наизнанку

Юнги просто делает это. Он покупает бутылку чёртового красного вина, кислого и сухого, вспоминая о тонких открытых щиколотках Хосока и его ровно постриженных ногтях, всегда чистых и почти сверкающих (у самого Юнги они бывают отросшими, а бывают с попавшей под них непонятно откуда грязью, поэтому аккуратные – какие-то не мужские – руки Хосока бросаются ему в глаза слишком сильно), и думает о том, что Хосоку точно нравится вино. - Решил, что за твою победу было бы неплохо выпить, - отрепетированно выпаливает он, стоит двери открыться. Хосок встречает его в распахнутой белой рубашке, которая глянцево блестит под мрачным коридорным светильником, и с початой бутылкой вина. Тёмно-зелёная, просвечивающая, она опорожнена примерно на треть. - Оу, - натянуто вздыхает Юнги, топчась на пороге и нелепо взмахивая бутылкой. - Хён! – голос Хосока оглушает, а сам он широко улыбается, почти слепя Юнги своей… своим… Просто собой. Хосок похож на пьяное солнце, и пускай это сравнение звучит тупо и романтизированно, но оно нравится Юнги. Он, сам того не замечая, делает мысленную пометку запомнить эту фразу, чтобы всунуть её в какое-нибудь поэтичное дерьмо, которое наверняка напишет. Хосок вдохновляет. А ещё Хосок немного пьян. Его рубашка совсем не застёгнута, она смотрится странно со свободными домашними штанами – будто Хосок начал переодеваться, но его что-то отвлекло на полпути, и он забыл. - Проходи, - говорит он, перегибаясь через Юнги и прикрывая дверь (он не защёлкивает замок). От него тягуче и почему-то роскошно пахнет вином. Запах тяжёлый, кислый и пьянящий. Юнги слабо ведёт носом, как осторожный пёс, чувствуя себя сконфуженно из-за собственной реакции. С его точки зрения это выглядит нелепыми ухаживаниями – попытками ухаживать – хотя Юнги правда, честно-честно, не ставил себе такой цели. Он просто хотел прийти и увидеть Хосока. Он просто узнал его адрес в секретариате центра, сказав, что ему нужно срочно передать музыку для выступления, и девушка оттуда улыбнулась, услышав имя Хосока, потому что он, вероятно, нравится очень и очень многим. Юнги не чувствует себя одним из них только из-за той ситуации в туалете, и насколько бы это отвратительно ни было, воспоминания того дня дают ему какое-то извращённое чувство привилегированности, потому что об этом явно больше никто не знает, кроме, возможно, только семьи Хосока, и тот факт, что Хосок не спустил их общение на тормоза, а сам его инициировал, говорит о том, что ему не неловко, что он, может быть, в каком-то плане доверяет Юнги или видит в нём человека, рядом с которым не надо беспокоиться о том, что же он подумает. Это дорого Юнги. Юнги врезается посеревшим носком своего кроссовка в туфли из блестящей перламутровой кожи, пока стягивает куртку, чертыхается и проходит в глубь квартиры через узкий коридор. Рубашка Хосока блестит и колышется, мажет по худой спине, спрятанной под ней, впереди – Хосок оборачивается, ойкает и уходит «что-нибудь накинуть». На кухне Юнги ставит свою бутылку рядом с той, что Хосок держал в руке, и действительно пытается их не сравнивать, но всё равно оглядывает сами бутылки, этикетки на них. Выглядит не так плохо. Если Хосок и правда разбирается в вине, Юнги бы не хотел оплошать, поэтому он надеется, что вино неплохое, он выбирал его долго и тщательно, болтался в магазине около получаса, читая чёртовы этикетки и прокручивая в руках бутылки так и эдак. Когда Хосок возвращается, на нём всё та же улыбка, всё те же штаны и растянутая белая кофта, не кажущаяся домашней – настолько она аккуратная и чистая. Белый смотрится на Хосоке правильно, так же чисто, как и большинство из того, что касается его. Он оборачивается, чтобы достать второй бокал, и Юнги замечает под правым локтем крупную затяжку. «Это не свидание», - спонтанно думает он, пока Хосок крутится, выставляя что-то на стол из холодильника и даже не грея. В основном это закуски в пластиковых контейнерах: кимчи, бобы и всё такое – наверное, передачки от мамы. - Кимчи? – бровь Юнги изгибается в сарказме, стоит ему представить, как они будут есть кимчи и запивать красным вином, а в следующий миг ему хочется пойти с Хосоком в ресторан. Это ужасное и странное желание, потому что Юнги раздражают такие места, он никогда, кроме редких встреч с клиентами или начальством, не ходит туда, но ему вдруг хочется увидеть Хосока в его атласной (или шёлковой) рубашке, когда она будет застёгнута, в его золотистых смехотворных туфлях, хочется сказать ему «выбирай, что ты будешь» и, возможно, отодвинуть стул, когда Хосок будет присаживаться. Юнги никогда не хотелось сделать для кого-то что-то подобное – ни для девушки, ни для парня, ни для одного живого человека, потому что природе Юнги претило желание ухаживать и дарить заботу. Юнги не холодный, он просто, наверное, всю свою жизнь сохранял тепло, и сейчас пришёл тот момент, когда ему не хватает сил сдерживать всё накопившееся внутри себя. О, боже, он действительно влюблён. Крупный винный бокал смотрится очень красиво в тонкой руке Хосока, пока он громко смеётся, запрокидывая голову. На краешках его губ, где внешняя сторона рта переходит во внутреннюю, видна тёмно-фиолетовая полоска от вина, а вены под тонкой кожей его шеи заметны даже в полумраке. - Я нечасто ем дома, - говорит он, отсмеявшись, и Юнги хмыкает. Он принюхивается к бокалу, прокручивая его в руке и делая вид, что разбирается – запах в любом случае приятный. - Ты был хорош на сцене, - Юнги приподнимает бокал, делая из своей фразы скудный тост, и запивает воспоминания о танце Хосока вином. Хосок тоже пьёт, чуть кивая бокалом в его сторону. - Спасибо за музыку, хён, она была классной. Думаю, я ещё обращусь к тебе за помощью. Юнги наблюдает, как Хосок вертит металлические палочки в руке, создавая иллюзию деятельности – если особо его не рассматривать, то наверняка создастся впечатление, что он ест – и почти приказывает себе заткнуться. Это не его дело, к тому же, тема слишком личная, чтобы вот так вот ввалиться вечером с алкоголем, а потом начать о ней расспрашивать. Весь вечер, до самой ночи, влюблённость Юнги бродит в его желудке вместе с вином, и в конце концов, не справившись с самим собой, Юнги приходит к мысли, что очень хочет помочь Хосоку. Больше всего Юнги всегда ненавидел в людях желание помочь в тех ситуациях, когда помочь не может никто, кроме себя самого. И Юнги прекрасно понимает, что если у Хосока и есть подобная проблема, то помочь он сможет себе лишь сам, обратившись к врачу или сделав что-нибудь ещё, но ему настолько хочется сделать хоть что-то, чтобы помочь этому человеку, сделать его жизнь хоть немного лучше, что внутри всё зудит и ноет. Он в очередной раз заглядывает в лицо Хосока, блестящее и матовое, ловит его поплывший, но всё ещё светлый взгляд… В конце концов, Юнги сбегает. Говорит: - Упс, засиделся. И уже у самой двери оборачивается, добавляя: - Увидимся. Хосок глядит на него с лёгкой хмельной улыбкой, в ямочках на его щеках хочется прилечь и остаться навсегда, а яркая рыжина недавно окрашенных волос манит, как огонь, просит дотронуться и согреться. - Спасибо, хён, - с весёлой хрипотцой выкрикивает ему вслед Хосок, просовывая голову в дверной проём, когда Юнги уже идёт к лифту. Юнги в ответ просто слабо машет рукой, и уже когда лифт закрывается, с какой-то странной, усиленной опьянением тоской говорит панели лифта: - Тебе спасибо. Его сердце в своих внезапно вспыхнувших чувствах похоже на мерзкий полуфабрикат, который вытащили из морозилки, но забыли засунуть в микроволновку – оно вялое и похоже на кашу.