Игра Канарейки

Что-то кончается, что-то начинается. Старая эльфская пословица

      Воздух стоял на месте, тучи над головой тужились, будто из последних сил удерживая в себе дождевую воду. Было дьявольски душно.       Вечерело, начинало темнеть.       Всадник глянул на небо, негромко выругался и пришпорил коня.       Он уже порядочно опаздывал.       Чем ближе было к Новиграду, тем страннее и извилистее петлял тракт среди хуторов, застав, болот и лесов. Наездник сверился с указателем и свернул с дороги, решив срезать только начинавшими всходить полями.       Кто знал, что они могли натворить, пока его ждали. Он не хотел лишний раз искушать судьбу.       На месте он был через час. Возле коновязи стояли три знакомых ему лошади: гнедой жеребец, мерин в яблоках и сивая кобыла. Видимо, больше никто не хотел провести этот летний вечер в, несомненно, одной из достойнейших развалюх Редании среди ароматов конского дерьма и перегноя, потягивая протекающую кружку кислого пива. Ведь корчма «Семь котов» была именно таким местом.       Тем лучше.       В корчму он вошёл быстро, почти влетел, скрываясь от обрушившегося на землю ливня, пряча под полой кунтуша тубус с бумагами. Сегодня их встреча должна была состояться именно здесь, хотя обычно он бы и не ступил на порог этой дрянной забегаловки, имевшей славу среди низших слоёв криминалитета всего Севера. К каким сам Ольгерд фон Эверек себя, естественно, не причислял.       Хозяйка корчмы окинула его безразличным взглядом, тут же снова принялась за резку овощей.       Здесь было душно, накурено, бледные огоньки свечей, воткнутых в бутылки на столах, пускали на стены дрожащие тени.       Занят был только один стол, в самом углу, у стены, дальней от входа. Две женщины и мужчина. В капюшонах, скрывающих лица, склонились к столу, ведя негромкую беседу и потягивая здешнее пойло.       Он не мог себе представить, как они могли пить это и всё ещё не рухнули на глинобитный пол, хватаясь за животы и глотки.       Со стуком опустилась на стол бутылка «Эрвелюса».       – О, а вот и атаман, – просияла Эльза, опуская капюшон. – Когда к нам пришло это странное письмо, мы уже и не знали, что и думать, решили законспирироваться.       Бертольд стянул с себя явно досаждавший ему всё это время плащ, подорвался встать с лавки, но Ольгерд остановил его жестом и опустился на лавку сам. Канарейка сдержанно кивнула ему. И тут же почувствовала колючий и пристальный взгляд Эльзы.       Повисла тишина. Одна из тех, которые длятся всего несколько мгновений в знак растерянности только встретившихся, но кажется, что она тянется минут десять, не меньше. Что-то было у всех собравшихся здесь за душой, какой-то ком сидел в горле, не давая начать говорить и наконец распутать узлы, которыми их связала судьба.       Эльфка достала из-за пояса метательный ножик и принялась открывать им бутылку вина. Только чтобы занять чем-то руки и не оправдываться даже взглядом. За своё поведение, деланое равнодушие, злость.       Она наконец разрушила тишину.       – Ты нашёл то, что искал?       – Нашёл, – сведя брови к переносице, ответил Ольгерд. Его холодные зелёные глаза, оставшиеся такими же даже после того, как его сердце перестало быть каменным, смотрели на Канарейку пристально.       – И что теперь?       Самый главный вопрос.       Все за столом молча следили за тем, как эльфка открывает бутылку. Наконец, когда пробка провалилась внутрь, она отставила вино и, пытаясь не уцепиться ни за что, стала блуждать взглядом по залу корчмы.       Она прекрасно осознавала, что ведёт себя по-идиотски, но ничего не могла с собой поделать.       С той ночи в Святилище прошло полторы седьмицы. Или даже больше?       Как только солнце окончательно взошло и Ольгерд с Канарейкой поняли, что ведьмака и след простыл, они засобирались домой. Дом, естественно, подразумевался один – тот, что стоял на полузаросшем рукаве тракта, укрытый лесом и окружённый причудливым старинным садом. Тот, в котором ждали своего атамана «кабаны».       Они рухнули на постель и проспали больше суток. Просто проспали, абсолютно целомудренно, без всяческих дополнительных процедур. Это сраное целомудрие продлилось затем ещё дня два, выводя Канарейку из себя со страшной силой. Она бесилась, изводила себя, но снаружи никак этого не показывала. Требовать что-либо от атамана сразу же после того, что случилось, было бы нечестно и по отношению к ней, и по отношению к нему.       Атаман же в свою очередь иногда долго и пристально смотрел на неё, когда думал, что она этого не видит. В общем кабаньем веселье он участия не принимал, оставаясь предельно трезвым и всё время о чём-то напряжённо размышляя. Был похож на выдохшуюся тень самого себя, поблёкшую и полустёртую за отсутствием сковывавшей его ненависти.       Канарейка находила, что здесь было над чем подумать, но думать отказывалась. Возникало дурацкое детское желание сделать «всё как раньше», повернуть время вспять и вернуться в то положение, какое она занимала для Ольгерда. Как же это можно было бы назвать? Любимая игрушка? Бедная сиротка? Неадекватная убийца? Или всё сразу? Единственной надеждой оставалось то, что ни с кем из них обычно не спят. Надежда эта была скорее паразитом, ковырялась в мозгу, натягивала нервы как струны лютни и драла их ногтями беспощадно. Звуки получались наиотвратительнейшие.       А потом этот рыжий чёрт и вовсе уехал. Сказал только, что ему нужно «кое-что выяснить», взял самого быстрого жеребца и исчез на несколько дней. Канарейка разрывалась между тем, чтобы тоже куда-нибудь деться, оставив за собой только невнятное объяснение, и теплотой, которой к ней прониклись все без исключения «кабаны».       Так и не смогла никуда уехать. Пила и пела с вольной реданской кампанией, просаживая печень и голос и успокаивая нервы. В пьяном полусне сложно было сказать, сколько дней прошло, когда весь измазанный в грязи почтарь принёс письмо «для милсдарыни Элизабет Трауттенбайн вар Мольгред». Эльза тогда резко вскочила с лавки, вырвала у почтаря письмо и бросила ему несколько монет. По густому малиновому румянцу на её щеках можно было судить о том, что своего полного имени она несколько стеснялась и не сильно хотела, чтобы оно вот так вслух прозвучало на весь дом.       Эльза отошла в сторону, подальше от любопытных глаз, развернула письмо и быстро прочитала. Потом замерла на мгновение, окинула взглядом зал и быстрыми уверенными шагами направилась к Канарейке. Протянула ей лист пергамента с мелким аккуратным почерком.       Эльфке пришлось приложить усилие, чтобы разлепить глаза и мутным взглядом пройтись по строчкам.       «То, как я назвал тебя, должно обеспечить гарантию, что ты не будешь читать письмо с лишними глазами и ушами. Если это ещё не так, изволь сделать это сейчас.       Возьми пару ребят, которым ты безоговорочно доверяешь, остальным не говори, что письмо от меня. Важное дело.       Встретимся в «Семи котах» возле Новиграда десятого числа.       Атаман.»       – Я уезжаю, – сказал Ольгерд, глядя на открытую бутылку «Эрвелюса».       Канарейка нервно сжала обе руки в кулаки. Этот жест не ускользнул от атамана.       Эльза тоже напряглась.       – Атаман, а мы?       – А я?! – наконец не выдержала Канарейка. Ольгерд взглянул на неё пристально, но ничего не сказал и повернулся к Эльзе.       – Мы уже говорили об этом. Ты станешь атаманшей.       Эльфка молча встала из-за стола и направилась к двери. Без истерик и криков, без шоу и прощаний, просто открыла дверь и вышла под козырёк крыльца. Дальше не пошла – её остановил ливень, который по интенсивности больше напоминал водопад или опрокинутую бадью. Он стучал по листьям, пузырился лужами, бился о дымоход.       Атаман проследил за ней взглядом, нахмурился хищно, когда дверь за эльфкой закрылась.       Воздух, шедший с улицы через отворённую створку окна, был холодным и свежим. Хотелось вдохнуть его полной грудью.       Бертольд напряжённо смотрел в столешницу. Ему хотелось вскочить, закричать о том, что атаман не может бросить свою ганзу. Но он всё ещё боялся Ольгерда фон Эверека, млел перед ним, а Эльза, похоже, не собиралась сказать и слова против. Сидела, поджав губы, смотрела на атамана прямо.       – На сколько? – спросила она наконец.       – На месяц, на год… Скорее всего, навсегда.       Бертольд только не засвистел как вскипевший чайник.       – Угомонись, рыцарь, – Ольгерд взглянул на него насмешливо, взял в руки многострадальный «Эрвелюс» и отпил из горла.       – Можешь представить, сколько лет я провёл вот так? Шатаясь от одной корчмы к другой, не имея ни цели, ни смысла, ни чувств? Грабил и убивал, золото тут же пропивал, а как оно кончалось, снова шёл грабить? Пожалуй, что этих лет хватило бы на три твоих жизни. Или на четыре. Я давно потерял счёт годам.       Атаман взглянул в сторону двери, а затем быстро перевёл взгляд на свои руки. Покрытые самыми жуткими, самыми старыми и самыми болезненными шрамами. Теми, которые он нанёс себе сам.       – Думаю, поживи ты так с моё, тоже бы устал, Бертольд.       У «кабана» сдавило дыхание. Не потому, что атамана вдруг пробило на такую странную пугающую откровенность, пусть это и было очень жутко, не потому, что то, что о нём судачили – мол, атаман у нас бессмертный и древний, как эльфские руины, оказалось правдой, а всего лишь от того, что Ольгерд фон Эверек знал, как его зовут.       – Я устал и больше на это не гожусь, Эльза. Считай, мы тут совершаем бескровную революцию. Не бойся, я сам приеду и скажу обо всём остальным. Мне только нужно знать, что ты точно согласна.       Ольгерд сделал паузу, достал трубку, положил её перед собой на стол.       – Это просьба, не приказ.       – Я не боюсь, атаман. И согласна. – Эльза прыснула. – Но называть тебя так не прекращу. Ты атаман, и у меня нет никаких сил звать тебя по имени.       Ольгерд взял трубку и тубус, встал из-за стола.       – Спасибо, – сказал он. И направился к двери. К Птахе.       Эльза откуда-то знала, что так и случится, так и будет. Что эта странная эльфка переворошит всё, а потом уведёт его с собой. Ведь это действительно к лучшему, правда?       – Атаман! – Эльза вскочила из-за стола. Ольгерд остановился возле двери, обернулся.       – Мы останемся в том доме. Осядем. Перестанем грабить, будем наёмниками. Не всем это понравится, кто-то будет против, но больше нас не будут называть разбойниками.       – Вы же всё-таки дворянские дети.       Ольгерд улыбался одним уголком рта, его зелёные глаза смотрели на новую атаманшу «кабанов» с уважением. Он выбрал правильно.       Канарейка стояла на улице под навесом и уже несколько минут бессмысленно смотрела на то, как ободранная рыжая кошка, устроившаяся на лавке, по очереди вылизывает весь свой многочисленный нелепый и ещё подслеповатый выводок.       Похоже, что корчма «Семь котов» больше не оправдывала своё название и котов на самом деле было значительно больше. Почему-то это показалось Канарейке смешным, и она нервно хихикнула. Только услышав собственный сдавленный смех, поняла, как она на самом деле нервничает.       Он вышел, встал рядом с ней, закурил. Несколько минут задумчиво пускал дым, а Канарейка усиленно принюхивалась. Она обожала его табак. И от этого становилось вдвойне страшно. Она уже давно не позволяла себе ни к кому так привязываться.       Ольгерд выдохнул густой сладковатый дым и сказал наконец:       – Я не хотел говорить в присутствии ребят.       – Есть, о чём? – мгновенно огрызнулась Канарейка.       – Есть.       Ольгерд протянул ей свою трубку, стал отворачивать крышку тубуса.       – Я подёргал кое-какие ниточки, нашёл достаточно историй, сказок, проклятий, легенд и свидетельств, чтобы сложить всё это и попробовать напасть на след О’Дима. На то, откуда и когда он пришёл.       Канарейка, хмурясь, сделала медленную затяжку. Ей уже не нравилось, что он задумал.       – Исчезнувший класс в Бан Арде, проклятый дом под Боклером, кровавая свадьба в деревушке под Цинтрой, пропавшее сотни лет назад святилище где-то здесь, прямо в Редании… – Ольгерд зашуршал бумагами, показывая, сколько всего узнал. Затем свернул их в рулон, вернул в тубус. Взгляд его был холоден. – Все эти истории упоминают о каком-то бродяге или торговце, которому кто-то отказал или загадал желание. Его след можно найти и отследить.       – Чтобы что? – Эльфка смотрела на него пристально, словно пытаясь найти следы безумия на его лице.       – Чтобы вернуть его туда, откуда он вылез. Навсегда.       Он не был безумен. Был упрям и категоричен, решительно настроен и не готов отступать. Был Ольгердом фон Эвереком.       – И как ты собираешься это сделать?       Канарейка ощетинилась, как дикое животное. Самоубийца. Идиот. Кретин. Вслух он этого не сказала. Только возразила спокойно:       – Ольгерд, мы только вылезли из этого дерьма, а ты опять норовишь залезть обратно. Не буди лихо, пока тихо.       – Да нихуя оно не тихо! – вдруг взорвался Ольгерд. Настоящий, живой, пылающий, взрывоопасный, как краснолюдский динамит. Канарейка уже будто бы и успела забыть, что у него больше не каменное сердце.       – Послушай меня, Карина, – выдохнул он, пытаясь вернуть себе самообладание. И продолжил голосом более громким, чем обычно, более резким, но по крайней мере более спокойным. – Мы сбежали от О’Дима один раз. Но неужели ты думаешь, что теперь, потратив на нас, на меня, столько сил, он просто отвяжется?! «Ладно, хорошо, вы победили меня, доброго пути, пойду, развлекусь в другом месте»?       – А, вот я не поняла, и именно поэтому ты теперь сам лезешь на рожон?!       – Ты знаешь, что он такое, не хуже меня. Так почему ты продолжаешь со мной спорить?!       Канарейка дёрнулась резко, замахнулась, чтобы ударить Ольгерда – по лицу, в живот, куда угодно, лишь бы вытрясти из него эту дурь. Он схватил её за руку, остановил, уставился прямо в глаза. Канарейка не стала отводить взгляда.       – Да потому что я боюсь за тебя. Почему ты до сих пор этого не понял?       Ольгерд обнял её. Она сопротивлялась пару секунд, но в конце концов бессильно уткнулась ему в плечо.       – Ты больше не бессмертный. А жизнь отнять слишком просто. Поверь, я знаю.       – Я не стеклянный.       – Нет, ты просто хочешь начать охоту на само Зло.       Ольгерд отстранился так, чтобы видеть её глаза.       – Что я должен сказать тебе, чтобы ты поехала со мной?       Канарейка засмеялась. От напряжения, усталости, идиотизма ситуации.       Конечно же, он не должен был сказать ничего. Она и так бы за ним поехала.       – Долго же ты меня «мариновал», Ольгерд.       Фон Эверек улыбнулся.       – Больше себя, чем тебя. Нужно было разобраться в кавардаке.       Ольгерд наклонился к ней, их лица оказались совсем близко. Внутри Канарейки что-то затрепетало.       – Который натворила ты, – хищно улыбнулся атаман и поцеловал её.       Две бесконечно долгих минуты, на которые пришлось прятать загоревшийся на щеках румянец и сдерживать животное нетерпение, пока Ольгерд брал у хозяйки комнату, та искала ключ и нарочито медленно отворяла замок.       Зато как только дверь за ней закрылась, они сорвались резко, неистово, используя все предназначенные и не очень поверхности.       Их одежда лежала кучей на полу, в стороне – кинжалы, ножи и карабела. Уже точно и не понятно, чья: его или её. Может быть, общая.       Теперь Канарейка знала: всё точно по-настоящему. Что теперь это не одолжение и не милость, не жалость к ней, а настоящее, нужное чувство, исходящее из горячего, бьющегося сердца. И от этого она была так счастлива и так измотана от ожидания, что хотелось плакать. Слёзы приходилось сдерживать: плакать сейчас было бы просто неприлично.       Ольгерд довольно скоро заметил это, сел и крепко обнял сзади, прижимая её спину к своей груди. Чтобы она могла плакать и не думать, о том, что он это видит.       Канарейка могла плакать и к нему лицом, но так действительно было проще.       Безлунная чёрно-синяя ночь лезла в окно множеством звёзд, вваливалась в комнату, принося с собой запах мокрой земли и лета. Совсем близко, будто бы на краю кровати, где они сидели, стрекотал кузнечик.       – Как насчёт долго и счастливо? – вдруг спросил Ольгерд. Было непонятно, шутит он или нет.       – Только не вздумай никому загадывать. Вдруг исполнится. Хватит с тебя одного «долго».       – А так, думаешь, не получится? – теперь было совершенно очевидно, что Ольгерд шутит. Канарейка могла представить себе его лисий оскал.       – О нет, – подхватила веселье эльфка. – Вскоре мы начнём ссориться из-за грязных плошек, денег и налогов. А потом за нами явится жуткий демон в обличье бродяги и станет трясти из нас души.       Ольгерд положил голову Канарейке на плечо.       – Я запланировал «долго и счастливо» на после того, как мы его достанем.       – О, значит нужно поторопиться. А то как же так без нас будут плошки, налоги и орава ребятишек?       – Ребятишек?       – Ага, шестеро. Шестеро рыжих полу эльфов. Трое с моим характером, трое – с твоим. Как тебе?       Ольгерд не выдержал, прыснул и расхохотался.       – Они будут настоящие черти.       – Спустим их на О’Дима. Пусть сам и разбирается.       – Он взмолится, чтобы его наконец кто-то изгнал!       – А тут мы. Благородные спасители.       Они смеялись, говоря в полушутку о том, чего никогда не будет. И это не было грустно или плохо – то, что они знали об этом. Просто есть жизни, которые нужно посвятить цели. И этим двоим сильно повезло, что кроме цели в их жизни отлично впишется красное вино, дорога, освящённая только луной, красивые грустные песни в убогих тавернах и маленькое искристое счастье, одно на двоих, радость о том, что новое утро всё-таки настало.       Канарейка набросила седло на чубарого жеребца. Ольгерд закреплял сумку на пегой кобыле в яблоках. «Кабаны» толпились возле дома, свистели, пили и выли какую-то из канарейкиных песен. Что-то про дороги, змей и лукавого.       Ольгерда нервировали такие пышные проводы, и застёжка на седельной сумке никак не закрывалась. Наконец он справился с ней, запрыгнул в седло и легонько стукнул лошадь пятками, стараясь не оборачиваться. Он действительно устал от той жизни, но у этих ребят и сейчас правда могло бы получиться заставить его остаться. Только «кабаны» не кричали, не просили его и даже не прощались будто навсегда. Видимо, Эльза им сказала. Какая молодец.       Было тепло, почти жарко. Приятный лёгкий ветер обдувал лицо, гнал по небу облака. В паре сотен шагов впереди скрипела по дороге старая телега, запряжённая двумя лошадьми. В телеге среди соломы сидел старичок и тянул хриплым голосом какую-то заунывную песню.       Лошадь неторопливо шагала, отмахивалась от назойливых мух хвостом.       Через пару минут Ольгерда нагнала Канарейка.       – Мог бы и подождать.       – Боюсь, тогда бы я остался.       Эльфка взглянула на него украдкой. И правда, мог бы. На его лице отпечаталась какая-то скорбная нерешительность.       – У нас есть миссия. Великое Зло само себя не победит, – как можно беззаботней бросила она. – Куда едем, мой храбрый рыцарь?       Ольгерд заразился её настроением.       – Туда, где и полагается быть всем рыцарям, моя прекрасная дама. В Туссент.