Второе Отступление. «Осмысление».
Шерил Энвей была прилежной ученицей, добрым товарищем, примерной дочерью. Вот собственно и всё. Бездарная трата 17 лет жизни. Дуглас Коупленд, «Эй, Нострадамус!»
Какаши Хатаке не был прилежным или хотя бы добрым товарищем, что уж тут говорить о его поведении с отцом? Он часто прогуливал академию (это, впрочем, никак на нем не сказывалось), редко воспринимал своих товарищей всерьёз и жил сводом правил шиноби, пока не растерял все что имел. С детства он проявил себя как талантливый и многообещающий шиноби, и вряд ли кто-нибудь мог это оспорить. Шла война, на фронт посылали всех, кто закончил академию, независимо от возраста и способностей, а повышенный ранг позволял дать более сложное задание. Для защиты деревни её жителей — молодых, еще не нюхавших пороха — отправляли в жаровню, и Какаши рано познал, как там жарко. Он преодолел себя, и убивать, лгать, пытать стало нормальным для него. Никто не смел задуматься: «А не рано ли пацану в джоунины?». Было веское доказательство того, что Какаши достоин: он выжил. Война его заточила, сделала жестким и холодным, превратила в того, кем он был сейчас — это если говорить красиво, а если уж на чистоту… Какаши никогда не имел мягкого характера. А годы на войне, те смерти и потери только добили его окончательно, ту маленькую частичку его светлой души заковали в железные цепи и большими штырями прибили к каменной стене — последнее, что Какаши мог бы использовать ради себя и для других было так глубоко спрятано, проявлялось настолько редко, что это можно было спутать с игрой. Какаши не был хорошим актером: он просто всегда знал, в чем нуждается человек, знал, что нужно говорить. Но иногда бывали моменты полного незнания — Какаши путался в догадках и домыслах, не в силах и впрямь помочь или хотя бы оказать поддержку. Тогда он разворачивался и уходил. «Скверный». Когда-нибудь кто-нибудь скажет это вслух и уйдет сам, но пока он терпит и все еще стоит не так далеко, не так близко к Хатаке, как хотелось бы или как было бы нужно — те немногие, друзья из академии, одноклассники, должники и тому подобные ребята. Все, что их связывает вместе — воля судьбы, да и только. Не больше и не меньше. Возможно, появляться в жизни Какаши для них стало просто привычкой, может, бременем или чем-то еще. Иногда ему казалось, что все те единицы уже давно отстранились от него, но стоило ему оглянуться… Он понимал, что пока нет. «Скоро», — вопило его сознание, и Хатаке только кивал, соглашаясь. Какаши не был таким чудесным другом, чтобы кому-то хотелось привязать его к себе, а себя к нему. Какаши был молчаливым, угрюмым, порой жестоко игнорировал и, бывало, еще более жестоко издевался — в общем, целый набор «положительных» качеств. Он слишком привык быть одиночкой, чтобы внезапно скинуть весь этот груз и начать всем улыбаться, смеяться и завоевывать звание души компании. Все то доброе и светлое было далеко внутри и выпускал он эти — уже чуждые — качества только для Наруто (и то, не в том виде, в котором хотелось бы). Потому что был тот, кто еще нуждался в Какаши — в нем целиком, а не только ради чего-то. И пусть сейчас Какаши чувствует себя ужасно виноватым по отношению к мальчику, каким-то лжецом, чувствует всю ту кровь на своих руках, слышит крики в голове — он мог и хотел оставаться рядом с Наруто. Наруто еще ребенок — он полон невинности, и всего доброго в нем настолько много, что хватит и Какаши, и всей деревне. Сейчас Какаши это чувствует: как кто-то ему доверяет, целиком и полностью, навсегда и все — завтрак, теплое одеяло и поливку фикуса в углу — все. Все самое обычное, и свою жизнь — то поле, куда человек может пропустить только самих дорогих себе людей. Это не личное пространство или что-то вроде этого. Такая же часть сердца, как и все другие, только та греет и сжимает в объятиях, она требует присутствия Какаши. Возможно, когда-нибудь он узнает, что Какаши называют Хладнокровным Убийцей. Возможно, тогда Наруто хоть немного познает жизнь шиноби, и он испугается Какаши и крови на его ладонях, но пока он слишком мал. Потом, когда он прибавит в росте, когда голос его сломается и сформируется вновь, а глаза устанут плакать, возможно, потом Наруто начнет понимать и сможет видеть. Тогда он улыбнется, уберет все вещи отца и матери на чердак, закроет кабинет на ключ и начнет вставать в семь утра, чтобы успеть на работу. Возможно, к тому времени и он сможет понять всю жестокость мира, лишится той пелены в глазах, через которую весь мир видится чистым — возможно, тогда он и осознает, какую роль играет. Поймет, что, став джинчуурики, стал еще большим королем, чем был, и проклянет Йондайме Хокаге за эту участь, даже не зная, что тот его отец. Может быть потом он поймет все эти взгляды, он поймет, почему иногда печет живот и почему каждое полнолуние Какаши проводит ночь с ним и зашторивает окна; поймет, почему десятое октября — проклятый день, и почему у него нет мамы и папы. Но пока он слишком мал даже для очевидных вещей. В своем детстве Какаши не был таким невинным. Вряд ли он сможет что-нибудь вспомнить, кроме своего отца и их совместных прогулок, холодного дома и тела на мокром от крови полу. Он мог принимать реальность такой какая она есть, и странно, что долго не мог принять смерть отца. Сейчас он помнит это плохо и смутно. Помнит только, как глушил злобу в постоянных заданиях и тренировках до потери пульса, как срывался и закрывался в себе, как плакал в подушку, и тогда еще плюшевый Паккун вылизывал ему мокрые от слез щеки. Вот и его счастливое детство, которое кончилось в одночасье и от которого осталось совсем ничего. Шиноби даже задался вопросом: что он может дать Наруто? Его детство идет, вот только счастья в нем примерно столько, сколько в детстве Какаши. И вся его жизнь сейчас зависит от самого Хатаке, как когда-то жизнь Какаши зависела от отца. Ирония, нет? Какаши себя ощущает на месте Сакумо, понимает, что этот клочок ненависти внутри него ведет к пропасти, ведь тяжесть, которую он взвалил на свои плечи, непосильна для него одного с запертым светом внутри и тенью снаружи… Бросьте! Если бы не ситуация, Какаши никогда бы не захотел и не пожелал тащить на себе такую ответственность — это слишком. Все его воспитание может состоять лишь в стопке книг по психологии и всяких методик для детей и их родителей. У него у самого не было должного воспитания — отец умер рано, а сразу пустить Минато-сенсея слишком глубоко он не мог. Когда же у него получилось, он вырос и сам сформировался под влиянием опыта и времени. Но то был опыт боев, сражений, переосмысление своих идеалов, а время — годы, в которые он был чуть больше, чем один. И сейчас он не мог позволить, чтобы тоже самое было с Наруто. Он не мог позволить ему «формироваться» под чьим-то влиянием, ведь Какаши мог сам слепить из него достойного человека и ребенка своих родителей, — но это только на словах, в теории, ведь на практике это очень и очень тяжело. Когда он начал об этом думать, понял, что начинает трусить. Единственное, что он знал точно — то, что не позволит Наруто умереть. Выжить четыре года назад и потерять все ради того, чтобы умереть после и без ничего? Какаши не видел в этом смысла, такой исход ему был противен. Все будет не так. И это Какаши уже решил, но что-то тревожило. Он… Какаши не хотел быть предателем. Наруто — это исход любви Минато и Кушины, они его родители, и смел ли Какаши, который не знает, как дать Наруто даже малую часть любви, стать ему опекуном, называться его отцом, вообще, смел ли он быть тем, кому Наруто сказал «папа»? Ведь он, Какаши, сейчас может только подвести Минато, а потом искать себе оправдание — не более. Или нет? Конечно, над этим он мог думать вечно, заниматься самобичеванием. Гораздо правильнее подумать о том, что он собирается делать дальше. Он мог ждать Минато-сенсея и Кушину еще четыре года и потом всю жизнь, только и делая, что напоминая Наруто есть, спать, купаться и иногда вытаскивать его из неприятностей, но это не было воспитанием и обучением. За Наруто должен быть реальный присмотр, полное присутствие в его жизни — нельзя было позволить вырасти Наруто озлобленным и ненавидящем мир из-за жителей деревни, что не видят в нем человека. Какаши не мог спрятать Наруто от всех, но он мог сократить его появления до минимума. Он мог завалить его каким-то развлекательными играми, что способствовали развитию интеллекта — те же пазлы, какие-то конструкторы; он мог заставить его выращивать растения или устроить целый зоопарк, который нуждался бы в постоянном уходе и присмотре, а значит, лишал бы Наруто большей части времени. Какаши мог придумать целую тысячу вариантов, но это значило отделить мальчика от мира, растить его без общения. Он же не будет социально развитым! Как все сложно! Но то, чем Какаши и впрямь решил завалить Наруто — фуин, науки: география, математика, всё связанное с биологией и языками (во всем мире принят один язык, разница лишь в использовании шифров)… А что, если заставить Наруто учить какой-нибудь древний язык? Какаши подумал об этом и ему стало дурно. Во-первых, это очень тяжело. Во-вторых, раз некому больше заниматься с Наруто кроме Какаши, то придется это делать именно Хатаке, а ломать себе язык и психику в семнадцать лет шиноби не очень-то хотел. В-третьих, Какаши стало ясно, что первое и второе не так важно, и вообще, все будет проще и лучше, если он наладит старые связи со своими друзьями, перестанет убегать и, наконец, извинится перед ними за свое скверное поведение. Ему не обязательно делать все в одиночку — он может попросить помощи. К тому же, Минато-сенсей будет ужасно рад, когда узнает, что все те, за кем он сам присматривал, присматривали за его сыном! И мысль о том, насколько широко улыбнется Йондайме, поборов удивление, Какаши очень нравилась. А Кушина, наверное, будет еще более рада, чем Минато… Вот только Какаши скажет им это все еще очень нескоро, и думать об этом сейчас глупо — он еще ничего не сделал. Хатаке попробовал вспомнить всех тех, кто мог бы ему помочь. Их было много, но они все относились к Наруто предвзято. Впрочем, программа академии для Наруто не должна была составить проблем (Какаши надеялся на это). Минато рано академию закончил. Могла хотя бы малая часть гениальности сенсея передаться Наруто? Стоило над этим задуматься, если бы собственный внутренний голос Какаши не обвинил его в принижении ребенка. Наруто был Наруто — индивидуальностью, и Какаши смутно понял, что ему пора прекратить думать о его возрасте и родителях, сравнивать. Если взяться за него сейчас и вдалбливать информацию, то дело пойдет в гору, и дальше ему и самому Какаши будет легче. Он может начать учить его географии сейчас, — конечно, после того, как его выпишут из больницы — может учить его обращению с нинкенами: он сам Паккуна начал призывать в четыре; может давать ему первые нагрузки для кейракукей и тела, может сделать еще много чего. Метание сюрикенов, кунаев, кендзютсу и развеивание гендзютсу — все это становилось доступно с четырех, для некоторых с пяти-шести лет. Почему Наруто должен быть исключением? Его нельзя недооценивать. К тому же, ранее обучение могло помочь ему в будущем, полном опасности. И ко времени, когда его затронет тема Лиса, выработанная за детские годы сталь и появившееся понимание мира шиноби, сила воли и вера в самого себя не даст Девятихвостому завладеть им. Это было очень рискованно — само использование чакры Лиса, но вместе с тем для Наруто это могло быть огромным бонусом. Большие запасы чакры дают доступ к сильным, но чакрозатратным техникам: те же клоны, призыв, барьерные печати — все приветливо махало ему рукой, говоря, мол, разберись с основой и действием, а с чакрой мы как-нибудь сами. Позднее, когда Какаши вооружился листком и ручкой, стал записывать дальнейший план действий, он понял, что не трусит. Он просто думает.***
У меня есть вера. И именно поэтому я продолжу идти по своему пути. Акаме, «Убийца Акаме».
Итак, Какаши Хатаке было восемнадцать. Грубо говоря, восемнадцать лет его жизни были потрачены в пустую. Он добился высокого ранга, получил собственное прозвище и стал поистине великолепным шиноби, но в противовес стоило вспомнить, что у него еще ни разу не было отношений, и он был настолько тухлым другом, насколько это было возможно. Зато в свои восемнадцать он осознал огромную тяжесть и ответственность, а еще понял и много переосмыслил. Понял, что «восемнадцать» — неплохое начало для новых свершений и исправлений своих ошибок. Ему было куда стремиться, и сейчас у него было то, что он должен защитить. Какаши подумал о том, что может попробовать завести отношения. Хотя он понятия не имел, как и что, собственно, при этом делается, а обратиться за советом к кому-нибудь из знакомых или — боже упаси! — к Джирайе он не посмеет. В свои восемнадцать он становится опекуном, и «папочка» звучит не так противно, как раньше. Он обещает себе, что не подведет Минато-сенсея и Кушину, думает над тем, как вернуть старых знакомых. Какаши Хатаке в свои восемнадцать задается большой и тяжелой целью — стать отцом и учителем для Наруто. В конце концов, когда бы он еще мог начать, если не в восемнадцать?***
Похоже, следующие годы вместе с Наруто обещают быть неспокойными и полными шума. Надо отдохнуть сегодня на десяток лет вперед, чтобы потом точно ни о чем не сожалеть. Да и не буду я сожалеть об этом — думаю, знаю, чувствую. Какаши Хатаке.