Игра Канарейки

Не знаю – ты ль Мое предназначение. Иль страстью я Обязан лишь судьбе. Когда в желанье, Я облек влечение... Не полюбила ль ты Во вред себе? Песня Присциллы

      К утру «кабаны» потихоньку разошлись по своим углам и комнатушкам. В зале осталась Эльза, которая планировала ночевать здесь же, немного охмелевший Ольгерд и практически в хлам пьяная Канарейка, упорно пытающаяся не уснуть прямо на столе.       Фон Эверек с бутылкой кислого вина внутри стал несколько меланхоличным и ещё более отрешённым, подолгу засматривался на стены и древесные узоры на столешнице, пытался перебирать мысли и воспоминания, периодически как-то неестественно для самого себя вздыхал. Эльза смотрела на атамана и невольно прокручивала в голове ворох лестных и, что уж таить, очень приятных слов, которые высыпал на неё Бертольд. «Кабаниха» тогда не дала конкретного ответа, но теперь, смотря на эльфку, пытающуюся как-то по-детски прильнуть к плечу атамана, и его самого, аккуратно спихивающего её на стол, но улыбающегося при этом уголками рта, она думала, что в её жизни, наверное, не хватало какой-то такой глупости.       – Ты не помнишь, говорила ли она что-нибудь про розу? – спросил Ольгерд, пытаясь справиться с заплетающимся языком.       – Розу?       – Ключи от будущего в прошлом… – пробормотала Канарейка, в который раз роняя голову на плечо атамана. – А от прошлого… в будущем…       Фон Эверек бросил на эльфку недоумевающий взгляд, подпёр голову рукой, глядя на Эльзу.       – Розу.       «Кабаниха» явно находилась в замешательстве, пыталась вспомнить, что же такое Канарейка могла сказать про какой-то цветок.       Сама эльфка расслабилась, задышала глубоко. Атаман почувствовал тёплую, даже приятную тяжесть. Рука чуть не дёрнулась, чтобы придержать Канарейку за спину, но градус, видимо, ещё недостаточно сильно ударил в голову.       – Вроде не было такого.       Канарейка дёрнулась во сне, с плеча атамана упала ему на колени, но так и не проснулась.       Атаман вроде бы даже улыбнулся.       Или Эльзе показалось?       – Будешь здесь до утра куковать? – Ольгерд взглянул на «кабаниху».       – Да. Я ещё посижу.       – А если утром в путь?       Эльза подняла взгляд на атамана. Тот, кажется, только в голос не смеялся.       – Не долго мне теперь быть бессмертным, – вдруг посерьёзнел он. – Нужно найти мне замену. А там уж как решит новый атаман.       Ольгерд легко провёл рукой по голове эльфки, открыл острое ушко.       «Кабаниха» должна была бы начать волноваться, но водка делала своё, и Эльза почувствовала какую-то невозможную нежность, исходившую от атамана. Таким она его никогда не видела и понимала, что едва ли ещё увидит.       – Не думай об этом слишком много, – сказал Ольгерд, вставая с лавки и подхватывая Канарейку. Он унёс её в комнату и закрыл ногой дверь.       Эльза уронила голову на руки и задумалась.       Ольгерд уложил эльфку на кровать, накрыл тонким шерстяным пледом. Опустился на пол, переложил все книги с постели к стене, в сторону. Попытался встать, но голова резко закружилась, и Ольгерд снова осел на пол, опираясь локтём на край матраса.       Кунтуш стал душить и давить, атаман расстегнул пояс, провёл ладонью по лбу.       Пьяная свинья. Что ещё ты собирался выболтать?       Канарейка схватила его ладонь, переплела их пальцы. Атаман посмотрел на неё. Спит.       Ольгерд сначала хотел вытащить свою руку, но остановил себя, замер, глядя на мирную беззащитную убийцу, дышавшую тихо, глубоко. Прислонился спиной к низкой стенке кровати, откинул голову назад, на матрас.       Тучи разошлись в разные стороны, дали дорогу лунному свету. Он мягким квадратом падал на пол, в окно заглядывало созвездие Единорога.       Ольгерд пытался понять самого себя – зачем он пытался целовать её в саду? Он хотел проверить? Что? Или кого? Её? Себя? Не ожило ли каменное сердце? Сможет ли оно ответить на неё?       Кретин.       Канарейка была сильной и умной девушкой, только она могла позволить себе ударить его или приставить нож к его горлу. Только ей он мог это простить. Она достойна того, чтобы ей не давали повода обманываться.       У неё были холодные руки. И мягкие. Странно для образа жизни, который она вела.       Когда он в последний раз держал кого-то за руку? Наверное, это была Ирис. Значит, очень давно.       Канарейка во сне крепче сжала пальцы атамана, будто боялась, что он сейчас уйдёт.       Но уйти сейчас было бы слишком сложно. Почти невозможно.       Атаман закрыл глаза. Спокойная и тихая реальность уступила место кошмарам.       Канарейка проснулась рано – солнце ещё не успело высушить росу на траве. Эльфка не без удивления обнаружила спящего сидя возле кровати Ольгерда, укрыла его пледом и вышла в зал.       Чертовски хотелось есть.       Вольная реданская компания ещё дрыхла по койкам.       Канарейка вошла в маленькую комнату, где хранилась вся провизия, полазала по ящикам и шкафчикам, достала себе краюху твердоватого хлеба, выпила залпом две большие чарки воды. Взяла хлеб и вернулась в зал, опустилась за стол у окна, открыла створку так, чтобы солнце грело руки и лицо.       Ела эльфка долго и неторопливо, каждый кусочек задумчиво пережёвывала, глядя на пустой тракт и серые столбики дыма, выпускаемые Оксенфуртом.       Вскоре идиллию прервал стук копыт, нетерпеливое ржание и седая голова, промелькнувшая под окном.       – Ты когда-нибудь спишь? – улыбнулась Канарейка вошедшему в дом ведьмаку.       Геральт положил на стол фиолетовую розу, опустился на лавку напротив.       – Я делаю это не так долго, как люди.       Эльфка отщипнула от своего хлеба половину и протянула её ведьмаку. Тот благодарно кивнул, вцепился в неё зубами.       – А ведь и правда, ты чудовищно удобный. – Канарейка улыбнулась, опустила голову на руки. – Люди скажут, что ты человек, старшие расы – что от человека у тебя меньше, чем у гнома. А главное, ты ничему не сопротивляешься.       Эльфка притормозила, выразительно взглянула на Геральта. Тут же поймала себя на том, что вчерашний хмель выветрился не до конца. Ведьмак не понял, зачем она вообще подняла эту тему, но знал, что обычно она ничем хорошим не заканчивается, поднапрягся.       – Правда, при этом в эльфских гетто ты слишком похож на человека, во дворцах и залах напоминаешь нелюдя, – продолжала эльфка. – То заводишь дружку со Магистром Ордена Пылающей Розы, то вместе с бывшим офицером Врихедда борешься за Верген…       – И что? – спросил Геральт. Отцепил от пояса флягу, положил её на стол. Канарейка протянула руку, открутила крышку и сделала порядочный глоток выдохшегося краснолюдского спирта.       – А я – эльфка и эльфка. Чтобы не быть эльфкой, мне надо стать кем-то ещё.       – А ты хорошо вчера провела время с ребятами Ольгерда?       Канарейка в ответ на его сарказм сделала такое лицо, что ведьмак сразу понял, что эльфка уже давно хотела поговорить с ним именно на эту тему. Он выдохнул.       – На всех похож, а в итоге и те, и другие называют уродом. Я привык, мне всё равно. Иногда ведьмаков сравнивают с чародеями потому, что у нас есть Знаки. Но чародеи полезнее. Они двигают политику, лечат больных, устраивают войны. Ведьмаки убивают чудовищ, а кметы очень быстро об этом забывают – как только деньги оказываются у моего брата.       Геральт сделал обильный глоток. После ночи, проведённой в беготне по Оксенфурту, он изрядно вымотался и готов теперь был говорить о чём угодно, лишь бы его не заставляли лазать по крышам и стенам.       – У людей ксенофобия в крови.       Брови Геральта помимо его воли поползли вверх.       – Dh’oine, ты хотела сказать?       Канарейка нахмурилась.       – Это слово «белками» подванивает.       – Ну как же, – начал ведьмак своим фирменным ядовито-весёлым тоном. – Любой представитель гордой расы Aen Seidhe обязан хотя бы двадцать раз в день использовать слово «dh’oine», иначе он сразу же утратит связь с Великой Прародительницей, лишится божественного флёра, у него отвалятся уши и всякое такое.       Эльфка прыснула.       – Я Старшую Речь помню едва-едва, и только потому, что меня ей в купе с парой человеческих языков учили. Да и какой я Aen Seidhe, те уже давно ускакали в леса или горы. Мне сто сорок лет, а я, как видишь, до сих пор никуда не нацепила беличий хвост, не схватилась за лук и никого не убила за голую несбыточную идею.       Геральт ухмыльнулся, хлебнул из фляги.       – У меня есть один знакомый, который голыми руками воткнул бы тебе в грудь стрелу, как только ты бы при нём упомянула о том, что не помнишь Старшую Речь, зато знакома с несколькими человеческими языками. Всё-таки ты эльфка.       – Правда? – Канарейка улыбнулась, будто бы специально обнажая ряды маленьких прямых зубов без клыков. – Часто можно встретить ведьмаков, читавших что-то, кроме вашего бестиария, влезающих политику и занимающихся спасением девиц, не важно, каких, своих или нет?       – Чуть чаще, чем эльфских убийц, привыкших промышлять пением.       – Или ведьмаков, на досуге останавливающих Армагеддон?       Канарейка и ведьмак рассмеялись.       – Здравствуй, Геральт. – Возле стола возник атаман.       Геральт протянул ему руку для рукопожатия. Атаман ответил на него, бросил взгляд на флягу, которая была у ведьмака в руках, хмыкнул:       – С утра уже покрепче?       Ольгерд опустился на скамейку рядом с эльфкой, протянул к фляге руку:       – Позволишь?       Взгляд его упал на стол, атаман вдруг застыл на месте, выдохнул:       – Роза?       Геральт развернул тряпицу, подвинул ближе к атаману.       – Фиолетовая. Как загадал.       Канарейка сидела, сжав губы. Хотелось - наверное, даже нужно было - рассказать Ольгерду об Ирис, которая ждала его все эти годы. Но эта новость не принесла бы ничего, кроме горечи. Нельзя уже было что-либо исправить.       Ольгерд запрокинул голову назад, медленно выдохнул.       – Спасибо, ведьмак. Значит, наше с тобой сотрудничество завершено.       Атаман бросил быстрый взгляд на Канарейку. Было понятно, что он означает.       Геральт кивнул, тоже взглянул на эльфку.       – Мне надо будет с тобой потом поговорить, Ольгерд.       – Естественно. Судя по печати на твоём лице, дела с О’Димом ещё не закончены. Ни у кого из нас. Впереди плата по счетам.       Канарейка помнила, что плата по счёту Ольгерда – душа. Жизнь. Эльфка осознавала, что даже прямо сейчас готова отдать свою вместо души атамана. И что если при этом будет присутствовать Геральт, он ей этого не позволит.       Тут Канарейка всё поняла. Поняла, почему Стеклянный Человек заключил с ней такой странный договор, почему практически ничего не потребовал взамен. Всё это – три желания, офирский принц, её чувства к Ольгерду – всё это было игрой Гюнтера О’Дима. С самого начала. Он изначально подтасовывал карты и мухлевал – ему нужен был именно такой исход. Он хотел получить не одну душу, а две.       Это была его игра, а не её.       Злиться было не на кого, но Канарейка была безгранично зла. Её хотелось схватить кинжал, метнуть его в О’Дима, задушить его хоть бы и подолом собственной юбки, но Канарейка знала, что всё это бессмысленно, что Ольгерд, если бы это смогло спасти его и Ирис много лет назад, без колебаний убил бы Стеклянного Человека.       И теперь, когда Канарейка это поняла, нужно было действительно сматывать удочки. Плюнуть на свою неестественную любовь к атаману – садисту, убийце, бессердечному цинику. Дождаться Биттергельда, разобраться с «С. Т.» и уезжать. Как будто ничего не было. Канарейка даже вполне находила в себе силы на это.       – Он рассчитывал на это.       Геральт и Ольгерд взглянули на Канарейку.       – У меня с ним не будет платы по счетам. О'Дим добивается, чтобы я вмешалась в твои с ним расчёты. – Канарейка подняла глаза на атамана. – А если я там буду, я это сделаю.       Ольгерд почувствовал, как холодок пробежал по его спине.       – Значит, тебя там не будет.       Все сидящие за столом замолчали. Ольгерд смотрел на фиолетовую розу, вертел её в руках. Ведьмак повернулся к окну, казалось, высматривал кого-то. Канарейка не знала, куда деть руки, крошила лежащую на столе засохшую корку хлеба.       Потихоньку стали подниматься «кабаны». К удивлению эльфки, они не садились за столы, не доставали из карманов колоды и кости, не откупоривали бочки с вином и бутылки водки. Все расходились по своим делам: кто-то начинал мести и убирать залу после вчерашней гулянки, кто-то принялся за готовку, кто-то пошёл заниматься лошадьми, кто-то, кажется, даже собрался на рынок. Видимо, проезжие телеги они грабили скорее для вида и устрашения, чем реально из выживания. У вольной реданской компании хорошо был налажен быт, и разбойничья жизнь этой общины скорее позволяла расслабиться.       «Кабаны» проходили мимо, бросали недоумевающие взгляды на сидящую за столом компанию, но никто не позволял себе ничего спрашивать. Все знали, что у этих троих какие-то общие, чрезвычайно важные и секретные дела.       – Как в Оксенфурте? – спросила Канарейка Геральта. Тот с охотой оторвался от уличного пейзажа, успевшего надоесть.       – Пытался узнать, кто же такой наш Стеклянный Человек. Понятно, что толком так ничего и не узнал. Помог Шани. Она собирается уезжать. Передавала тебе, чтобы ты поменьше общалась с ведьмаками и была здорова.       Канарейка слабо улыбнулась.       – Шани – очень хорошая девушка.       – Витольд тоже так говорил, – добавил Ольгерд, снова принявший обычный сумрачный вид. – А он разбирается только в двух вещах – в лошадях и женщинах.       – А по ведьмачьей части? – предположила эльфка, снова обращаясь к Геральту. Все темы, как-либо связанные с желаниями Человеку-Зеркало казались Канарейке особенно скользкими. – Куролиск, полуденица, стая утопцев?       – Взял контракт от Анны-Генриетты. В Боклере завелась какая-то бестия, убивает людей. Когда закончу свои дела здесь, поеду на помощь туссентской княжне.       – А ты оптимист, – сказал атаман, скрестив руки на груди.       – Предпочитаю жить, концентрируясь не только на прошлом, – Геральт прямо посмотрел Ольгерду в глаза.       Такой обмен любезностями не мог закончиться ничем хорошим.       Канарейка резко подалась вперёд, разрывая зрительный контакт ведьмака и атамана, спросила торопливо:       – А тебя твоя чародейка так далеко отпустит?       Геральт будто посветлел при её упоминании.       – Из Ковира в Туссент путь намного больше, чем отсюда, поэтому, может быть, она уже даже выехала туда.       – Из Ковира? – удивилась Канарейка.       – Ей предлагали должность советницы короля.       Ольгерд неторопливо встал из-за стола.       – Есть будете?       Ведьмак и эльфка сдержанно кивнули, хотя их желудки довольно красноречиво и громко подтвердили это желание.       Ольгерд направился в сторону кухни.       – А я думала, что после её связи с Нильфгаардом теперь мало кто по своей воле захочет видеть её у себя в советниках.       – С Нильфгаардом? – удивился ведьмак. Подумал пару мгновений, выдохнул.       – Ты думаешь не о той чародейке. О чародейке из песни Присциллы.       – А ты разве не с ней? Предназначение, судьба, нет?       – Это было не предназначение. Много лет назад я загадал желание одному джинну, и с тех пор мы каждый раз мучительно сходились и расходились. Эта связь изматывала нас, хоть и принесла немало наслаждения. – Геральт сделал паузу, будто вспоминая. – Но в конце концов, когда мы отменили желание джинна, я понял, это всё было иллюзией.       Канарейка задумалась о чём-то, внимательно разглядывая столешницу.       – Желание о любви, да?.. «Не знаю, ты ль моё предназначенье, иль страстью я обязан лишь судьбе».       – Лишь судьбе, – кивнул ведьмак. Поднял взгляд на эльфку. Её губы стали тонкой ниткой, костяшки пальцев побелели.       – У нас другие ставки, – сказала она наконец. – У Ольгерда каменное сердце. Я уеду, ведьмак. Как только разберусь с нильфом.       Геральт нахмурился.       – Прости. Гюнтер О’Дим сказал мне передать тебе.       Канарейка вцепилась в столешницу.       – Он встретится с Ольгердом в Святилище Лильвани. Гюнтер сказал, что ты будешь там в последний момент.       Ведьмак не хотел, не должен был этого говорить Канарейке. Но ему не оставили выбора. Как не оставили выбора – ввязываться или нет в эту бесконечную историю Ольгерда фон Эверека.       – Прости, – повторил Геральт.       – Нет, – отрезала Канарейка, вдруг оживившись. Она улыбнулась, наклонила голову. – Я уеду. Я даже не знаю, где находится это святилище. – Бодрость слетела с лица. Канарейка тяжело выдохнула, провела по лбу рукой. – Шельма. К утопцам это всё. Гюнтер не будет решать за меня.