Буря в глубине шторма.

      Описать реакцию матери по поводу разукрашенного лица можно было одним единственным повторяющимся словом – хардкор, а все события, случившиеся в этот вечер простым и незамысловатым – пиздец.       Но обо всём по порядку.       Не успел Максим захлопнуть за собой дверь квартиры и снять куртку, как в коридоре показалась коротко стриженая голова старшей сестры, выглянувшей из кухни на звук колокольчика, прикрепленного над входом. Встретившись взглядом со светловолосым, Магдалена прищурила большие голубые глаза, жирно подведённые дымчатым карандашом, и издевательски протянула:       - Мааааам…А Максика побили! – запуская цепную реакцию, последствия которой весь вечер вызывали головные боли не только у причины волнений, но и ближайших соседей, к которым многократно бегали за перекисью и сведениями. Побили ли её мальчика во дворе их многоэтажки? И кто? Кто это сделал?! – передразнивала вопли с лестничной площадки сестра корча забавные рожи, стоя на стрёме, чтобы взволнованная мать не увидела другие следы встречи с «хулиганами», расписавшие живот сизыми пятнами, пока алеющий скулами парень промывал раны. «Какое позорище» – крутилось в голове, пока он лепил большие телесного цвета пластыри на синяки, имеющие возможность случайно показаться из-под неудачно задравшейся футболки. Мало ли. Уж они-то с Магдаленой давно научились скрывать такие недоразумения, кажущиеся в глазах родительницы кошмаром на яву.       Валерия Александровна, мать-одиночка двоих сорванцов всегда излишне переживала о каждой царапине на телах детей, ничего не изменилось и сейчас. Хоть они, её дети, и ходили с самого раннего детства, с, кажется, не сходящими никогда ссадинами. Ничего удивительного, ведь забраться на высокий ветвистый орех было так любопытно, особенно в тайне от работающей в две смены матери, не знающей о проказах, пока, придя домой, не увидит изодранных мелкими сучьями чад с разбитыми носами и виноватыми глазами. Да, работники опеки были частыми гостями в их доме.       Максим, как сейчас помнит вечно хмурых и напыщенных от мнимой важности людей, чувствующих себя хозяевами в чужой квартире и никогда не отказывающихся от чашки горячего чая и ужина в предзакатных сумерках, раскрашивающих маленькую кухоньку в красноватые оттенки осени.       Пусть прошло уже много времени, сын перерос мать едва ли не на две головы, но гиперопека не сдала своих позиций ни на один пункт. Рассечённая правая скула, с содранной об асфальт до кровавой корки кожей вызывала у плотнотелой взбудораженной женщины в домашнем свободном платье почти подпрыгивающей от переизбытка чувств, активную суету вперемешку с растерянностью. Загнанно дыша, она сначала немного бестолково мечется по комнатам, но затем, определив цель и средства исполнения, приступает к процедуре. Многократно перебегая от младшего сынишки до аптечки, закреплённой на стене ванной комнаты и обратно, не переставая причитать о нравах современной молодёжи, посмевшей обидеть её мальчика. Не забывая, впрочем, попеременно с воинственными восклицаниями поучать нерадивого потомка скромному и незаметному поведению в школе, где учатся одни звери, что неоднократно доказывают телерепортажи по телевизору. «Вон сколько несчастных случаев» - было торжественно сказано и отшлифовано подзатыльником флегматично смотрящему в потолок Максиму. На этом «веселье», конечно, не закончилось, уступая первенство экспрессивным обвинениям отпрыска в беспечности с, естественно, предъявлением множества странных, на субъективный пацанячий взгляд, аргументов для мирного и трусоватого существования, ставя во главе списка «за» общую субтильность и интеллигентность «Максимки».       «Да, да, чего там только не спрячешь, под балахонистой невнятной одеждой?!» – засветилось сообщение в ответ на последнюю поучающую реплику от хихикающей Магдалены на экране сотового телефона.       Рассеянный младший Белый лишь кивал, немного кривясь на излишне сильных нажатиях ваты с перекисью. Сообщение осталось непрочитанным.       На оде об асоциальных личностях, то есть хулиганах обыкновенных, сестра подозрительно неожиданно кашляет в кулак, прикрывая смешливые глаза объёмным учебником по медицине, пока Валерия Александровна не обращает внимание на дочь и, промокая, кажется, сильнее разодранную её стараниями ссадину, не подозревает о том, что всё тело юного «интеллигента» усеяно похожими следами вперемешку с болючими кровоподтёками.       Белобрысый хитро щурит чёрные глаза, скашивая взгляд и ехидно растягивая губы в подобие улыбки, как ещё недавно дразнилась старшая сестрица. Вскинутый в ответ кулачок, конечно, не был воспринят в серьёз.       - Так, всё. Я сейчас накрою на стол, и сядем кушать. – Наконец выпускает еле трепыхающуюся из-за морального измождёния жертву школьного произвола из цепкой хватки женщина, складывая выпавшие в спешке пузырьки и бинты обратно в небольшую коробку, чтобы вернуть соседям. С ностальгией вспоминает она время, когда их аптечка не закрывалась от собственного обилия антисептиков и перевязочных средств, и тут же хмурится, неужели снова?       Максим встаёт с опостылевшего кресла, потягиваясь до хруста в суставах, следуя на кухню за матерью и, нечаянно прерывает её нелёгкие думы, когда налетает на отставленный в сторону от стола стул. Магдалена фыркает и мгновенно уклоняется от мстительного подзатыльника.       - Что вы, как маленькие?! А ну сели по местам, черти! – одёргивает завязавшуюся потасовку женщина, раздавая подзатыльники по светлым макушкам обоих. – Вы за столом, ведите себя прилично, – строго произносит Валерия Александровна, водружая большую миску с жареной картошкой и порезанной запеченной курицей в центр стола, для голодной семьи, пусть маленькой, но прожорливой. – Приятного аппетита.       - Спасибо и тебе, - звучит в ответ быстро и синхронно.       Стучат вилки, план перехват объявлен ради единственного хорошо заточенного ножа, но в вилочной битве побеждает полотенчатый авторитет, по очереди наградивший обоих чад по белокожим шеям. Чашки с чаем попеременно поднимаются к лицам.       - Спасибо, - встаёт из-за стола первой старшая, оправляя кирпичного цвета короткое платье-трапецию и поднимая за собой следом брата вместе с полулитровой кружкой недопитого чая. Молча, выходят в коридор, следом через гостиную торопливо шествуют в девичью комнату.       Хлопает межкомнатная дверь.       - Передать Раду, что ты не придёшь сегодня? – спрашивает голубоглазая девушка у небрежно привалившегося к стене брата, усаживаясь на край кровати и начиная натягивать тёплые колготки. – Или хоть в тренировочной появишься?       Белобрысый, черноглазый Максим в ответ закатывает вверх глаза и неопределённо фыркает, наблюдая за неловкими сестринскими попытками поправить перекрутившийся колгот, не порвав его длинными ногтями со свежим солнечно-желтым маникюром. Через неполную минуту он со вздохом отстраняется от притягательной для ноющих мышц опоры и присаживается на одно колено перед нервной девушкой, ловя её взгляд.       Она ненавидит желтый цвет.       Глаза в глаза.       - Что случилось, Далли? – тихо и нежно тянет он детское прозвище, протягивая вперёд руку и касаясь округлой покрасневшей щёчки большим пальцем с обкусанным под корень ногтём. – Скажи мне, девочка, что с тобой?       Магдалена в ответ норовисто дёргается назад и в бок, пытаясь уйти от прикосновения, но братская широкая ладонь удерживает, усиливая нажим далеко не хрупких рук. Старшая в ответ замахивается для размашистого удара, но, не удерживая равновесие, начинает заваливаться назад. Максим бессознательно подаётся следом, подхватывая её под спину, не давая встретиться коротко остриженным затылком со стеной и выравнивая общее положение. Естественно, что от резкого движения вперёд объёмная бурая толстовка парня задирается с одного бока, оголяя уголок пластыря и часть спины с вязью рун и чернеющим в темноте завитком на бледной коже, притягивающим шалой голубоглазый взгляд, словно магнитом. Ястребиные брови хмурятся, а взгляд меняется, становясь окончательно серьёзным и взрослым. Сердца колотятся в извечном противоречивом противостоянии. Но он не намерен уступать и тогда Магдалена сдаётся. Опускает мокрый от испарины лоб на его широкое плечо и расслабляется, крепко прижимаемая руками к мужскому телу. Родному. Горячему.       Брат спокойно дышит ей в макушку, тихо считая вдохи, чтобы сестичка подстроилась и быстрее утихомирилась. Он же чувствует – что-то не так.       - Давй, детка. Расскажи своему младшему братишке, что у тебя случилось. – мягко, но чётко произносит Максим, удобнее устраиваясь на холодном полу и перетягивая лёгкую, кукольную фигурку родственницы боком к себе на колени, окружая замершую девушку собой: руками обхватывая правое плечо и прижатые к женской груди острые коленки, своими ногами согнутыми в коленях подпирает, будто кресло подлокотником, конечно если разместиться на нём в нестандартном положении относительно спинки, сейчас замещаемой торсом и плечами молодого мужчины.       Свет от уличного фонаря высвечивает комнату серебром, обливая лунной белизной двоих соединившихся в один клубок родных людей. Маленькую девушку, скукожившуюся комочком в руках брата.       Не важно. Старший. Младший. Он мужчина их семьи.       - Мама меня убъёт. – каркает сухим горлом она, упираясь холодным лбом во впалую щёку Максима. Ненадолго сама замолкает, сжимая веки сильнее, так, что угольные ресницы мелко дрожат, и выдыхает тихо-тихо, так, что черноглазый несколько мгновений думает « показалось», но… - я беременна, – выстрелом.       Нет, не показалось, – отрешенно констатирует он, сильнее сжимая крепкие руки на теле испуганной сестрёнки, успокаивая теплом и тишиной.       - И из-за этого так нервничала?       Скупой кивок, ощущаемый правой щекой.       - Поздравляю, глупышка. – Шепотом в порозовевшее ушко.       - Правда? – хрипло, с проскользнувшим громким иканием.       - Истина.       Тонкие девичьи ладошки скользят по скрытым тканью толстовки рёбрам и, сцепившись за широкой братской спиной, прижимают расплакавшуюся девчонку к груди напротив. Максим посмеиваясь, тянется за закатившейся под старенькую кровать бутылкой воды, открывает и заставляет икающую глупышку пить.       - В сердце. – Медленно произносит глубокий мужской голос, разрезая напряженную тишину.       Магдалена испуганно поднимает взгляд, встречаясь ошалелыми перепуганными глазами со спокойными чёрными омутами, пытливо всматриваясь. Веря, но ещё не осознавая.       - Из сердца. – Также повторяет за братом, начиная, наконец, улыбаться. Так, как любит вся их немногочисленная родня– беззаботно и солнечно.       Мы запомним этот момент и разделим ответственность на двоих.       Ты и я.       Семья.       Магдалена расслабленно откидывается в сильных руках и устраивает голову на мужском плече, колким ежиком полос щекоча белокожую шею и выступающий братский кадык.       «Как в детстве» – думается ей. Максим убаюкивает своим теплом, точно так же, в моменты внутреннего надрыва. Всегда. Пряча старшую сестру от всех проблем под своими руками, чуть раскачиваясь и позволяя ей забываться сладким сном.       Стук в дверь. Желтая полоса света проскальзывает и ширится по светлому ламинату, когда Валерия Александровна тихонько заглядывает в комнату, настороженно застывая в проёме, так как не единожды становилась свидетельницей подобных «актов разделения» своих детей. Стоит признать - только на заключительных стадиях, таких, как сейчас: младший сын баюкает усыплённую мерным покачиванием старшую на руках, сидя на полу с открытой бутылкой воды. Ритуал доверия совершен, значит, вскоре их ждут трудности, может быть радости.       Чёрные глаза строго смотрят на женщину из темноты.       Взрослые и знакомо антрацитовые.       Как у отца. – Колотится сердечным ритмом в материнской голове, задевая глубоко запрятанные воспоминания, кажется, напрямую. Шаг назад. Ещё один. Теперь нужно закрыть дверь в темноту, так же, как она закрыла другую, уступив натиску похожих чёрных глаз когда-то давно.       Нужно сделать чаю и испечь сладкого, порадовать секретничающих детей.       Через пару часов, когда твороженник остывает в духовке, наконец, слышится тихое поскрипывание половиц в зале и неожиданное шуршание. Следом звон ключей в коридоре, подкидывающий женщину из старенького кухонного кресла на ноги, заставляя торопливо выйти на звук.       - Ма, я ушел. – Негромкое, в ответ на недовольный взгляд светлых глаз.       - Ты куда это собрался?! Нагулялся уже сегодня! – возмущённо восклицает Валерия Александровна, багровея лицом, и хватает переступающего порог квартиры сына за отворот распахнутой куртки. Нет, нет, только не сейчас. Скользкая ткань норовит вырваться из слабоватого захвата пальцев матери, но этого натяжения вполне достаточно для того, чтобы Максим остановился и обернулся. Поднимая внимательный взгляд тёмных глаз с отражением отблесков подъездных ламп, он неосознанно вздёргивает левую бровь, изгибая её ломаной дугой, становясь как никогда похожим на отца, что чрезвычайно тревожит его уже не молодую женщину. Особенно этим неспокойным вечером. Сердце женщины трепещет в груди, отдаваясь дрожью во всём теле. Не такой бы судьбы она хотела для него.       Следующего витка ссоры дожидаться никто не стал.       Молодой мужчина первым захлопывает дверь, оставаясь снаружи и не дожидаясь усугубления ситуации восклицанием и последующим ответом.       ***       В это же время на одной из тропинок Благовещенского парка трое веселящихся друзей быстрым шагом направлялись в сторону Леврейской арки, через которую можно было выйти на улицу с домом четы Ламирских и их сына Дмитрия в частности, согласившегося приютить друзей на выходные. Шумная дурачащаяся компания вызывала у немногочисленных в поздний вечерний час прохожих два диаметрально противоположный чувства: равнодушие с долей опасения, всё-таки сквер был мало освещённым, а парни достаточно высокими и даже с виду и издалека сильными, или заинтересованность тремя громкоголосыми красивыми хорошо одетыми молодыми мужчинами. Их же, экспрессивно обсуждающих только что просмотренный в кинотеатре фильм и, конечно, девчонок, настырно подходящих знакомиться с обладателями сверкающих золотом карт, мало волновало любое из возможных неудобств окружающих людей.       Ничего удивительного.       Споры пошли уже по второму кругу, когда черноволосый Форкий окончательно выпал из обсуждения в невесёлые рассуждения, скрывая тревожащие мысли под скучающее выражение скуластого лица. Невидяще переводя взгляд почти бесцветно-голубых глаз с одного паркового фонаря на другой, вдалеке. Ещё и мигающий к тому же.       Тяжелый вздох неожиданно сильно проворачивается в горле Никиты и прорывается шумным порывом по поверхности губ, к счастью, не привлекая внимания спорщиков, проигрывая в схватке с невесёлыми размышлениями, вяло толкнувшимися в подкорку.       Вот, например он, будущий выпускник гимназии, претендующий на золотую медаль и спортивные стипендии в главных институтах страны, непоколебимый авторитет школы и мокрая мечта всех девчонок начиная с седьмого по одиннадцатый классы. Высокий, статный, спортсмен - атлет, без ложной скромности, красивый: смуглый черноволосый и вместе с тем голубоглазый до прозрачности радужки, широкоплечий, узкобёдрый. До ужаса харизматичный и уже совершеннолетний. Прибавим не вмешивающихся в повседневную, да и всякую другую жизнь обеспеченных, хотя, чего уж там, богатых щедрых родителей, серебряные ложки, сносное аристократическое воспитание являющееся пунктиком его матери в отношении двоих сыновей и чрезмерное мужское обаяние. Домоработницу в собственной новенькой квартире за положительное качество не считаем, та ещё грымза. Но всё же, где тут не развиться здоровому эгоизму? Естественно, получим золотого красавчика с чуть завышенным самомнением, характерным прищуром льдистых глаз с длинными загнутыми угольными ресницами, периодической агрессией на отброса школы, что, кстати, не выходит за рамки обязанностей короля учебного заведения, а только подчёркивает могущество, и в достаточной мере обоснованной вседозволенностью. То есть он - совершенно не похож на настырно притягивающий взгляд одинокий облезлый фонарный столб, вросший в почву старого неухоженного парка. Тем более его насыщенная жизнь намного ярче, несравнима с редкими миганиями желтоватого неясного света.       Перед глазами внезапно проносится картинка: момент меткого удара по хрупкому гнущемуся, кажется, от любого излишне давящего ощущения, не то, что движения телу, после которого десятиклашка падает под ноги, прямо к лакированной чёрной коже весенних туфель. Провалялся в больнице с месяц, вспоминает Никита. Он не считал, правда. Хоть вздохнул свободно, ведь удушающий гнев в нём порождает именно, даже мимолётно пойманная взглядом, «дрыщавость ботаничная». Как он ненавидел таких людей! Описать их не проблема ни для кого. Чем меньше слов нужно употребить, тем легче: слякоть – как раз подходит. Такая, противно межсезонная, чавкающая под подошвой ботинок и всхлипывающая всей своей потревоженной блёклой жижей. Вечно сутулый, от этого кажущийся ещё более нескладным, в бесформенной одежде, тихий, словно полудохлая мышь, книжный заморенный червь. Никита, ведь тоже отлично учился, но не гнобил себя тоннами учебников, строил жизнь…а этот? Чёрт бы его побрал! Как он там? Завтра надо будет поймать в одном из коридоров и посмотреть на наличие переломов, а то заморыш же, не дай Боже слишком приложил…       - Форк! – неловкий, а потому слабый, удар в предплечье приводит задумавшегося парня в себя. Резко вскинутый в ответ кулак лишь случайно не достигает лица вёрткого Хворостовского, блестящего желтоватыми радужками глаз и беззаботно улыбающегося. Без труда уклонившись, тот, сделав несколько быстрых шагов, опережает друзей и, развернувшись, двигается вперёд спиной, продолжая скорострельно трындеть.       Всё верно, они слишком давно дружат, чтобы не замечать природу действий или выражений лиц. Понимать друг друга с полувзгляда учились с горшкового детства, поэтому Никита лишь морщится на несвоевременное вмешательство Олега, понимая, что тот вскоре начнёт задавать ненужные, однако, стоит признать, точно попадающие в десяточку вопросы. Сейчас же хитромордый делает вид: «ничего не понимаю, не вижу, не знаю», продолжая отвлекать Ламирского заранее проигрышным выступлением «за» против категорического дружеского «нет». Фонарь мигает пару раз и гаснет, в тот момент, когда троица парней проходит под ним, оставляя их ослеплённых на пару секунд в кромешной темноте. Стоит глазам привыкнуть к отсутствию освещения, как Олег оказывается прямо перед Никитой, всматриваясь в черты его лица слишком внимательно и без своей любимой улыбки.       Вни-ма-тель-но.       - Какого чёрта? – произносят одновременно в два голоса. Заставшие напротив друг друга они, напряженно раздувая ноздри, словно дикие быки, гневно сверлят друг друга глазами, не собираясь уступать.       Форкий конечно знал, что расставлять точки над «i» придётся рано или поздно. Конечно, лучше поздно. Чёрт, как не вовремя! Ведь, он только-только начал сам разбираться в своих чувствах в отношении не раз битого черноглазого Максима. Он ещё радовался, думая, что его внутренние метания и немного выходящая за рамки гневливость в отношении белобрысого ботаника не столь очевидна, чтобы обратить внимание друзей, тем более наблюдая обычное поведение Олега, самого младшего из компании. А вот оно оказывается, как… просто не учёл подросшего терпения беспокойного до чужих неприятностей Хворостовского, бывшего в обыкновении своём балагуром и задирой, каких ещё поискать. Стоит признать: со слишком хорошей интуицией вкупе с причудливым видением ситуации.       Первым не выдерживает молчаливого напряжения желтоглазый шатен:        - Ник, ты ёбнулся?! Скажи мне, наконец, какого растраханного ежа с тобой происходит? – всплёскивает руками парень, разъярённо поджимая губы – Избиваешь мелкого дохловатого десятиклашку при любой возможности. Настойчиво сам ищешь встречи! Очнись! Что ты творишь? В прошлый раз он был с гипсом. А до этого в больнице. – Перечисляет, потрясая рукой с выпрямленным указательным пальцем, направленным в лицо звереющему черноволосому, мощная фигура которого угрожающе наклонена вперёд. «Будто он сам не помнит» - крутится в голове, хранящей каждое прикосновение к скрытому объёмными тряпками телу. Но предпосылки будущей драки не останавливают распалившегося Олега. - Хорошо на каталажке не катался. Ещё и нас втягиваешь, хотя отлично знаешь: мы – против! С хера ли ты так жаждешь встречи с Димкиным батей?! И нас тянешь. Под законом хочешь поваляться?! – шумный вдох и выпученные от эмоциональности охристые глаза прищуриваются, а голос в следующей фразе падает на пару тонов, принимая игривый оборот – Или, может быть, хочешь повалять…       - Замолчи!!! – гортанный рявк вперемешку с дребезжащим рычанием вырывается из напряженного горла озлобленного Никиты, разъярённо дёрнувшегося к другу, но в последний момент не решившегося схватить того за грудки.       -…слабого и тихого мальчишку…       - Заткнись!!! – расширившиеся голубые глаза, кажется, ещё больше светлеют, задавливая зрачок в подрагивающую точку.       - …под собой? - успевает договорить не в меру болтливый рот, перед тем как его цепляет большой, крепко сжатый кулак эмоционально взорвавшегося Форкия.       Белые от переполнившей мужчину ярости глаза, не моргая, следят за кровавой отметкой, раскрывающейся рваной раной на узких губах Олега.       Всего секунда разбивает шаткое трепетно взлелеемое тремя товарищами равновесие после самого первого удара их негласного лидера, снёсшего незнакомого белобрысого парнишку с ног в школьном коридоре. Боль немного отрезвляет обоих парней.       - Вы охренели?! – вклинивается между ними Ламирский, расталкивая руками вспыливших друзей, костярящих и кидающихся друг на друга с азартом бойцовых псов, суетливо оглядывая мало освещённый переулок, огороженный облезлой трансформаторной будкой с одной стороны и нерасторопных прохожих, предпочитающих убыстрить шаг.       Из марева яростной ссоры, товарищей выдёргивает громкий вопрос о «покурить есть?» и тихий скомканный посыл, сказанный до дрожи знакомым голосом. Только интонации не те. Чужие.       Но голос…       Никита первым срывается с места на звуки возмущённо-матерного диалога в стороне трансформаторной будки. За ним спешит Олег, мгновенно позабывший об обидах и боли в рассечённой губе. Диме приходится нестись следом, не бросать же товарищей в будущей заварушке, тем более он давно плюнул на анализирование специфики дружбы между двумя, бегущими впереди, любителями помахать кулаками.       За углом, в пятачке света от фонаря ясно видно две фигуры в схожих толстовках. Только одна массивная и явно быдлятистая, а второй – побитый сегодня Форкием ботаник, но какой-то странный, сверкающий в желтоватом электрическом свете ободранной скулой и вихрами растрёпанных золотистых волос.       Никита делает шаг из тени, отбрасываемой кирпичной стеной, когда ноги будто врастают в рыхлую подмерзающую землю. Ведь то, что предстаёт перед глазами товарищей, не лезет ни в какие рамки. Чертовщина.       Оглушенный «спаситель», почти заваливается назад, но придерживаемый руками такого же офигевшего Хворостовского лишь ровняется с подоспевшим Ламирским.       - Хрена ты на меня бочку катишь?! Мудозвон! – напряженно выплёвывает слова Максим и проводит неожиданный апперкот в челюсть возвышающемуся над ним противнику. Тот, явно не ожидая такого поворота, не успевает даже выставить защиту и, беззащитно мотнув головой, оседает на плитку парковой дорожки. Олег беззвучно охает за спиной настороженного Никиты, впрочем, не показываясь из тени, отбрасываемой трансформаторной будкой. – Ты чей, придурок? – мнимо ласково спрашивает светловолосый, правой рукой вздёргивая ближе к себе за отворот курки потерянного гопника, а левой мягко приглаживая его короткий ёжик волос, обозначившийся каштановым пятном в свете фонаря из-под слетевшей на земь кепки.       Ответа нет, тогда Максим резко встряхивает оппонента за грудки и низким голосом, почти, что рычит в лицо напротив:       - Я тебя, блядь, спрашиваю: чей ты, уёбок?! – ещё одно встряхивание. – А?!       - Не понимаю о чём…ик…ты… - хрипит очухавшийся парниша, неловко пытаясь отцепить неожиданно крепкую хватку с виду хлипкого паренька, не так давно показавшегося лёгкой добычей в мало освещённом ночном парке. Форк нервно дёргается, когда напряженно вслушиваясь в далёкий диалог, слышит грубый рявк от избитого им сегодня «ботаника», оказавшегося не таким уж недотёпой, каким был в представлении, пожалуй, всей школы и него в частности.       - Ты чё? Прикалываешься, что ли? – изломанной дугой взлетает одна из светлых бровей, кажущаяся чёрной в неровном свете уличного фонаря. – Я. – звук удара, смягчённый встречей с дутой курткой неудачливого нападавшего, глухим эхом звучит в ушах затаившейся компании одиннадцатиклассников. – Тебя, – удар.       – Твою Мать. – удар в корпус получается чуть смазанным из-за дёрнувшегося в попытке уклонится ответчика. – Спрашиваю. Чей. Ты. Мразь. А?!       Несдержанный пинок коленом в живот заставляет повисшего в захвате парня болезненно всхлипнуть, зажмуриваясь и медленно с отдышкой открывая рот для ответа.       - Ну?! Мне сколько лет ещё ждать, Тварь?! – ревёт диким зверем Максим Белый, встряхивая здоровяка у себя в руках.       - Мор…Морпех..а… - задушено выхрипывает пленник, уже не пытающийся разжать руки несостоявшейся жертвы, но внезапно ощущает свободу, падая и сворачиваясь в защитную позу на холодной земле.       Светловолосый разгневанный Белый тяжело дышит, глубоко втягивая воздух и прикрыв чёрные глаза. Разлившаяся вокруг атмосфера агрессии не позволяет легко отрешиться от себя, тревожит , кипятит молодую горячую кровь, заставляя неосознанно поводить плечами.       Снимает с плеч напряжение, догадывается Никита Форкий, очумело-заворожено следя за разворачивающейся сценой, в главной роли которой выступает самый неожиданный человек, сраный ботаник и слабак, которого он колотит, чуть ли не через день. Да просто срывает плохое настроение пинком по тощему заду в широких штанах. Стоит отметить, что на нём всё время какая-то чудоковатая одежда, нет, не павлины и стразы, как у дружка его, а просто бесформенные толстовки, огромные желеты, многослойные большие воротники бесконечных дедовских свитеров и всё... Реально всё, что, кажется, существует в гардеробе представляет собой беспросветное унынье. Как форменное, так и цветовое. Жесть.       И эта «жесть» только что отлупила бандовскую гопоту.       Неоспоримый факт - время не даёт нам передышку, когда возникает потребность в минутке на переосмысление, осознание и принятие. И пока Форк пытался привести в порядок бешеное количество разных эмоций, взрывающих мозг, белобрысый лже-ботаник с длительным замахом бьёт скукожевшегося человека ногой в живот и миролюбиво произносит:       - Передай Морпеху, привет от Кето, - всматриваясь в лицо, и когда отзвук последнего слова отзвучал в воздухе, кривится, морща нос. - Сука. – брезгливо, - Гони квоту за территорию, я сегодня добрый.       Измазанное в крови портмане извлекается из заднего кармана джинс валяющимся на земле владельцем, протягиваемое вверх, к взлохмаченному светловолосому мужчине, двумя пальцами подцепляющего сегодняшний «улов» поверженного охотника за чужими сбережениями. Максим морщится, явно недовольный, но со своего места Никита видит пару пятишек и горсть соток, извлечённых на свет и переехавших во внутренний карман до боли знакомой толстовки с оставшимися следами разборки, произошедшей между ними днём на территории школы. Кровь, хлестнувшая из разбитой скулы яркими крапинками украсила однотонную серую ткань.       Пока никем не замечанные трое нечаянных свидетелей пытаются поймать грохнувшиеся челюсти и составить картинку новой реальности, Максим Белый спокойно разворачивается в сторону Северной арки и спешно уходит.       Гопота продолжает поскуливать на земле, ощупывая собственную челюсть.       Олег начинает хихикать всё громче, пока не переходит на дикий ржачь, согнувший его пополам к коленям.       Ошарашенный Ламирский молча пялится в маячившую среди потерявших листву деревьев выпрямленную спину пока та не скрывается в темени ночи.       Никита Форкий судорожно дышит, неосознанно часто моргая, и задаётся колласальным множеством вопросов, взрывающих голову круче любых задач.       Но…       На пухлых губах расцветает невольная улыбка, цепью затрагивая лёд глаз.       Сердце играет в чехарду с рёбрами.       Он только что выиграл чёртов главный куш своей жизни!       Афигительно.