Кто сеет ветер – пожнёт бурю.
Она заболела. Карина слегла с лихорадкой посреди жаркого мая. Жутко кашляла, раздирая горло, голова кружилась при любом резком движении. Все силы и средства были брошены на её лечение, пока – безрезультатно. Ольгерд стал нелюдим и молчалив. В его волосах проступила седина. – Мама? Эльфка открыла глаза, приподнялась на локте. Их дочь превратилась в очаровательную девушку с эльфской красотой и характером отца. Сколько уже лет прошло с того дня, как Ольгерд забрал Карину в фамильное имение фон Эвереков? Десять? Пятнадцать? Иоланта, Иоля, как её звали родители, облачённая в синее платье с вышивкой серебряной нитью и высоким горлом, стояла возле постели. – Как ты себя чувствуешь? Вместо ответа Карина наклонила голову, пытаясь улыбнуться. Даже на это не хватало сил. – Ты выздоровеешь? – девушка села на край постели. Её голос звучал тихо, но строго. Совсем как у Ольгерда. Карина молчала. – Я не foile, мама. Отец говорил со знахарем, а потом заперся в кабинете. – Мне они тоже не сказали, – выдохнула Карина. Иоланта подвинулась ближе к матери, обняла её. Карина почувствовала, как плечи девушки затряслись. – Я боюсь, – наконец сказала она. – Он целыми днями сидит в кабинете, выходит или пьяным, или весь в крови. Несколько секунд Карина растерянно гладила дочь по спине. И вдруг из её памяти всплыл образ. Чёткий, натуральный, страшный. Когтистая рука скелета, тянущаяся к ней. Скелет в богатом угольном платье, с траурной фатой, прикрывающей чёрные глаза-провалы. Карина и сейчас чувствовала на себе её взгляд. Но было ли это на самом деле? Было ли это с ней? Эльфка освободилась из объятий Иоланты, медленно встала с кровати. Тут же закружилась голова, в ушах зашумело. Она набросила на плечи шаль, пошатываясь, зашагала к выходу. Иоля догнала её, утирая слёзы, придержала за плечо, и они вместе направились к кабинету Ольгерда. Дверь, как и ожидалось, была заперта, изнутри никто не отвечал. – Где Бернард? Сходи к нему за ключом. Я подожду. Девушка взглянула на мать с опаской, но против ничего не сказала, придерживая подол платья, быстро сбежала вниз по лестнице. Карина прислонилась ухом к двери. Из кабинета Ольгерда не доносилось и звука. – Ольгерд? – тихо позвала Карина. – Ты там? В последнее время он стал скрытным. Мало говорил, был постоянно хмур, часто уезжал куда-то. С болезнью Карины дело только усугубилось. – Если ты там, открой, прошу тебя. Голос сорвался. Это стало похожим на какой-то кошмар. На кошмар, который она уже когда-то видела, хотя он ни разу ей не снился. Карине на мгновение показалось, будто она сама одета в богатое угольное платье. Иоланта вернулась без ключа. – Бернард говорит, что отец забрал ключ от кабинета. Запасной тоже. Карина уже не собиралась останавливаться. Было слишком жутко, кто-то словно дышал в затылок ледяным воздухом, а пальцы не слушались, дрожали. Она оглянулась, увидела дорогой и, как следствие, прочный стул из красного дерева. – Отвернись, – сказала она дочери. Та не поняла, нахмурилась. Карина махнула ей рукой, чтобы она всё-таки отвернулась, и девушка послушалась. Когда за её спиной раздался грохот и треск, Иоланта резко дёрнулась и повернулась. Карина ещё раз замахнулась стулом, ударила ребром сиденья по дверной ручке, и та, звякнув, упала о пол, выхватив с собой кусок дерева и сам замок. – Никогда, – сухо проговорила Карина, сама будто ошарашенная своим поступком, – никогда так не делай. Запомнила, Иоля? Иоланта медленно кивнула. Карина поставила стул на место. – Сходи скажи Бернарду, что здесь всё в порядке. Только… пусть пошлёт за плотником. Девушка хотела что-то возразить, но, наткнувшись на холодный, какой-то совершенно чужой взгляд, какой она никогда не видела у своей матери, поспешила вниз. Карина толкнула дверь кабинета, и та с готовностью поддалась. Только эльфка не была готова увидеть то, что было внутри. Она замерла на пороге, ухватившись за дверной косяк, пытаясь отделить реальность от видений. Посередине кабинета на дорогом назаирском паркете была начерчена вписанная в круг пентаграмма с выставленными на оконечностях звезды свечами. Всюду были разбросаны книги и манускрипты, окна занавешены плотной тканью. Она помнила это, слишком хорошо помнила, будто бы была уже в этой комнате… Память вернулась к ней резко, как удар обухом по голове. Но лучше бы этого не случалось. Кто же знал, что память скрыла от неё столько боли и разочарований? Что позади осталось столько испытаний, которые и сначала, и теперь казались непреодолимыми? И она просто так забыла это всё. Что-то не сходилось в её голове, реальность, окружавшая её, и память, так резко вернувшаяся, словно делили всю её жизнь напополам, на две параллельные нити. И теперь они запутались в узел, который необходимо было развязать. Отделить одно от другого, определить, что же из этого наваждение, а что настоящее… Карина вошла внутрь, часто моргая, пытаясь прийти в себя. Неосторожно наступила на круг пентаграммы, линия под подошвой домашних туфель стёрлась. Значит, это сейчас действительно происходило с ней. Насколько можно было это сказать о ней. Манускрипты о гоэтии и демонологии, исследования сомнительных профессоров Оксенфурта и гениальных – Риссберга, фиалы с кровью, о происхождении которой она не хотела ничего знать, – всё в каком-то полусне закружилось вокруг неё, земля выскользнула из-под ног, и она рухнула на пол, стирая юбкой меловые рисунки. – Мам! – Иоланта вбежала в комнату, неуклюже придерживая подол, бросилась к эльфке. Та зашлась громким болезненным кашлем, царапающим нёбо, и, только откашлявшись, заметила у своих ног длинную тень. Карина подняла глаза. На пороге стоял Ольгерд. – Я могу узнать, что вы здесь делаете? – металлическим голосом спросил он, скрестив руки на груди. Его пронзительный взгляд, идеально прямая спина, медленное глубокое дыхание, решительность и готовность ко всему в каждом жесте – всё, за что Карина когда-то полюбила его, теперь бесконечно пугало. – Ты уже вызвал… – Карина прочистила горло, приподнялась, села на полу, с вызовом глядя Ольгерду в глаза. – Ты уже вызвал его? Фон Эверек заметно удивился, хотя и попытался это скрыть. – Кого? – О’Дима. Холодные серые глаза, которые смотрели на Ольгерда, не принадлежали Карине, последние пятнадцать лет жившей словно у Лебеды за пазухой. Они принадлежали убийце, чья жизнь была ежедневной борьбой. Конечно, этот Ольгерд этого не знал, как не знала и Иоланта. Поэтому чужой взгляд их пугал на каком-то бессознательном уровне, как пугает резкий крик в ночной темноте или холодная сталь, поднесённая к горлу. Ольгерд молчал. – Иоля, выйди. Девушка с неохотой, довольно явно написанной на лице, встала и вышла из кабинета, закрыв за собой дверь. – Откуда ты знаешь? – Неважно. Помоги мне встать. Ольгерд крепко схватил её за руку. – Откуда? – повторил он. – Я уезжаю, Ольгерд. – Куда ты поедешь в таком состоянии? – Он взял её за вторую руку, но она резко извернулась, высвободившись, отскочила на шаг назад. – Не трогай меня, – шёпотом процедила Канарейка. Чтобы Иоланта, наверняка стоявшая за дверью, не услышала. – Да что с тобой?! – Ты не он! Ты не тот Ольгерд! – продолжала истерично шептать Канарейка. Подняла взгляд наверх, к потолку, набрала в лёгкие воздуха и крикнула так громко, как только могла: – Слышишь, О’Дим, ты не смог меня обмануть! – Ты не в себе, Карина. О да, она действительно была не в себе. Канарейка резко дёрнулась вперёд, под руку Ольгерду, шмыгнула в дверь и, пролетев мимо стоявшей Иоли, рванула вниз по лестнице. Фон Эверек не сразу успел среагировать, но затем бросился за женой, столкнулся на первом этаже с усатым и худющим Бернардом, чуть не сломав его пополам. Выскочив на улицу, успел увидеть только как его жена, уже пару месяцев не находившая в себе силы даже на то, чтобы встать с постели, лихо выбила из седла крайне некстати приехавшего почтаря, пришпорила его коня и была такова. Перед глазами скакали цветные пятна, лошадь несла куда-то вперёд по тракту, а Канарейка пыталась восстановить дыхание. – Ты уверена, что сделала правильный выбор? Голос звучал отовсюду сразу. Или просто был в её голове. Канарейка прыснула. – А ты уверен, что твой план только что не покатился ко всем чертям? Он хмыкнул. – Отличное чувство юмора, Карина. Позволь спросить, куда ты едешь? Канарейка молчала, подгоняя лошадь, прижимаясь к её шее, словно бы пытаясь спастись от этого жуткого навязчивого голоса в голове. – Я не из праздного любопытства. Только если ты направилась далеко, могу сократить твой путь: это всё-таки мой мир. – У меня достаточно времени. – Ты заблуждаешься. Канарейка не знала, куда ехать, но вариантов у неё было не так уж много. Вересковка. Ехать туда было довольно долго, близился закат, она едва ли успела бы и к рассвету, учитывая, что конь и так был уставшим. Всю ночь было ужасно холодно. Канарейка сбежала из дома в тонком домашнем платье, а самочувствие стремительно ухудшалось. Она пыталась бороться со сном, не давала себе закрывать глаз и дремать, будто бы от этого могла зависеть её жизнь. Она чувствовала это. Канарейка проехала деревню стороной, пытаясь отвести взгляд от огонька, горящего в окошке дома на краю деревни. Дома, жмущегося к кромке леса. – Вспомни, какой сейчас год, – шёпотом наставляла она себя, пытаясь успокоиться и не повернуть к нему. – Они оба уже очень давно мертвы. А Вересковку разгромила Дикая Охота. Канарейка договорила это как заклинание и бросила взгляд на разрушенную деревушку с выбоинами в стенах, тлеющими крышами и сугробами, завалившими подступы к домам. Ни одной живой души не могло оказаться в этой деревне. Эльфка рвано выдохнула и повернула коня в сторону леса. Она очень смутно помнила, как найти ту поляну. В конце концов, она была там больше жизни назад. С час поплутав во тьме и чуть не утопив коня в болоте, она спешилась и, ударив жеребца по крупу, зашагала дальше, в темноту. Становилось всё хуже и хуже. Каждый шаг требовал колоссальных усилий, Канарейке приходилось шагать, опираясь о стволы деревьев, путаясь в подоле собственного платья. Укорачивать его уже не было сил. – Ты всё ещё считаешь, что у тебя достаточно времени? Этот голос в гулкой темноте казался ещё более жутким, нечеловеческим. – Милая моя Карина, ты же не глупая девочка. Подумай, сколько же времени прошло там, в твоём мире? Канарейка упрямо шагала вперёд. Кажется, среди деревьев показался просвет. – Думаешь, что души Ольгерда и Геральта ещё не принадлежат мне? – Я всё ещё здесь. – Именно твоё завораживающее упрямство заставило меня потратить на тебя столько своего времени, – Гюнтер О’Дим рассмеялся раскатисто, видимо, находя это какой-то невероятной шуткой. Канарейка нашла нужную поляну, раздвинула кусты и тут же рухнула без сил на тёмно-изумрудную траву. Над её головой сплетались в причудливый купол ветви деревьев. – Ну и что же теперь? – он сел на траву рядом с ней, прокручивая между пальцев деревянную ложку. Канарейка перевернулась на живот, хватаясь за траву, поползла к середине поляны. Силы покидали её. – Когда я выберусь… Ты вернёшься в дыру, из который вылез… – Ты умираешь, Карина. Она больше не отвечала. Несколько минут он молча наблюдал за её попытками сдвинуться с места. Каждый раз она падала лицом вниз, сдавленно вскрикивала. – Должен признаться. Я впервые солгал тебе. Демон играл человеческие эмоции так старательно, что Канарейка почти поверила в то, что он сожалеет. – Сказал, что ты встретишься с самым страшным врагом, но не рассчитал, что у тебя их два. Гюнтер О’Дим хмыкнул уже прямо перед ней, сидя на толстых корнях древней ивы. А Канарейка наконец доползла до нужного места. Здесь. – Память… Каменная плита всего с одним словом.– А тебе, Aen Seidhe, – обратилась кошка к Канарейке, – ключи от будущего нужно найти в прошлом. А ключи от прошлого – в будущем.
Глаза Канарейки закрылись, она протянула руку вперёд и почувствовала кончиками пальцев гладкую поверхность. Всего с одним словом, с каким же?! Кто же мог быть оставлен здесь? Что же значило для неё это место, ворвавшееся в память с грохотом и ворохом осыпавшихся цветных зеркал? Ветер зашумел в листве, солнце показалось из-за горизонта, роняя редкий рыжий свет сквозь кроны деревьев. – И время. О’Дим хлопнул в ладоши, и в уши ударила звенящая тишина. Эта тишина рвала перепонки, давила на череп и приводила в какой-то первобытный ужас. Она была искусственной, магической. Потусторонней. Канарейка всеми силами пыталась вспомнить что-то важное, самое важное в её жизни, но тишина гремела в ушах так, что не было решительно никакой возможности сосредоточиться даже на собственных мыслях. Наверное, это был конец. Кто-то, наверное, сам Господин Зеркало, прошёл рядом с её головой – она почувствовала вибрацию. Спустя мгновение что-то лёгкое и мягкое легло ей в ладонь. Что-то нежное, похожее на слово… – Athair… Тишина разбилась на мелкие осколки, Канарейка с усилием разлепила ссохшиеся веки. На её ладони лежал раскрывшийся голубой бутон. Точно такой же, какой ей когда-то оставил на этой поляне олень. А рядом с ней на траве сидел старый эльф с усталыми глазами и седыми волосами, заплетёнными в косу. Он улыбнулся Канарейке. – Со временем я тебе помогу, – сказал он. Глаза эльфки начали заливать слёзы. Он сжал её ладонью бутон. У него была одна рука. – А второго врага тебе предстоит победить самой, – эльф посмотрел вперёд на горящее над лесом зарево рассвета. – Но ты, похоже, будешь не одна. – Athair… – Тс-с-с, luned. Этот hen и после смерти кое на что сгодится. – Кажется, я должна тебе уже вторую жизнь… – проговорила Канарейка, чувствуя, что не может больше бороться с усталостью. Под лучами восходящего солнца она умерла в этом лживом мире Гюнтера О‘Дима. И мир рассыпался в щепки вслед за ней. То, что Канарейка уже довольно давно не приходила в себя, вызывало сильное беспокойство. Геральт очнулся довольно давно, сразу же заверив, что О‘Дим низвергнут туда, откуда он вылез. Не слишком сильное утешение в отношении бессмертного демона, но по крайней мере он теперь не находился в плане, то есть мире, где располагался Континент. Почему же в таком случае не приходила в себя Канарейка, оставалось загадкой. Мучительной, жгучей, изводящей Ольгерда всё сильнее с каждой минутой. – Пульс есть, но очень медленный. Ведьмак встал, подошёл к Ольгерду, упрямо и сосредоточенно глядящему вперёд, на занимающийся рассвет. – Может, водки? – предложил Геральт. Атаман протёр лицо рукой. – Давай, ведьмак. Они сели на бывшие ступени храма, стали молча по очереди глотать из бутылки. – Ты даже не скажешь, что я в этом виноват? – спросил Геральт, сделав очередной глоток. – Прости, Геральт. Атамана, похоже, водка не прошибала. Он был серьёзен и хмур. – И спасибо. Внутри него бушевал миллион пожаров, живое горячее сердце сжималось в каменный комок при каждом ударе, а затем болезненно разжималось опять в кусок обжигающей плоти. Оно словно пыталось биться за двоих. Он не чувствовал себя настолько омерзительно уже так давно, что и не мог посчитать лет. – Скажи, Геральт, нам остаётся только ждать? Ведьмак хлебнул из бутылки, отставил её в сторону. Всякое желание расслаблять разум исчезло. – Она жива. Я слышу её сердцебиение. Молчали долго. Им больше нечего было друг другу сказать. Они узнали друг друга и поняли, и именно это мешало им говорить о какой-то чепухе вроде ежегодного разлива Понтара или цен на зерно. У них обоих было то, чего никогда не было у другого. Солнце выскользнуло из-за горизонта, на мгновение ослепило сидящих к нему лицом ведьмака и атамана. Они прикрыли глаза руками, а когда зрение вернулось к ним, увидели, что Канарейка приподнялась на локтях с заботливо расстеленного под ней кунтуша. Оба мужчины резко встали, Ольгерд с помощью магии резко дёрнулся и растворился в туман рядом с ведьмаком, оказавшись возле эльфки. Он притянул её к себе и крепко обнял. – Идиотка, кретинка, что бы я делал без тебя, – тихо и торопливо заговорил атаман. – Безумная эльфская баба. Канарейка обняла его в ответ. – Бессмертный мудозвон, не хотел бы, чтобы я за тобой попёрлась, не строил бы из себя грёбаного рыцаря. Она почувствовала знакомый и родной запах перца и сладкого табака. – Ты знаешь, сегодня первый день лета, – прошептала Канарейка. – Я чувствую, – ответил Ольгерд, проводя рукой по её волосам. Геральт чувствовал себя лишним во время этого счастливого воссоединения. Он молча закрепил мечи на перевязь и с кошачьей беззвучностью исчез в чёрном зеве пещеры. Здесь больше не нужен был ведьмак. Но что-то подсказывало ему, что он ещё обязательно встретится с эльфкой-убийцей и атаманом вольной реданской компании.