а в глазах блеснул лед. — Ты знаешь, — нетерпеливо, резко начал он, — я не твой папочка. Не называй меня так. Непонятно, как Наруто пришёл к тому, чтобы называть Какаши «папочкой», но факт оставался фактом — он, вопреки всем запретам Хатаке, упорно отказывался забывать это слово. Это случилось настолько неожиданно, что опешивший Какаши не смог зарубить проблему на корню. В тот день маленького полуторагодовалого Наруто Какаши взял на руки так, чтобы он, — ну никак! — не смог вывернуться и сбежать от него, после чего пошёл гулять в парк. Вообще-то, заниматься выгулом должны были нянечки, нанятые Сандайме, но они настолько боялись ребёнка, что все крики, смех, падения и прыжки воспринимали как чуть ли не высвобождение Девятихвостого. За полгода нянечек сменилось бессчётное число, они сменялись каждую неделю (а то и дня не могли выдержать), «присматривая» за демоном. Впрочем, заставить их никто не мог. В парк, куда Какаши привел радостно пищащего Наруто («Если ты не успокоишься и не перестанешь кричать, мои уши перестанут выполнять нужные мне функции, меня положат в больницу и больше к тебе я не приду!»; звучало это жалобно и не сработало и вовсе), был запустелым и давно всеми забытым — отличное место, где на Наруто точно никто не стал бы коситься. — Если обещаешь показать мне свою руку, то мы сходим в парк, — поманил Какаши, уверенный, что Наруто согласится. Хотя он уже не раз сам бегал туда, но мысль, что можно пойти с кем-то, а тем более с «папочкой», приятно грела изнутри. И он, конечно же, кивнул, протягивая руку. Тогда еще, как Какаши помнил, он узнавал, что за парком давно не ухаживали, и деревья с кустами настолько сильно разрослись, что парк стал похож на лесок. Скамейки с облезлой краской скрылись в высокой траве, а неровные, выложенные камнем дорожки вздыбились под напором корней деревьев, просочившихся сквозь кладку. Высокие фонари оплела лоза, листьями обклеив круглые желтые лампы. Он подумал, что такое запустение понравится несносному ребенку, и он перестанет упрашивать отвести его в настоящий лес. Наруто, оказавшись в новом, пока неизвестном месте, нетерпеливо заерзал, чуть не заехав Какаши ладошкой по лицу. Юноша опустил его на землю, что-то бормоча про вредных маленьких детей, но Удзумаки не слушал, да и половины понять был пока не в силах. Он отбежал в сторону, остановился, огляделся, сорвал проросший сквозь плитку желтый одуванчик и с веселым смехом… рванул вообще в другую сторону, вон с дорожки в образовавшиеся джунгли. Не ожидавший такого поворота Какаши не сразу понял, что ребенок все-таки от него сбежал, и пустился следом.***
Руку получилось осмотреть, почти не причиняя боли. Ребёнок щурился, каждую минуту спрашивал: «Все?», а на отрицание Какаши тут же отвечал новым вопросом: «А когда все?». Наложить бинты оказалось чуть сложнее. После того как Какаши помазал опухшую кисть мазью, терпение мальчика вмиг иссякло, и он, заерзав на месте, так и порывался сбежать. Дело, к слову, оказалось в мази, та не очень понравилась Наруто («Она печет! Я стану жаренным!»; «Сиди ровно!»). Кое-как завязав бантик так, чтобы у проворного Удзумаки развязать его не получилось, Хатаке убрал аптечку на место, ножницы — в высокий шкаф, на полку, к которой Наруто даже с подставленным стулом не смог бы дотянуться; ошметки бинта он выкинул, а мазь убрал еще выше, чем ножницы. — Ну, — пауза затянулась, и если Какаши чувствовал себя в ней до ужаса неловко, то с интересом разглядывающий повязку Наруто, кажется, ничего против не имел. Оно и понятно: мальчишка большую часть времени проводил в одиночестве, почти привыкнув и даже находя в нём свои плюсы. — Ты голоден, да? Ребенок рассеянно закивал. Что всегда радовало Какаши — большой дом Наруто, доставшийся ему как наследство родителей. Дом был двухэтажный, с тремя спальнями, одна из которых предназначалась Наруто, другая — сенсею и Кушине, а третья была гостевой. В доме была большая кухня, включавшая в себя столовую, которая удачно перешла в зал. На втором этаже со спальнями был небольшой санузел. На первом этаже — кухня со свободной зоной и кабинетом. Это был большой дом, о котором без умолку болтала Кушина. О том, как им всей семьей будет здесь уютно. О том, что в будущем, возможно, у Наруто появится братик или сестричка; Минато будет работать в своем кабинете, Наруто играть в зале, а она готовить обед на кухне. И в этом доме не должно было быть ссор. Но этого ничего не было. Начиная с того, что у Наруто не было родителей, заканчивая тем, что еда, пусть кем-то там и была приготовлена, оставалась покупной. От стряпни Кушины отличалось сильно. Какаши иногда думал, что было бы, не вырвись Лис в тот день. «Все были бы счастливы. И этот дом был бы жив» Какаши бы не сказал, что Минато с Кушиной были богаты, но они определенно за прожитые вместе годы нажили достаточно большое состояние, чтобы позволить себе купить такую громадину. К тому же, даже не считая зарплаты Хокаге, Минато постоянно брал миссии — после войны восстанавливать статус сильной деревни для Конохи было приоритетом, и от заданий он отказываться не мог, а так как рук не хватало, канцелярским работникам (Минато был к ним автоматически причислен после вступления в должность Хокаге; Кушина подарила ему маркеры-выделители, а Какаши ей в пару стикеры) на время пришлось выбраться из-под кип бумаг и взять себе по миссии, всю волокиту передав генинам (сортировать бумажки Какаши, к счастью, не пришлось, он был джоунином и, соответственно, получил миссию, достойную своего ранга; правда, многие его одногруппники только и делали, что складывали листы по стопочкам и носили папки по кабинетам). Так или иначе этот дом был официально записан на Наруто Удзумаки, и полностью, со всей мебелью, заварным раменом и книгами из пустующего кабинета, принадлежал ему. Сейчас у Наруто не было возможности его продать, точнее, возникло бы много проблем, да и столь «любящие» жители деревни ему насолили бы в процессе продажи и покупки нового дома. Сам Наруто не думал об этом — дом ему нравился. Тут было много места, и пусть иногда он чувствовал себя одиноко, Какаши говорил, что, когда у него появился много друзей, он сможет их сюда привести. Всех. Без исключения. К тому же, это был дом его родителей. Он не знал их имен, и того, как они выглядели, но как-то ему удалось выпытать у Хатаке, что его мама была шумной и неунывающей. Она была красивой и ее постоянно было слишком много, она была шиноби Листа и была гением. Его отец он… он был ну совсем не как Наруто и его мама — он был спокойный и очень добрый, и был уважаемым ниндзя, чего добился усердным трудом. А их ребенок, Наруто, это их наследие, часть их самих, и поэтому Наруто ни на секунду не думал о том, что вот это место, их дом, дом его семьи, сможет вдруг оказаться чьим-то другим. Ребенок пересматривал книги в библиотеке в кабинете (отца, наверняка!), подолгу глазел на Дневники с нарисованными на страницах печатями. Как удалось выяснить, эти Дневники принадлежали его отцу, имя которого кто-то закрасил на первой странице. Но зато Какаши даже обещал научить его основам печатей, значит, он в какой-то степени мог стать ближе к родителям! Он обещал себе, что сделает все для этого, и собирался добиваться всего большим трудом, чтобы быть достойным их. Мальчик их любил, …но любить призраков оказалось очень тяжело.***
Второе, что еще очень нравилось Какаши — защитные печати по периметру дома. Близилось десятое октября, когда нападки со стороны жителей учащались в несколько раз. И ладно бы дети обкидывали дом чем вздумается, но и взрослые не отставали, а то и хуже — пытались физически навредить мальчику. Конечно же, уже всю территории оцепили АНБУ из клана Учиха, так что Какаши не сомневался в сохранности мальчика, но стоило еще подумать вообще о каждом дне. Прошло почти четыре года, а ненависть к Наруто — всего лишь ребенку! — и не думала стихать. Наруто был воплощением всех бед и невзгод, черной кошкой, яблоком раздора… он просто стал тем, на кого можно было свалить все свои проблемы. Легкая добыча, никак иначе, и это Какаши относил к вещам, которые его более чем раздражали. Впрочем, только четверть самых активных «невзлюбителей» знала, где живет мальчик, другая и не подозревала, что «демон» может жить в большом доме с такой защитой. Те, кто знал или следил за ним, преследовали его тенью по проулкам, скользили следом, не отставая ни на шаг. Те, кто знал адрес, знали гораздо больше, чем можно было предположить, и они, несомненно, нередко это использовали в своих целях. Какаши это ненавидел. Конечно, обвинить ребенка в том, что «Девятихвостый серьезно ранил моего мужа и тот теперь инвалид, а я должна жить в одной деревне с демоном, возмутительно!» — не сложно, а вот разглядеть в мальчишке человека, которым он и являлся, для горожан оказалось непосильным делом. Апогеем стал момент, когда все вдруг заговорили о том, что это Наруто убил Четвертого Хокаге. Тогда Какаши словно в бреду добирался до дома, неверяще озирался вокруг — все было не правильным, неверным, и он с каким-то ужасом понял, что пришел не к себе, а к Наруто домой, и навстречу ему уже несется Цыпленок, как прозвал шиноби мальчишку (сколько же криков было, когда это прозвище неминуемо приживалось, а Наруто: «Я большой для этого!», яро краснел, но несомненно был рад получить что-то такое, неосязаемое, что-то его, пусть и «Цыпленок»). — Какаши, ты в порядке? — голубые глаза — глаза Минато-сенсея — смотрели уж очень проницательно. Шиноби словно в бреду взлохматил светлые волосы, рассеяно провел кончиками пальцев по «усам» на щеках ребенка и с трудом изобразил глаз-улыбку. — Ты же доверяешь мне? — Конечно!***
Это были те дни, когда у Наруто начиналась хандра и он впадал в самую настоящую депрессию. И было все это неизбежно. Даже долгожданный день рождения не мог его обрадовать («Ну и что?! Это всего лишь день, ко мне все равно никто не придет!»). Но ведь дети любят свои дни рождения, так? Наруто этому не радовался, а Какаши не смел с ним поговорить. Причины были, да и постоянное одиночество давило так, что дни казались обыденно-обыденными, и даже звонкие песни с улицы не могли глушить звона в ушах. Это было преддверие десятого октября, и все вдруг стало напоминать о большой трагедии, а маленький мальчик пуще прежнего стал попадать под руку местным жителям и все чаще оказывался в эпицентре событий. Обычно такое начиналось в середине сентября, с началом первых приготовлений к Фестивалю Кьюби — самому большому (даже более масштабному, чем Дню Основания Конохакагуре) фестивалю, проходящему в деревне.***
В свой первый день рождения Наруто, уверенно стоящий на двух ногах и уже тогда голосящий противное «папочка!» и «даттебаё!» (откуда он это взял?), как будто чувствовал нагнетающую атмосферу и почти месяц вел себя тихо-тихо. Какаши, вопреки тому, что заботиться он о нем не собирался, пришлось забрать мальчика к себе на какое-то время и заручиться поддержкой Учиха в охране ребёнка. Но поскольку Какаши жил в общежитии джоунинов, где места для Наруто было мало, а крики слышали все без исключения, он быстро собрал все шмотки ребенка, самого Наруто и вернулся в дом Минато. Он прожил в доме сенсея около двух недель, заняв гостевую комнату и чувствуя холод стен, одиночество больших комнат и слыша постоянное, назойливое клеймо «папочка», отучить от которого никак не получалось. Постепенно свыкся. Второй год был не лучше, но если к приближению первого дня рождения состояние Наруто можно было назвать рассеянным, то сейчас он был хмурым и безучастным. Его словно подменили, а потом такое же стало повторяться на третий, и сейчас на четвёртый день рождения. И как вывести его к нормальному поведению, присущему ребёнку, Какаши не знал. Как бы он ни пытался — ничего не получалось, если не становилось хуже. На календаре, подвешенном на стенку, уже кто-то зачеркнул первое октября, и кто-то другой старательно замазал десятое, когда-то обведенное чёрным ободом, красным фломастером, стараясь придать числу праздничный вид. Это было преддверие. И Какаши тогда понял, что он сходит с ума.***
Наруто, сгрузив грязную посуду в раковину, незаметно соскользнул с высокого стула и, поблагодарив Какаши, поднялся к себе в комнату. Посуду Какаши, конечно же, оставил на Наруто — это было негласное правило, по которому мальчик поддерживает в своем доме чистоту сам, и если что-то и требуется от Какаши, так это пинки и моющее. Не более, не менее. И если сейчас Наруто ленится все вымыть, то в конце концов ему просто придется это сделать. Шиноби проводил мальчика задумчивым взглядом и неспешно направился в зал. Тот представлял из себя уютно обставленную комнату, главными достопримечательностями которой являлись телевизор и засохший фикус в углу. Нащупав пульт на диване, Какаши включил ящик и щелкнул на какой-то фильм. Ему, впрочем, не требовалось смотреть его, да и большого желания он не имел. Таким способом он только показывал Наруто, что все еще дома, и, если ему что-то потребуется, то Какаши здесь, под боком. К тому же, Какаши особо домой — снятую в общежитии джоунинов комнату — не спешил. Единственное, что его там ждет — нечищеная со вчерашней миссии катана и зеленый чай возрастом примерно с Наруто. Плюс ко всему, находясь в доме сенсея — Наруто, торопливо поправлял себя каждый раз Хатаке — он мог присматривать за мальчишкой. Хотя бы так, напоминал себе Какаши, ведь обычно он был на миссиях, и те, как часто случалось, были длинными и с последствиями, после которых Хатаке еще неделю вылеживался в госпитале. Таким образом получалось, что все свое время Какаши чередовал между миссиями и Наруто, и даже если он уже несколько недель не встречался с мальчишкой, то мог спросить знакомых АНБУ, как он там поживает — те, сильно уважающие своего семпая, хотелось им или нет, всегда выполняли такие его поручения и это давно вошло в некую привычку — знать, что и как там с мальчиком. Наруто, что уж тут скрывать, определенно занял место в его сердце — и был в этом деле первым за последние годы. Он своим присутствием, своими криками и просто самим собой оживлял любое пространство. Он мог одним собой заполнить целое помещение, целый дом, целую резиденцию Хокаге! Его всегда было много, и его влияние распространялось сразу на всех. Какаши в нем нуждался — и признавать это уж больно не хотел. Но, честно говоря, после того, как сенсей и Кушина просто исчезли из его жизни, он потерял последних дорогих себе людей, и из этой депрессии и беспросветной тьмы его вывел Наруто. Маленький, ничего не понимающий новорожденный ребенок, которому внимание нужно было больше, чем Какаши, который нуждался в ком-то. И если Какаши мог еще положиться на знакомых шиноби, друзей, то у Наруто никого не было. Он родился с ярлыком «Изгой», который снять оказалось не так-то просто, и даже, в какой-то степени, невозможно! Юноше было четырнадцать, и пока другие шиноби с его выпуска и простые знакомые ходили на задания, с рвением посещали фестивали в других городах и просто, впервые в своей жизни, влюблялись и признавались в этом, Какаши — все еще мальчишка, по сути — каждый день на протяжении месяца приходил в родильный дом и смотрел за Наруто: час, два, три, больше. Он научился его кормить из бутылочки, и — боже, да! — научился менять пеленки и купать непоседливого мальчишку. Хатаке наблюдал, как работницы брезгуют, воротят нос, как кривятся при виде ребенка, и ему становилось жутко. Потому что у него был отец, и пусть он потерял его совсем рано, он все еще помнил, как Сакумо смотрел за ним, как выполнял роль отца, старшего брата, бабушки, учителя… Да всех сразу! И как отец был рядом и поддерживал, как его трепали по голове знакомые руки, как те же руки каждый праздник вручали ему подарки, как те же руки ставили перед ним тарелку с чем-то вкусным и поправляли его неумелую стойку, как руки его отца подтягивали сползающую маску выше на лицо сына. А Наруто лишился этого всего за один день, в одночасье, и бесповоротно — а бесповоротно ли? — на всю жизнь. И даже лишился шанса на усыновление. Конечно, об этом Какаши сейчас мог только мечтать, думать о том, а что бы было, усынови кто его, ведь такого солнечного ребенка не заметить невозможно, и вполне вероятно, что у Наруто могла бы быть семья. Могла бы быть, не запечатай Минато в него Девятихвостого. В конце концов, всю свою юность он потратил на Наруто и, признаться честно, не сожалел. У него до сих пор не было романтических отношений, он очень сильно отдалился от своих друзей, которые (большинство) не одобряли его заботы о Наруто. Он пытался объяснить, что Наруто всего лишь ребенок, но… они всегда ссорились, как безумные орали друг на друга, пока во время одной из таких ссор Какаши не высказал Куренай все, что о ней думает, а после не признался, что Наруто сын его сенсея, сын Йондайме Хокаге. И совершил тогда большую ошибку. Впрочем, эта тайна так и осталась тайной, чему Какаши был несомненно рад и, ругая себя за длинный язык, две недели прятался от вездесущей Юхи. Но в конечном итоге он был найден и всего лишь стиснут в объятиях. Не больше. За что не мог быть не благодарен ей. Вопросов она не задавала, не требовала ответов, но, кажется, ее отношение к мальчику как-то… изменилось? Нет, она просто перестала просить Какаши не приближаться к нему, вот и все. Наверное, Какаши все-таки был рад, что кому-то признался, и эти сдерживающие тиски отпустили. Он мог рассчитывать, что Куренай, в конце концов, воспримет мальчика, как человека, признает, проникнется каким-то уважением и, может, даже безбоязненно познакомится с ним? В любом случае, что Юхи была поставлена в известность, прибавляло Какаши бонусы, которые могли бы пойти во благо как и ему, так и Наруто. Какаши было восемнадцать, и он метался между Наруто и заданиями и наоборот, и совсем не знал, что с этим делать. Ему жизненно была необходима чья-то поддержка. Но, если говорить на чистоту, то иногда Какаши чувствовал, что сходит с ума. Он совсем не был уверен, что сможет справиться с Наруто, он все чаще стал допускать промахи. На него давило все, начиная с самого ребенка и биджу, которого он, казалось, ощущал кожей; давние смерти Рин и Обито, которые напоминали ему о его ошибках. Они как будто говорили, что Какаши не справится; осталось только подождать, когда он бросит и его, сына их сенсея, опять докажет, какая на самом деле дрянь. И Хатаке очень было страшно, потому что он закрывал глаза и видел осуждающие лица сокомандников; Обито, попавшего под камень из-за него, и Рин, убитую его руками. Ему чудилось, ему снилось, что он уже оставил Наруто и позабыл о нем, а потом просыпался и понимал, что это всего лишь сон, чувствуя, как ужас от мысли, что он, пусть и во сне, вот так просто оставляет его, прокрадывается все дальше в сердце. Какаши сходил с ума и боялся достичь точки «невозврата».Начало: tanlii, октябрь, 2016.