Игра Канарейки

Если что-то может пойти не так, оно обязательно так и сделает. Принцип, выведенный и доказанный студентами кафедры Оксенфуртского университета за год до начала третьей войны с Нильфгаардом*

      Он бежал чёрными закоулками, быстрее к Оксенфуртским воротам. Из раны всё сочилась кровь, капая на брусчатку, кружилась голова. Рана нестерпимо, до тошноты, жгла и саднила, он всё ещё не грохнулся в обморок только потому, что не мог просто так сдохнуть здесь.       Он остановился, переводя дух. Кровь напитывала одежду. Мало к какому врачу можно было явиться с подобной раной, уж тем более ему.       На башне зазвонил тревожный колокол. Из ближайшего борделя тут же вылетел отряд стражников, пьяно бранясь и чуть ли не на бегу застёгивая штаны.       Он вжался в стену. Стража пробежала мимо, гремя доспехами, его не заметили. Он был уже достаточно далеко от Храмового острова и Золотого города.       Чтобы не привлекать к своей и так довольно сильно выделяющейся персоне слишком много внимания, он завернул в длинный узкий тупичок и обломал торчащее из груди древко стрелы. Изо рта вырвался крик, он прикрыл его ладонью. Сам он вытащить стрелу до конца не мог (уже пытался), это только приносило демоническую боль – словно наконечник раскалялся внутри него, разворачивал металлические перья. А так хоть не будет за милю видно, что он чудом держится на ногах.       Как же. Чудом.       Возле ворот никого не было – даже дозорные с постов понеслись к этому колоколу, пробудившему весь Новиград. Одно за другим стали загораться окна, особенно любопытные кметы распахнули ставни, пытаясь разглядеть, что же происходит на Храмовом острове. Дети выскакивали на улицу, но их быстро втаскивали за шиворот обратно.       Ему пришлось залезть на забор, чтобы забраться на коня. Оказавшись в седле, он тут же пришпорил жеребца, и тот испуганно приспустил в сторону большака. Кровь капала на седло, на спину гнедого, но он знал, куда ехать. Оставалось надеяться, что он не потеряет сознание и рухнет с коня в придорожную канаву.       На Храмовом острове был охвачен огнём дом Бартлея вар Ардала.       После несостоявшегося убийства Канарейке резко расхотелось, чтобы её поймали стражники.       Она вместе с Фиакной бежала по каналам, то и дело встречая какого-нибудь торговца фисштехом или наёмника из мелкой банды. Эльфа, похоже, все знали, поэтому их никто не останавливал, не задавал вопросов и даже подсказывали дорогу к пристани. Во что бы то ни стало нужно было попасть в Застенье.       Всё пошло не так, чёрт возьми, всё с самого начала шло не так. Когда вообще что-то шло так, как надо?!       Канарейка ругалась себе под нос, продолжая бежать по гнилым каналам, наполненным затхлым воздухом.       Наконец впереди послышались бьющиеся о берег Понтара волны.       – Он мёртв, – повторила Канарейка, всё ещё стоя над трупом командира новиградской стражи. – Похоже, нас опередили.       – Узнать бы, кто это… – Фиакна огляделся, отошёл от двери и наклонился, чтобы взглянуть на капли крови на паркете.       Дверь в комнату Бартлея вар Ардала распахнулась, и на пороге замер щербатый слуга с масляной лампой в одной руке и ночным горошком – в другой. Слуга в первую очередь увидел Канарейку, склонившуюся над трупом его хозяина и его пустые мутные глаза. Эльфка замерла, раскрыв рот.       Ночной горшок, слава Мелитэле, уже опорожнённый, выпал из рук слуги на пол, звонко ударился и подкатился к ногам Фиакны.       – Ка… ка… ка… – стал заикаться слуга, тыча в сторону Канарейки пальцем.       Эльфка медленно потянула руку к эфесу карабелы.       Слуга вдруг рухнул на пол, бросив масляную лампу в сторону, завопил:       – Пощадити!       – Заткнись! – выросший возле слуги Фиакна ударил его под дых. Мальчишка, задыхаясь, рухнул на пол. Снизу послышались шаги и голоса.       – Блядь! – бросил эльф. – Уходим!       Тут загорелась занавеска – глупый слуга бросил лампу прямо под неё.       Пока все находившиеся в комнате пребывали в странном оцепенении, огонь перекинулся с занавесок на стул и превратился в настоящий пожар.       Слуга очнулся от запаха гари, стал пятиться к лестнице.       Канарейка выскочила в окно вслед за Фиакной. Они бежали по крыше, слыша крики и грохот доспехов. Внизу по улице уже тоже кто-то мчался за ними. Загремел колокол.       Канарейка соскользнула с крыши в кучу сена. Приземление оказалось твёрже, чем она рассчитывала. Но некогда было считать синяки – погоня приближалась.       Где-то за поворотом должен был быть вход в стоки. Она точно помнила.       Шани раскладывала по сундукам последние вещи. В основном она забирала с собой книги, инструменты и справочники – её собственного скарба набрался всего один небольшой сундучок.       Посыльный должен был забрать вещи только утром, а медицинский отряд, к которому она была прикомандирована, вообще выдвигался только в полдень.       Но почему-то не спалось.       Она уже дважды ложилась в постель и оба раза, поворочавшись какое-то время, вставала, вновь принимаясь проверять, не забыла ли чего.       В дверь нетерпеливо забарабанили.       Шани отвлеклась от «Аномалий анатомии», написанных одним из преподавателей кафедры медицины Оксенфуртского университета, и покосилась на дверь. По факту, её практика здесь была закончена, с фасада здания сбили табличку, а на дверь она написала записку с объяснениями. Но если человек за дверью нуждался в экстренной медицинской помощи, она, как врач, не могла ему отказать.       Через мозаику мутного цветного стекла было видно, что фигура, стучавшая в дверь, пошатывается, опирается на стену и крючится.       Шани молниеносно сбросила стопки книг с кушетки, чтобы её освободить, и бросилась к двери.       – Доброй ночи, – произнёс он слипающимися губами.       Блядь, почему же так больно?!       – Это ты… – Шани не смогла скрыть удивления в голосе, но почти сразу сосредоточилась, заметив на его груди обширно кровоточащую рану.       – Ты не могла бы мне помочь?.. У меня тут стрела в груди… – он сказал это ослабленный и измождённый, вытер обратной стороной ладони капельку крови, вытекшую из уголка рта.       – Садись на кушетку. Сам раздеться сможешь? – Медичка торопливо раскрыла один из сундуков, достала оттуда инструменты, стала искать, чем бы их продезинфицировать.       Он хмыкнул, сел на кушетку. Скинул с себя окровавленное тряпьё, в которое превратился его камзол. А вот рубашку пришлось почти что отдирать – пока он ехал из Новиграда до Оксенфурта, кровь успела запечься.       Шани нашла бутылку водки, сложила инструменты в железную миску и залила их. Зажгла все лампады, светильники и свечи, которые были в комнате, придвинула всё поближе к пациенту. Дала ему бутылку.       – Полей мне на руки.       Он молча, с какими-то уже невидящими глазами наклонил бутылку.       – Прямо полевой госпиталь.       – Приходилось бывать? – спросила Шани, рассматривая рану.       – Не все эти шрамы получены в пьяных драках, – уклончиво и в то же время с присущим ему достоинством ответил он.       Шани подняла на него взгляд.       – Ты же Ольгерд, верно?       Атаман кивнул, нахмурившись.       – Зачем ты отломил стрелу? Как ты мне предлагаешь её теперь вытаскивать? – Медичка вздохнула. – Придётся делать надрез.       – Я ехал сюда из Новиграда с этой ёбаной стрелой в груди, и мне срать как, просто вытащи её! – под конец фразы Ольгерд заметил за собой, что повысил голос, сделал приличный глоток из бутылки, которую всё ещё держал в руках.       – Из Новиграда? – удивилась медичка, не придав значения его тону. За годы работы в тряпичных шатрах в полумиле от ожесточённой схватки она и не такого наслушалась от солдат. – Ты столько крови потерял…       Медичка взглянула на Ольгерда как-то странно.       А он смотрел на багровую кровь, капающую на пол.       Шани встала, принялась искать в сундуке шкатулку со скальпелями и какое-то обезболивающее.       Ольгерд закашлялся.       – Чёрт, – тихо выругалась медичка. Её движения стали торопливыми, она быстро вернулась к кушетке. Не хватало, чтобы он тут умер от её нерасторопности.       – У меня из обезболивающего только водка, – сказала она, складывая скальпель в миску к остальным инструментам. – Нет, – вдруг резко сказала она. Сосуды расширятся, ты потеряешь ещё больше крови.       – Режь, – надавил Ольгерд. – Ничего со мной не будет.       Атаман сделал ещё один большой глоток из бутылки, поморщился, лёг и закрыл глаза.       Не отпускала мысль о том, что эта стрела могла быть в груди Канарейки. Тогда бы всё не ограничилось херовым самочувствием и болью, как в его случае.       Ольгерд вспомнил исказившееся от ужаса лицо того лучника, когда после того, как стрела наполовину вошла атаману в грудь, он продолжил спокойно шагать к нему по скользкой крыше. Ольгерду даже не пришлось ничего делать: татуированный детина с эльфским луком стал пятиться от него, затем вдруг поскользнулся и полетел с крыши на каменную брусчатку.       Ольгред дёрнулся.       – Тихо, тихо, боец, – Шани придержала его за плечо рукой. – Какой был наконечник?       – Да чтоб я знал. Я с хозяином разбирался, а не стрелы его разглядывал.       – А стоило бы, – менторским тоном сказала Шани. – Видно, с зазубринами, раз ты так дёргаешься. – Медичка выдохнула, протёрла пот со лба. – Дай сюда водку. Не хватало, чтобы ты от заражения умер.       Перед тем, как отдать бутылку, атаман снова сделал глоток.       – Ты со всеми пациентами ведёшь такие задушевные беседы? – хмыкнул он.       – Да тебя, видно, так просто не убьёшь. Поразительная сопротивляемость организма.       – Вот чтобы не слышать этого я и пёрся к тебе в Оксенфурт.       Атаман поймал себя на мысли, что ехал именно к этой медичке потому что ведьмак ей доверяет. И потому что она понравилась Витольду.       – Я всё-таки не портной, у меня есть учёная степень, – меланхолично произнесла Шани, очищая края раны смоченным водкой тампоном.       Атаман шумно выпустил воздух сквозь зубы.       Что вообще такое с ним творится? Даже когда Геральт отсёк ему голову, не было так больно. Гудело всё тело, хотелось вопить, но это можно было унять – другая боль была куда громче.       А сейчас… Что же изменилось сейчас?       – Cейчас буду резать.       – Я всё равно не засну, – заплетающимся языком ответил Ольгерд.       Вместо голоса Шани в ответ Ольгерд услышал другой. Тот, который невозможно было не узнать.       – Когда ты в последний раз делал что-то ради другого?       Атаман открыл глаза. Возле кушетки стоял, сцепив руки за спиной, Гюнтер О’Дим. Шани не видела его, взяла скальпель и сделала надрез. Боль почему-то охватила всё тело целиком, из глаз потекли слёзы.       – Как благородно, О’Дим, – прошипел он.       – Не стоит на меня злиться, – спокойно произнёс Господин Зеркало. – Я пришёл, отвлекаю тебя от боли, а ты рушишь эту идиллию своим вульгарным сарказмом.       – Зачем ты здесь? – выдавил Ольгерд. Он всегда спрашивал это у Стеклянного Человека и всегда знал ответ. Чтобы отравить его жизнь.       – Я пришёл тебе кое-что объяснить. – Гюнтер смотрел на Ольгерда своими маслянистыми чёрными глазами, перекатывался с пятки на носок. – Но сначала ответь на вопрос: когда ты в последний раз до этой ночи делал что-то ради другого?       – Это твой новый способ пытки?!       Человек Зеркало улыбнулся. Располагающе, открыто, но в то же время невозможно жутко – если знать, что он такое.       – Ты ведь и сам не помнишь, когда делал что-то ради других, а не для себя? Не для своей репутации, не для того, чтобы выглядеть не таким, каков ты есть, и даже не для того, чтобы восторжествовала справедливость.       Шани сделала второй надрез, и по телу прокатилась ещё одна волна боли. В голове шумело. Медичка отложила скальпель.       – А как ты кичился своим «каменным сердцем»… – Гюнтер наклонился к ране, взглянул на неё. Провёл рукой по волосам Шани, пытавшейся вытащить из атамана стрелу. – Она ангел, правда? Но ангелы, конечно, скучны. Я так понимаю, мы сходимся в этом вопросе. – В глазах Гюнтера промелькнуло что-то иное, незнакомое и жуткое.       – Это из-за тебя я живу как огр или башмак все эти годы, – бросил Ольгерд.       – Нет, – снова улыбнулся Господин Зеркало. Он протянул руку к груди атамана, положил прямо над сердцем. Ольгерд напрягся, но вдруг понял, что не может пошевелиться. Рука Гюнтера прошла через плоть атамана - пальцы Господина Зеркало цепко сомкнулись на сердце. Ольгерд стал задыхаться, тело охватила судорога, а в глазах потемнело.       – Ты придумал себе это каменное сердце, чтобы защититься. Поразительная сопротивляемость организма. Но я направил к тебе Карину. Очень талантливая девочка, не находишь?       Атаман корчился от боли, с немым ужасом смотрел на руку Гюнтера, исчезающую в его груди.       Шани что-то сказала, но Ольгерд слышал её будто из-под воды и аккуратно вытащила стрелу из раны. Гюнтер тоже отпустил.       – Встретимся на Луне, – произнёс Господин Зеркало, уходя. – Я буду тебя ждать. Ольгерд открыл глаза. Сквозь мозаичное стекло окна светило рассветное солнце.       – О, ты проснулся. – Шани сидела рядом с кушеткой на стуле, листая какой-то увесистый справочник. Возле её ног стоял таз с бледно-красной водой.       Сам атаман был укрыт покрывалом по пояс. Грудь была перемотана бинтами.       – Тебе сильно повезло, что стрела не задела сердце или артерии. Была всего в полудюйме.       – Повезло, – хриплым голосом отозвался атаман. Ему виделась в этом какая-то злая ирония.       – На тебе всё заживает как на ведьмаке, если не лучше. Кровь остановилась почти сразу, я наложила пару швов и перевязала. Такими темпами через неделю будешь как новенький.       – У меня нет недели, – Ольгерд попробовал приподняться на локтях, но тело прошило болью словно молнией.       – Эй, – Шани придержала его за плечо, чтобы он снова лёг на кушетку. – Обычному человеку понадобился бы месяц или больше.       Болело абсолютно всё. На сердце лежало что-то тяжёлое, неподъёмное. Ольгерд уже и не помнил, когда в последний раз он чувствовал себя так отвратительно. И таким… живым?       – У твоей подруги всё хорошо? – спросила Шани.       – Я… надеюсь.       – Я ведь тогда толком не смогла ей помочь ни с ногой, ни с… Но хоть с тобой теперь всё будет в порядке.       Атаман молчал, лежал, глядя в потолок.       Ничего уже не будет в порядке.       – Витольд наконец смог успокоиться, – тихим голосом сказала Шани. И добавила будто себе в оправдание:– Я просто уезжаю днём. Надолго. Ездила проведать его. В гробнице теперь совсем не так, как было, когда мы с Геральтом туда пришли.       – Зачем ты мне это говоришь?       – Ну… Ты же его брат.       Внутри Ольгерда всё сжалось после этих слов. Было слишком больно. Слишком ярко светило солнце, слишком добра была к нему Шани. Слишком близко была смерть или что-то хуже неё, слишком сильно атаман хотел, чтобы Канарейка жила.