Равнодушие и страсть Январь 2010
Имя одному будет Равнодушие, имя другому — Страсть. Колокола звенели. Печально-серебристо пела свирель. Пахло зелеными полями. Майкрофт Холмс, Первый волшебник Ее величества английской королевы, осторожно потер виски, тщетно пытаясь отогнать призрачный туман, что стелился по его рабочему кабинету. Можно было опрокинуть внутрь еще один стакан дорогого виски, но ночью обязательно придется что-то пить: может быть, вино от Танталовой лозы, может быть, вино, сделанное из соков, что земля забрала у мертвых, — все, что ему взбредет в голову. Сквозь туман сухой веткой пробилась мысль о том, что он давно не разговаривал с братом. С тех пор, как эльф, вызванный Шерлоком, воскресил его, они виделись редко. Возможно, дело было в том, что важную информацию Майкрофт сообщить не мог, а у Шерлока не наблюдалось интереса к тем бессмысленным историям, что невольно срывались с его скованного заклятием языка. Майкрофт то вдохновенно рассуждал о том, как надо правильно ухаживать за горчицей, то перечислял имена людей, украденных эльфами за последние двести лет на территории Ирландии и Англии, то пересказывал своими словами какие-то древние легенды и сказки и в конце концов так пал духом, что перестал видеться с братом. В последний раз они долго сидели, молча глядя внутрь себя. Шерлок не мог начать разговор, Майкрофт не хотел. — Ты хорошо выглядишь, сбросил несколько килограмм, — глубоко вздохнув, бодро начал Шерлок. — Я слышал, ты много работаешь и блещешь остроумием, как всегда. Но все удивлены, откуда в тебе столько энергии. После неудачного покушения ты будто начал новую жизнь, у тебя словно выросли крылья. У Майкрофта звенело в ушах от трелей дудочки, и он ответил только: — Если бы ты знал... — А вот то, что с тобой творится по ночам, — хмуро закончил Шерлок. — Это меня беспокоит. Я правильно понимаю, ты проводишь их там, с ним? Он говорил, что заберет половину твоей жизни, но я неправильно понял его намерения. — Около тридцати лет назад одна старуха пасла пестреньких свинок рядом с источником Святого Джеймса. Она случайно наступила в кроличью нору и упала на землю, а очнулась в другом мире. Там было зеленое солнце и красный дождь, а вокруг ни души. Она хотела позвать на помощь и вдруг увидела, что прямо перед ней стоит очень красивая белая свинья с красными глазами; она протянула к ней руку, но, на ее счастье, свинья отскочила и исчезла в лесу. Тогда старуха нащупала на груди крест и пролепетала молитву. Другой мир растаял, солнце снова было золотым, она очутилась среди своих пестрых свинок и с ужасом осознала, что, коснись она той белой свиньи, у нее отсохла бы рука. Майкрофт произнес все это безжизненным голосом, глядя прямо перед собой — на тень в зеркале, и не видел, как во время его рассказа все больше мрачнел Шерлок. Когда он закончил, Шерлок встал, чтобы уйти. — Ты все-таки сделал то, что я просил не делать ни при каких обстоятельствах, дорогой брат, — сказал Майкрофт на прощание. — Ты не представляешь, что ты натворил. — У меня не было выбора. Ты был мертв. — Было бы лучше, если бы я таковым остался. Шерлок покачал головой и быстро выбежал прочь. Расследование покушения на убийство — Шерлок так привык к этой лжи, что начинал сам верить в нее — не дало ничего. Ирландскую девушку, приготовившую чай, нашли быстро: она не скрывалась, но была так напугана, что рассказала все, что знала, только Шерлоку. Ее рассказ мало в чем помог. Девушка бормотала какой-то вздор про пеструю француженку, которая села на чайное блюдце и уронила из клюва в чашку крохотное зернышко, отчего чай стал из черного красным как кровь. Она не хотела нести этот чай лорду Майкрофту, но француженка так на нее посмотрела, что ей ничего не оставалось, как подчиниться. На вопрос, во что француженка была одета и почему ее больше никто не видел, ответить ничего не смогла. На вопрос, что она имеет в виду под клювом этой дамы, ответить ничего не смогла. Девушку оставили под охраной до выяснения всех обстоятельств, но на следующий день она исчезла без следа из запертой снаружи комнаты. Шерлок, благоразумно сохранивший все улики, пересмотрел с лупой каждую чаинку и действительно нашел крохотное зернышко черной горчицы. Исследование его под микроскопом не дало никаких результатов. Яда Шерлок в нем не обнаружил, как, впрочем, и в остатках чая. Он рассказал об итогах расследования лично Майкрофту, Майкрофт в ответ рассказал ему историю о белом олене, который каждую ночь топтал пшеницу на ферме у озера. Хозяева фермы поймали его, набросив на шею веревку с железной нитью. Что случилось с оленем дальше, Шерлок слушать не захотел, а Майкрофт не настаивал. Шерлок был озадачен, но все же рискнул повторить печальный опыт с серебряным блюдом и водой, но на сей раз волшебство не сработало. Параллельно с рутинными детективными делами Шерлок углубился в книги о магии, которых до сих пор старательно избегал. Пока Шерлок пытался разобраться со свалившейся на него ответственностью и признать тот факт, что магия в Англии жива и он один из двух ее носителей, вокруг дома Майкрофта разрастался невидимый лес. Лес видел только Майкрофт, подозревал что-то необычное только Шерлок. Видимых изменений никто не замечал. Свои обязанности как волшебник королевства и как серый кардинал правительства Майкрофт исполнял безупречно, но больше никогда не работал по ночам, а со временем от его энергии осталась бледная тень. Он все чаще оставался дома и на день и решал вопросы на расстоянии. Было уже близко к полночи, когда вступили скрипки. Майкрофт, сидевший весь вечер безмолвно и неподвижно, встал и подошел к большому зеркалу в старом серебряном тиснении. С тех пор как его дом окружил невидимый лес, это зеркало всегда стояло в его рабочем кабинете. В зеркале отразился он сам — бледный, одетый в нездешнее одеяние карминно-красного цвета. Эльфам будто бы нравятся зеленый и белый цвета, но ему по сердцу, как смотрится на Майкрофте красный. Он говорил, что красный — цвет его сердца. Пробило полночь. Скрипки затихли, зато колокольчики заполнили своим звоном всю комнату. Майкрофт шагнул в зеркало, и джентльмен в одежде цвета грозового неба подал ему узкую белую ладонь. — А, мой Холодный Майкрофт, ты пришел. Когда ты станешь королем соседней страны, тебя так и будут называть — Холодный Майкрофт. Звучит как Холодный Генри. Он засмеялся, как всегда, чему-то своему. Они медленно шли темными тропами, ведущими во дворец джентльмена. — Ты выглядишь усталым. Был трудный день? — Будет трудная ночь, — ответил Майкрофт. — Кстати, я вспомнил имя, которым ты назвался двадцать лет назад, когда пожелал стать моим волшебным слугой. Вопреки ожиданию Майкрофта, эта новость привела джентльмена в бурный восторг. — Я верил в тебя! Надо же, тебе понадобился целый год, чтобы припомнить мое имя. И как, как же я назвался? Я не помню. У меня так много имен. — Джим Пестрая Птица. — Ах, это. Оно ближе к настоящему, чем ты думаешь. Джентльмен привел Майкрофта в пустой зал, посреди которого стоял длинный стол, накрытый карминовой скатертью и уставленный серебряными блюдами с яствами и хрустальными кувшинами с винами. Тускло горели восковые свечи в серебряных подсвечниках. Джентльмен любезно предложил Майкрофту один из двух резных стульев, Майкрофт сел по левую руку от него, и они приступили к позднему ужину. Молчание было музыкой, ни колоколов, ни скрипок, ни свирели. — Как много ты рассказал своему недоучке-брату о наших свиданиях? — спросил Джим Пестрая Птица, заканчивая с гребешком василиска. Майкрофт почти ничего не ел, но положил себе кусок странного яблочного пирога. Как пояснил джентльмен, то были яблоки с самого Авалона. — Ничего. Я же под твоим заклятием. — Ты же английский волшебник. Ты умеешь обходить заклятия. Равнодушное молчание было ему ответом, и джентльмен решил сменить тему: — Имя одному будет Равнодушие, имя другому — Страсть. Стало быть, этот твой брат — человек страстный? Как жаль, что он мне не нужен, разве что для полной коллекции. Или мы могли бы взять его в нашу постель, для того чтобы внести оживление, что скажешь? Или ты хочешь, чтобы я и ему стал служить? Майкрофт молча смотрел на свой кусок яблочного пирога. Джим Пестрая Птица вытер губы шелковым платком, откинулся на спинку резного стула с серебряным чехлом и заговорил своим мелодичным голосом: — Ты бывал в Яблоневом имении*, Холодный Майкрофт? У тамошнего короля есть чудесный скот — белые свиньи, которых можно ежедневно убивать и съедать. Каждое утро они оживают вновь и знают, что вечером их съедят. Как думаешь, как они проживают день? Никто из гостей об этом не думает. Гости приходят, садятся за стол и едят, вгрызаются в хорошо прожаренное мясо, а кости просто выбрасывают. Им нет дела до мертвых свиней, они танцуют и веселятся всю ночь. К утру свиные кости срастаются, на них снова начинает расти мясо, появляются внутренние органы, сознание. — Он помедлил, чтобы Майкрофт прочувствовал всю боль свиней. — У свиньи начинает биться сердце, она осознает, что нет, это еще не все. Убитая вчера, сегодня она вновь живая и здоровая. Она бесконечно будет возрождаться и умирать, ее постоянно будут пожирать, и она будет помнить каждого, кто ел ее. Нелегко быть волшебной свиньей! Как и волшебным слугой. Твое здоровье! Майкрофт держал лицо, однако от него не ускользнула вся горечь, вложенная в беззаботный тон и обманчиво веселое течение речи Джима Пестрой Птицы. Он, несомненно, говорил о себе. Майкрофт не имел представления о других волшебниках, которым он служил, но отзывался он о них неизменно с презрением и ненавистью, называл свою службу тяжелым бременем и упоминал, что ему приходилось исполнять унизительные обязанности. Сам Майкрофт неизменно был с ним вежлив и не беспокоил по пустякам. Им пришлось расстаться из-за невыносимых для воспоминаний обстоятельств. Майкрофт был инициатором разрыва, но тогда ему показалось, что Джим Пестрая Птица не был огорчен их ссорой, а напротив, радовался своей свободе. — Необходимо призвание, чтобы быть слугой, — продолжил Джим Пестрая Птица. — У меня никогда его не было и быть не могло. Чтобы я, могущественный король Туманного Сорочатника и сопредельных земель, был на побегушках у смертного, каким бы великим чародеем он себя ни мнил? Да никогда! Но вы, английские волшебники, крайне коварны и изобретательны. Вы способны опутывать нас сетями заклинаний и выдергивать нас из нашего мира. Обманом прознаете вы наши истинные имена и вынуждаете нас к сотрудничеству. И при всем при этом вы смеете обвинять в коварстве нас! Ха! Почему ты не пьешь со мной, мой Холодный Майкрофт? Майкрофт не высказал ни слова в защиту английских волшебников, но не ответить на последний вопрос было бы не просто невежливо, а чревато последствиями, и он сказал: — Благодарю, но мне не хочется. Джим Пестрая Птица сузил глаза. — Твои желания я исполнял, теперь твоя очередь. Я хочу, чтобы ты пил вино. Ты забыл, что твой брат подарил тебя мне? Пока ты в моем доме, ты будешь делать то, что хочется мне. Майкрофт сделал над собой усилие и отпил из хрустального бокала глоток столь любезно предложенного вина карминового цвета. Вкус был восхитительным. — Возвращаясь к вечно умирающим белым свиньям и их бесконечному кругу перерождений. Один английский волшебник как-то сказал, что не у всех англичан ноги одного размера*, так вот, свиньи по-разному воспринимают реальность. Одни свиньи сильные — они приняли свою судьбу и молча ждут нового ужасного конца. Другие свиньи слабые — они боятся. Они пытаются убежать из хлева. Но кто же согласится расстаться с чудесным бессмертным ужином? А некоторые свиньи тупые и безразличные, им уже все равно, сознание едва теплится в них, и, когда приходит конец, они не чувствуют ничего. Какая из этих свиней ты, Холодный Майкрофт? — Я не понимаю твоей метафоры, — ответил Майкрофт. — Все ты понимаешь, — фыркнул Джим Пестрая Птица. — Когда ты утром просыпаешься весь разбитый и до тебя доходит, что живешь своей жизнью только до ночи, а после полуночи себе не принадлежишь, что ты чувствуешь? — Холод. Но это проходит, когда я начинаю заниматься делами. Я стараюсь сделать как можно больше до ночи. Неужели ты думаешь, что сделал меня несчастным? — О нет, конечно же я думаю, что сделал тебя счастливым. К сожалению, твое счастье ограничено. Но моей вины здесь нет — я связан условиями договора с твоим братом, я обязан каждое утро возвращать тебя назад. Но у нас есть наши ночи, мой прекрасный Холодный Майкрофт. Когда я с тобой, ты преображаешься, твоя маска безразличия сползает с тебя, как рассеивается туман. Те звуки, которые ты издаешь, — о, это затмевает всю музыку, что играет в моих залах! Они намного живее твоего молчания. Но иногда мне приятно послушать и тишину. Джим Пестрая Птица улыбнулся Майкрофту столь очаровательно и чарующе, что стало ясно — он находится в прекрасном расположении духа. Майкрофт знал, что он сказал правду. Единственный щит — Безразличие — и тот не действовал против него. Майкрофт пытался бороться с этой иссушающей страстью, особенно в первое время, но даже он при всей своей силе ничего не мог ей противопоставить. В Иных Краях действуют иные законы. Майкрофт облизал сухие губы и собрался с мыслями — предстояло нанести удар, который хотя бы на мгновение сотрет радость из красного сердца эльфа. — Прежде чем ответить на твой вопрос, я хочу рассказать тебе одну историю. Я прочитал ее в очень старой книге о магии. Там был приведен только короткий фрагмент, но я дополнил и расширил сообразно своим скромным способностям. — Если она не будет скучной, — продолжая сиять, беззаботно откликнулся Джим Пестрая Птица. Майкрофт начал свою историю, глядя в бездну его смеющихся глаз. — Жил-был эльфийский король, рожденный ветром и морем. Однажды он так полюбил смертную женщину, что не в силах был пережить горе после ее смерти. И тогда его мать-северное море превратило его в камень. Не вынеся его страданий, оно отняло у него все чувства. Но восточный ветер, его отец, не хотел для короля такой судьбы. И молвил он: первый, кто назовет сына моего истинным именем, станет для него новой любовью. Улыбка сползала с лица Джима Пестрой Птицы, как рассеивается туман. Но он не сдвинулся с места и сделал знак, чтобы Майкрофт продолжал. — Однажды к камню посреди моря приплыл смертный волшебник, искавший себе волшебного слугу. Он носил красно-зеленый плащ, и глаза его были серыми, как туман. Он назвал короля по имени, и король ожил, но все его чувства оставались застывшими. И превратился он тогда в черно-белую птицу с синими, как море, перьями и сопровождал волшебника в его странствиях. И прозвал его волшебник Королем-Сорокой. А король прозвал волшебника Зеленым Богом, потому что… — Достаточно, — одними губами прошептал Джим Пестрая Птица. — Как хочешь. Джим Пестрая Птица встал и одним неуловимым движением погасил все свечи. Майкрофт почувствовал в сердце ледяной холод его ненависти. Или ледяной любви? Сердце эльфа, возможно, и было красным, как он сам говорил, но жило лишь воспоминаниями о былой любви, и никто не мог вернуть в это сердце тепло. — И чего же ты хотел добиться, рассказывая мне эту историю? — весело осведомился Джим Пестрая Птица так, словно холод вернул ему превосходное расположение духа. — Возвращаясь к твоему вопросу, думаю, что я — та белая свинья, у которой нет призвания быть пищей. И потому, когда кости безразличия срастаются утром, а мясо равнодушия отрастает на них, я чувствую себя свободным от испепеляющей мой разум зависимости, что ты своим колдовством сотворил между нами. Твое здоровье, Король-Сорока! Майкрофт с удовлетворением заметил его тяжелый взгляд поверх беззаботной улыбки и заставил себя отпить еще вина. Вино горчило. Они оба знали, что Майкрофт лгал.***
Он всегда просыпается в угнетенном состоянии духа, бледный и несчастный, холодный как лед. И весь день он ждет ночи, потому что ночью, там, в глубине бруга, его ждет прекрасный, холодный, сотканный из тумана Король-Сорока. — Время идти в постель. Наполни меня, как вчерашней ночью это делал я. Печальный колокольный звон стоит в ушах весь день. Жалобная свирель зовет Холодного Майкрофта в сумрачные залы к хрустальному трону его Короля. Только работа спасает от этой пытки. Тоска вгрызается в его измученную душу и оставляет одни лишь кости. Пальцы плавно скользят по обнаженной коже, осторожно изучая, исследуя, узнавая. Под полуприкрытыми веками вспыхивают и гаснут огоньки, словно тысячи светлячков исполняют во мраке ночи свой ритуальный губительный танец. Сделаешь шаг навстречу и тут же с головой провалишься в омут, без шансов на спасение, без шансов вынырнуть обратно. Я — дитя полых холмов, Холодный Майкрофт. Я — беспечный мальчик со свирелью. В моих устах яд, и он изливается наружу вместе с музыкой, а эхо моего голоса перезвоном колокольчиков всю жизнь будет звучать в ушах тех, кого я пожелаю зачаровать. И вовек им не будет возврата. Но почему же тогда я задыхаюсь, снова и снова, когда смотрю в глаза тебе, словно своему Зеленому Богу? Ведь это я должен уводить заблудшие души за собой в трясину. Это моя свирель должна зазывать сбившихся с пути, увлекая во мрак, царящий под холмом. Губы нежно касаются шеи. Каждый поцелуй вспыхивает под веками новым язычком зачарованного пламени. Каждый укус разжигает внутри меня жертвенный огонь, и он рвется наружу, стремясь поглотить все на своем пути. Огни Святого Эльма зовут меня за собой, Майкрофт. Я — не птица. Я всего лишь бабочка, ночной мотылек. У меня есть крылья, но совершенно нет власти над собой. Я делаю шаг навстречу, и меня принимают зеленые воды, меня поглощает зеленое пламя, меня окутывает зеленый туман. Туман клубится, стелется над темной водой, а пламя — это всего лишь мираж. Тонкие щупальца тумана тянутся ко мне. Они гладят мою кожу, целуют мои губы, проникают в меня, заполняя без остатка. Они терзают меня, снова и снова, и я содрогаюсь в немолчном крике, я возлагаю себя на алтарь, я пронзаю себя ритуальным каменным кинжалом. Чтобы снова воскреснуть, едва лишь моего тела коснется первый луч солнца. Или исполненный лукавства взгляд моего Зеленого Бога. Тебя.