наизнанку

Клуб проглатывает Юнги, как невкусный гниющий фрукт – без охоты, но с аппетитом, впускает его в себя, пережёвывает, пропуская через толпу, как через ровный ряд острых зубов. Юнги морщится: толпа горячая и влажная даже на входе. Он проталкивается поближе к сцене, большой и полукруглой, предназначенной для чего-то масштабного и активного. Хосока Юнги замечает сразу: тот стоит в самом углу, разговаривает о чём-то с, наверное, организаторами. Его и не видно-то почти, но Юнги этого достаточно. Он пристраивается неожиданно близко к сцене, скользит между влажных плеч набегающей толпы, протискивается и видит Хосока практически в полный рост – блин, как его вообще толпа-то пропустила? Прожекторы крутятся туда-сюда, настраиваясь, и Юнги от этого подташнивает. Не то что бы он не любил клубы. Просто обычно он сам стоит на сцене, вообще не смотря на толпу – Юнги глядит на то, что напротив сцены: прожекторы, выход, тонированные окна, рубку, стену – ему не важно. Танцами Юнги не интересуется и, если честно, совсем не знает, что он тут забыл. Билет упирается через карман в бок своим тонким жёстким краешком, тем самым, примятым, со стёртой краской, и как бы напоминает. Из клуба очень хочется уйти, по правде говоря. Весь этот огромный, слитый воедино человеческий организм, действительно, будто переваривает Юнги, обливает кислотным желудочным соком и трётся ворсинками, чтобы его, Юнги, переработать. Юнги несъедобный. Юнги жарко очень, но он надвигает козырёк кепки ещё ниже, так что видит происходящее на сцене, только если задирает немного голову. Атмосфера неофициальная и какая-то… андеграундная. До Юнги доходит вдруг как-то резко: твою мать, это же грёбаный дэнс-андеграунд. Твою мать, Хосок же ничем от него не отличается, крутится в таких же низах, также впахивает, также старается подняться наверх. Юнги вспоминает его потерянное, переломанное в разных местах лицо, потускневшие, выкрашенные искусственным аммиачным дерьмом волосы, и понимает, что Хосок совсем такой же. Они как деревья одной породы в лесу – просто названия разные, просто оболочка отличается, но условия, в которых они находятся, одни и те же, природа одна и та же. Просто Хосок не хочет гнить во всём этом, как Юнги, не хочет, чтобы мир его покромсал и сгрыз (Юнги совсем нет до этого дела). Улыбка Хосока – белая краска у низа ствола дерева, простая защитная мера. Что в ней плохого? Что в ней плохого? Что в ней плохого? Юнги бегает глазами по залу, цепляет взглядом блики прожекторов и пытается ухватить эту мысль, поймать и добить её, прикончить (закончить). Что же в этом такого плохого? Музыка начинает долбить в уши неожиданно. Толпа теряется в звуках, и Юнги переводит потерянный взгляд обратно на сцену. Мысли умирают. Хосок стоит с краю, на нём узкие чёрные штаны и свободный свитер, который висит чересчур свободно, а тонкая ключица в его широком вороте лезет в самые глаза и колется-колется-колется, как выпавшая ресница. Рыжина в волосах Хосока – вымытая и засвеченная красными прожекторами. Он не танцует первым. Юнги понимает, почему. На самом деле, люди, участвующие в баттлах, делятся на два типа: те, кто выступает первым, и те, кто выступает последним. Это элементарная мысль, на первый взгляд кажется глупым даже само её озвучивание, но она гораздо глубже, чем может показаться. В те моменты, когда попадается шанс выбрать очерёдность выступлений не по жребию, люди руководствуются разными мыслями. Юнги, например, выступает первым, потому что он слабак. Он уверен в себе и своей музыке, он уверен в своих способностях, но совсем не уверен в оппоненте. Всегда может попасться какой-нибудь монстр. Юнги растеряется. Юнги просрёт. Победа в музыке гораздо важнее, чем можно представить. Музыка – не ради удовольствия или развлечения (не только ради этого). Хосок выступает вторым, и, скорее всего, он делает это, чтобы оценить навыки противника. Хосок выглядит тем, кто получает удовольствие, даже относясь к чему-то серьёзно. Юнги не такой. Он серьёзен в отношении музыки, и удовольствие – это лишь то, что он, вероятно, наверное, не факт, но всё-таки может быть получит от результата. Юнги выматывает себя и ломает, влюбляясь в музыку всё сильнее, а Хосок – уже сломанный, и он исцеляется. Понемногу. Юнги ломается каждый раз, в конце концов, исцеляя себя музыкой, но Хосок перемолотый самим собой, или своей жизнью, или словами других, или – Юнги не знает и даже не понимает, чем именно – чем-то ещё, так что сломать его ещё больше просто нельзя. Вау, Юнги хочется вернуть Хосоку жизнь. Толпа вокруг Юнги что-то выкрикивает и мокнет ещё больше: жарко, они дрыгаются, их тела трутся и обливаются горячим потом. Юнги мутит. Он не привередливый, он просто не любит людей. Бля, как же плохо. Юнги чувствует, что вот-вот упадёт, поэтому он поднимает кепку, почти что размазывая её по затылку, придерживает козырёк и сваливает на улицу (это сделать нереально сложно, потому что вдруг оказывается, что от сцены его отделяли всё это время буквально три ряда людей). Он выскакивает, как чёрт. Улица обдаёт прохладой, такой прекрасной и благоговейной, что Юнги сползает по стене в сантиметре от двери, наверное, если кто-то резко её распахнёт, он просто-напросто Юнги пришибёт. Юнги закуривает. Ему на секунду становится плевать на Хосока – да и увидит ли тот его со сцены? Плевать. Он затягивается несколько раз, чувствуя исходящий от самого себя жар, не столько собственный, сколько чужой. Ужасно. Наверное, у него тоже есть некие проблемы, едва ли меркнущие на фоне тех, которыми страдает Хосок. Сможет ли Юнги ему помочь? В этот момент, слушая громыхающую за кирпичной изрисованной стеной музыку, чувствуя, как упускает что-то важное и сокровенное, что Хосок хотел ему показать, Юнги впервые хочется стать сильным. Он ни разу в жизни об этом думал, прячась в коконе из музыки, будучи жалкой гусеницей в этой жизни – мягкой в душевном и любом другом аспекте бытия – но сейчас хочется стать сильным ради Хосока. Юнги не думает о себе, и ему это нравится. Он не думает о том, как плохо тратить время на дорогу в течение дня, как сложно вставать после полуторачасового сна и как болят глаза, пока он колбасится в горячке из-за очередного дэдлайна. Существование Хосока вдохновляет, и Юнги вдруг открывает для себя целый новый мир. Ух ты. - Хён! Сигарета в отставленной в сторону руке Юнги сплющивается о серую тяжёлую дверь (кажется, у Юнги обдираются костяшки пальцев). Голова Хосока выныривает из-за двери – оранжевее фонаря позади него. - Я же сейчас выступаю, блин. - Пойдём. Юнги размазывает кровь с костяшек о своё бедро, наплевав на то, что, вероятно, брюки не настолько тёмные, чтобы это скрыть, и ныряет в ободранную пасть клуба вслед за Хосоком. С ним прохладно и не так отвратительно, как без него. Господи, насколько же у Юнги поплывшее понимание, завязанное на собственном эмоциональном восприятии. Он, Юнги, такой низменный. Такой простой. Хосок подводит его к подножию сцены, шепчет на ухо «хён, я бы провёл тебя за кулисы, но оттуда не так хорошо видно». Юнги вцепляется в гладкий чёрный бортик пальцами и кивает. Его отпускает. Юнги всегда становилось не по себе в присутствии большого количества людей, но только не на сцене – на сцене он чувствовал себя потрясающе одиноким. Его кидало в то самое одиночество, которое возникает, когда ты устал от всего на свете, устал даже от себя, и всё, что тебе нужно, – эмоциональный и мысленный вакуум. Юнги кажется, что усталость была с ним ещё до его рождения, что усталость – самое большое чувство в его жизни. Юнги так просто покорить. Просто избавь его от этой тошнотворной, жуткой и даже временами пугающей усталости, и он твой. Он побежит за тобой, как собака. Будет самым верным. Хосок, ты смог это сделать. Вот твоя медаль и твой торт-для-победителя, забирай это всё, и сердце Юнги забирай тоже, и эмоции его забирай, и главное – усталость. Все его мысли и чувства. Забирай его всего, забирай его жизнь, он сделает для тебя всё, что сможет. Что угодно. Хосок ухмыляется, переступая с ноги на ногу, пока пропитывается битом – он тоже не смотрит на людей, и на противника своего не смотрит тоже. Взгляд – не глаза – у Хосока тёмный-тёмный, вязкий, Юнги быстро отводит взгляд, скользя по стаффу и оппоненту Хосока. А потом Хосок сияет. Настолько ослепительно, что у Юнги к горлу тошнота подкатывает, как при солнечном ударе, ноги подкашиваются, голова идёт кругом. Юнги видит взбухшие жилы под открытыми участками кожи, видит толстую вену на лбу Хосока, вылезшую от напряжения, видит его сияющие зубы и тонкие пересохшие губы. Широкая штанина Хосока задирается, обнажая острую щиколотку, которая, как иголка, прилетает в глаза Юнги. Хосок быстрый и ловкий, он вмазывает себя в бит, как сахар вмазывают в яйца перед тем, как начинают взбивать безе. Юнги не замечает больше криков и чужого присутствия, возможно, Хосок провёл его к месту, где не так много людей, – и он боится обернуться, боится увидеть, что на самом деле толпа вжимает его в твёрдый бортик настолько, что рёбрам становится больно, потому что это будет значить слишком много. Юнги всегда был трусом. Юнги не разбирается в танцах, но прекрасно знает, что значит чувствовать бит. Танцы его даже не интересуют и буквально не вызывают никаких эмоций, кроме, возможно, уважения к чьему-то таланту, упорству и трудолюбию, но, господи, каждое движение Хосока ломает в теле Юнги по кости. Хосок двигается, тяжело дышит и живёт, в этот самый момент он живее, чем Юнги когда-либо видел, и от этого у него сжимается сердце. Он впервые видит Хосока выматывающимся, и в этот момент он счастливее, чем можно себе представить. Благодаря этому Юнги узнаёт о Хосоке кое-что новое: он обожает себя чему-то посвящать полностью и без остатка. Хосок яркий, и гореть, не сгорая, – это то, что ему нужно, чтобы чувствовать себя живым. Вот какой на самом деле Хосок. Кладезь фальшивых улыбок и вымученных чувств имеет двойное дно, под которым, судя по всему, скрывалось ёбаное эмоциональное Эльдорадо, и эта мысль заставляет Юнги навалиться на край сцены всем собой. Юнги чувствует себя персонажем, состояние которого описывается в книге сразу после превращения в вампира: обострённое восприятие, обострённый эмоциональный фон, и мысли другого человека – как на ладони; горит тело и почти слезятся глаза. Белоснежные кроссовки Хосока двигаются по исцарапанному чёрному полу, пачкаются в свет прожекторов, и Юнги готов поклясться, что он слышит, как оглушительно они скрипят. Вот так вот Мин Юнги окончательно и бесповоротно влюбляется в Чон Хосока.