наизнанку

Юнги не собирался ввязываться в то, во что ввязался. Он вообще не любит чужие секреты, не важно, произвольно или нет они к нему попали, потому что в его сознании это воспринимается как акт доверия, как акт сближения. Всего этого Юнги не любит. Господи, он просто, в конце концов, хотел отлить. Свет лампочек бьёт в глаза, сам Юнги вваливается в туалет студии взмокшим, потому что в комнате звукозаписи жуткая духота. Горло у него чуть тянет – приятно даже – от проделанной работы, а голова начинает трещать от напряжения. У себя в мыслях он уже отправляет аудио продюсеру, в них звенящая пустота, и Юнги успевает громыхнуть металлической пряжкой, прежде чем обращает внимание на это. В кабинках, которые напротив писсуаров, кто-то самозабвенно прочищает себе желудок. Охуеть, думает Юнги, бедный чувак. Он не хочет интересоваться, как там у этого кого-то дела, по собственному пищеводу вдруг прокатывается фантомный позыв, и Юнги просто пытается абстрагироваться, справляя нужду. В туалете всегда так: все эти дурацкие звуки опорожнения, противная обстановка, в этом нет ничего такого. Когда кабинка открывается, Юнги как раз тянется к бумажному полотенцу. Ему не то что бы очень интересно, кто блевал в студийном туалете, пока сам он ссал, но отражение в зеркале врезается во взгляд Юнги, бьёт с чего-то неожиданно. Ржаво-рыжая макушка Хосока выглядит тусклой, несмотря на яркий холодный свет туалета, сам Хосок смотрит только в раковину, и Юнги вообще не уверен, что тот его заметил. Становится вдруг очень-очень противно: не потому, что Хосок опорожнял желудок, а потому, что Юнги это увидел. Это было интимно. Они пересекаются в этом здании изредка, Юнги знает, что танцевальная студия Хосока где-то через два этажа от его звукозаписывающей, они, бывает, тусят вместе, причём настолько нередко, что, если случайно пересекаются где-то, мимо не проходят, здороваются. Юнги вдруг становится жутко неловко, поэтому он едва елозит бумажным полотенцем по мокрым рукам, скомкивает его, нихрена толком не вытерев, и быстро сваливает, громко ударяя ладонью по двери, открывая её. Юнги к Хосоку относится поразительно никак, но почему-то после этой стрёмной ситуации в туалете тот ввинчивается в его мысли кривым ржавым шурупом. Юнги и не знает-то о нём ничего толком: просто Хосок, просто помладше, просто танцует (неплохо вроде, хотя сам Юнги в этом полный профан). Он не знает ни откуда Хосок, ни сколько ему точно лет – то, что он младше, Юнги выясняет из проскальзывающего то и дело в разговорах «хён» – и всё, что он разделяет с Хосоком – это творчество. Они понимают друг друга на каком-то специфично высоком, неприземлённом уровне: вся эта страсть к творчеству, готовность всего себя посвятить ему, способность забывать обо всём вокруг, когда занят им. Юнги это уважает и разделяет, но кто такой вообще Хосок? Он длинный и тонкий, и его ломаная отзеркаленная фигура с погасшим лицом и испорченными, потускневшими волосами – всё это какой-то бред, почему он вообще засоряет мысли? При встрече Хосок улыбается, как и до этого, но Юнги в ответ только мажет по нему взглядом – мол, да, заметил, ага, и тебе привет – и сваливает подальше. Юнги очень не любит неловкие ситуации и лишний раз себя в них не загоняет. А сейчас ему неловко, и неловкость эта не та глупая, как у поцеловавшихся на пьяной вечеринке школьников и теперь пересекающихся в коридорах и в столовой, а такая тяжёлая, дурацкая очень, как если бы ты стал свидетелем секретного разговора или чужой домашней ссоры. То есть, по сути, ты не виноват, что оно так случилось, но быть тебя там не должно было. Юнги не любит лезть в чужие дела, он этого не делает никогда – отчасти, наверное, потому, что у него проблемы со сближением, а общие дела, ну, очень даже сближают. На самом деле, Юнги вообще может не выходить из своей студии (и активно этим пользуется), на него сваливается охуенный такой дедлайн, ему впихивают дебильную просьбу замутить аранжировку, пожалуйста. Юнги говорит «окей», потому что действительно не в тягость. Он заползает в туалет рано утром, весь отёкший и едва ли не скрипящий, когда в здании почти никого нет, кроме охранника и таких же поехавших на своём чём-то, как он сам, чтобы умыться, потому что ночевал сегодня тоже здесь – лицо чуть заплыло, глаза опухли. Юнги вздёргивает поршень крана вверх, так что тот звонко цокает, и начинает тереть с нажимом лицо вымоченными в ледяной воде руками. Он мажет ладонями по шее – а в кабинке за спиной вдруг звучит слив. Что-то в этом звуке Юнги напрягает, как кота обычно напрягает посторонний звук из соседней комнаты, чуждый, к которому он не привык, или, наоборот, знакомый и давящий на инстинкты. В зеркале снова появляется Хосок – всё такой же худой и длинный, хотя разницы у них в росте нет и пяти сантиметров, но его конечности выглядят такими тонкими, длинными и почему-то несуразными (Хосок вообще-то очень хорошо сложен, просто Юнги кроет). Юнги ничего об этом не думает, только косится в зеркало, чуть приподнимаясь над раковиной. Хосок пристраивается через одну, либо делая вид, что они не знакомы, либо действительно не замечая, и Юнги, на самом деле, не видит в этом ничего такого, потому что он сам так делает почти всегда. Вот только Хосок так ни разу не делал за всё их прерывистое нелепое знакомство. Юнги даже съязвить по этому поводу хочет, отгоняя подальше липкое и противное внутри, но Хосок вдруг начинает полоскать рот, и всё, что остаётся у Юнги в голове – бля, опять? Может, Хосок тоже просто ночевал здесь, может, он просто умывается – может быть что угодно, но Юнги выцепляет взглядом крупную испарину на лбу Хосока, его подрагивающие пальцы, вцепившиеся в бортик раковины, то, как он водит языком по щекам и зубам и как тщательно полощет рот, и выводы из этого всего делаются сами. Юнги допускает, что это осадок от того самого раза, что, возможно, это не очень логично (хотя, казалось бы) – у него просто не получается быть непредвзятым. - Ты чего такое жрёшь? Хосок дёргается, скашивая взгляд через зеркало. - О, хён, - он не теряется ни на секунду, не заминается, - да что-то прихватило. – И улыбается. Улыбка у Хосока реально страшная: широкая и вымученная, напускно искренняя. Юнги хочется от этой улыбки удавить его и обидеть, сказать что-нибудь вроде «капец ты страшный» или «убери это от меня», или что-то такое, но он просто выдаёт: - Вот сейчас было реально отвратительно, - и обводит пальцем в воздухе его растянутый в этой убитой улыбке рот.