Вечера в дистрикте 12

Эта глава посвящена одному очень дорогому мне человеку. Так что приветствие - часть послания Ему. Музыка: Канцлер Ги - "Раймон VII" Здравствуй, дорогой Друг! Наверняка всем нам перед тем, как мы совершаем что-то великое, более или менее великое, все мы чувствуем себя Фантиной, когда она в тот миг, когда понимает, что ничем не может помочь своему ребёнку, кроме как способностью отдать последнее ценное, что имеет, говорит: «Отдам и это». И иногда, едва спасая свою лодку от бури в море людских страстей, мы нечасто, но всё-таки проникаемся изумительной верой в добродетель мира. Этой жертвенностью и этой верой, которой мы насыщаем свою жизнь, и которая одна способна облагородить наш дух, мы обязаны во многом не только чувством того, что найдём свой причал во что бы то ни стало, но и тем, кто стал для нас источником вдохновения и поддержкой. Тебе и всем тем, кто видит в нас, грешных, величайший потенциал, посвящаю я эту зарисовку. - Знаешь… Ты когда-нибудь верила в меня? Верила? Или думала, что я ни на что не гожусь? Пит сидел у колен Китнисс, взяв её за руку. Холод её руки обжигал кожу его щеки, муаровый закат умирающего солнца почти потонул в облаках. Она молчала. Молчала так, как молчала всегда – загадочней, чем улыбалась Джоконда, загадочней, чем сама Смерть. - Знаешь ли ты, что до тебя в жизни я никого так не любил?.. Знаешь ли ты, что в моём мире не было кого-то, кто входил в неё так странно и так менял её?.. Ты же знаешь, что… Нет, ты не можешь этого знать. Она молчала. Молчала и глядела на закат, где сквозь перистые облачка пробивались его ровные лучи. - Знаешь ли ты, что ты гораздо сильнее меня, несмотря на то, что я многое отдал ради нашей общей победы? Ты – мужественная женщина, Кит, и ты это знаешь. Она продолжает молчать. Её руки даже не дрогнули, когда он поцеловал их. - До тебя в моей жизни не было никого, ради кого мне можно было жить… Ради кого я мог бы преодолевать препятствия… Ради кого я мог бы сказать, что мои будни наполнены смыслом… Она молчала, только однажды переведя взгляд с уходящего в небытие света на одинокую звезду, глядящую вдалеке. - Разве это не ценность? Разве нельзя оценить красоту моего чувства? Наверное, нет… Наверное, нельзя сделать что-то превыше того, что сделала ты, Кит. Ты слишком совершенна, чтобы я мог говорить о тебе так, как мне хотелось бы говорить… Но я могу говорить и лучше – ты этого, без сомнения, заслуживаешь. Она продолжала молчать. Только вынула руку из его объятий и отпила вина. - До тебя в моей жизни не было девушки, которая могла бы так преображать мою каждодневную реальность… Которая бы стала и смыслом, и целью одновременно. Она больше не молчала. Она улыбалась глазами, и эта улыбка говорила Питу о большем, чем могли сказать все слова мира. Она улыбнулась ему, и провела ладонью по его щеке. На мгновение ему показалось, что вся боль, которая не переставала терзать его сердце с тех пор, как он узнал про Жатву, исчезла навсегда. Он знал, что это было ненадолго, но она была тем единственным, что смогла подарить ему рай – пусть на мгновение. Он замолчал. Свет звезды, разгоравшийся всё ярче – той звезды, на которую они смотрели вместе, был для них обоих чем-то необыкновенным, несмотря на то, что они созерцали это зрелище почти каждый день. У него не было ничего более дорогого и желанного на свете. Да ему и не надо было. Он был счастлив. Просто счастлив, как самый обыкновенный парень из Двенадцатого дистрикта. *** - Пит, ты – самый обычный трус. Ты постоянно чего-то боишься, - с насмешкой заметила Кит, слегка ударив Пита бумажным веером по носу, когда тот, от неожиданности перевернув чашку (несколькими секундами назад в комнату вошёл Хеймитч и слишком громко хлопнул дверью), полез под стол, чтобы поднять её. – И это несмотря на всё то, через что ты прошёл. Странно. Пит надулся. Обычно Кит не делала ему подобных замечаний, и ему стало непривычно и неудобно в этой гостиной, которая в одно мгновение стала напоминать ему холодный капитолийский номер – холодный своим равнодушием к тому, что будет завтра, на Арене. Вообще Кит была довольно резка к Питу, в отношении его сентиментальности и прочих качеств, которые Хеймитч, несмотря на то, что публично осуждал, внутреннее и, когда оставался наедине с Питом, весьма поддерживал, поскольку сам был очень чувствительной натурой, хотя и не подавал виду. С Китнисс была согласна только Эффи, которой самой всегда недоставало твёрдости, и которая часто тщетно ожидала её от мужа, не всегда являющего собой образец основательности. - Я не трус, но я… - Да ладно мне заливать, - Китнисс взяла с блюдца самое большое яблоко и нарочито громко откусила от него большой кусок. – Я же знаю, что ты не всегда хранишь мне верность. Правда, тот, кто объелся груш? - Я никогда не изменял тебе, Кит, - Пит насупился. Ему неприятно было то, что он, действительно, часто поддавался искушениям вроде тех, которыми его соблазняли некоторые манипуляторши для того, чтобы от него что-то добиться. Его и самого раздражала эта его податливость, однако он не знал, как избавиться от этого порока окончательно или хотя бы отличить то, что он должен делать от того, что не обязан. Питу вообще казалось, что вся его деятельность безупречна и несёт благодать в чистом виде, быть может, потому, что он был человеком добросовестным и ко всему подходил основательно. Про благодать ему внушала Эффи, которая была законченной перфекционисткой и грезила о мнимых Ханаанах и Палестинах Панема – а именно о тех грёзах, которые производились соответствующими фабриками Каптолия во дни существования последнего при Сноу. Пит, быть может, заблуждался и в этом, но его крепкий рационализм, которым он, вопреки мистицизму, пропитал свои земные будни, дал трещину лишь только раз – и то тогда только, когда сподручные Президента заставили его принять вещество, отравившее ему разум и приведшее к безумию. - Изменял, изменял… - Кит, бывало, закрывала глаза на некоторые прегрешения Пита, но часто ей было обидно, что сердце этого паренька не принадлежит ей полностью. Так, во всяком случае, думала она. - Ты, Кит, не знаешь и половины того, что я чувствую к тебе. Твоё сердце, каким бы мужественным оно не было, не может вместить и половины моих чувств. - Ну и хорошо, - весело отозвалась бывшая Пересмешница. – Не будет лишней мороки для моего усталого ума. Знаешь, на твоём месте я бы меньшее внимание отдавала бы этой твоей так называемой «работе на благо государства» и больше бы обращала внимание на того, кто рядом с тобой. Пит сел на диван и взял в руки пару подушек, которыми он, точно чем-то существенным, отбаррикадировался от своей благоверной. - Знаешь, Кит… Я не вправе требовать от тебя любви или понимания большего, чем ты можешь мне дать, ведь ты и так одним своим существованием освещаешь мне жизнь… Однако единственной моей виной в отношении моих чувств, возможно, не достигших той полноты, которая потребовалась тебе для восполнения твоих лакун, является та, что я привык действовать, стремясь к совершенству, и делать то, что мне поручено настолько хорошо, насколько это вообще возможно. Один Бог тут может рассудить, как это у меня вышло и какой оценки я заслуживаю. Если я и проиграл где-то в экономике любви, то только потому, что то, что я никогда не считал действительно достойным делания, было сделано мною из чувства долга так же, как было бы сделано что-то другое, если бы это было мне кем-то поручено. - Перфекционизм! – рассмеялась Китнисс. – Ещё скажи «Великое делание»! Звучит забавно. - Он – Дева, Кит, как ты до сих пор не поняла, - хохотнула Эффи, которая вошла в комнату с большим подносом фруктов. – Эти размазни и мямли только и любят, что свою работу. Ну, нас, девушек, они, конечно, тоже любят, но очень странною любовью. Не буду их критиковать – на это они горазды больше, чем мы, однако скажу, что, если их любовь так уж по-Девьи чиста и непорочна, отчего мы всегда чувствуем себя рядом с ними зажатыми и какими-то невостребованными? Как будто нас и нет вовсе? - Да потому… - попытался вставить Пит. - Замолчи, душка, - Эффи бросила Питу в руки яблоко, которое он ловко поймал и теперь в задумчивости его рассматривал. – Я тут речь толкаю. В общем, я не хотела бы иметь мужа-Деву. Вы, быть может, и неплохие, но большие нудисты. За работу готовы душу продать. Не думаю, что кому-то нужна «Новая история Панема» столь совершенно составленой, чтобы от неё невозможно было оторвать глаза. В общем-то, образование нам нужно не для того, чтобы мы были досконально погружены в изучение неких дисциплин…. Пополнили знания – пусть и поверхностно – и Бог с ними, будем двигаться дальше!.. Кому они нужны – эти глубокие знания? Разве что профессорам, которые целыми днями копаются в своих книгах, точно кроты? «Рассуждения типичной капитолийской туп…» - Пит хотел вспомнить крепкое выражение, которое часто повторял Хеймитч, когда Эффи надоедала ему, но, из уважения к Эффи, он оставил эти попытки и добавил мысленно лишь «…дамочки». - Эффи дело говорит, - Кит с сожалением посмотрела за окно, за которым на небе собирались темнее тучи и вот уже грозил разразиться ливень. – Лучше бы ты, дружок, следил бы так внимательно за моими чувствами, а не за статистикой находок. Скоро я твоих ассистенток за волосы оттащу подальше от нашего дома. Они начали мне надоедать тем, что сутками напролёт занимаются развращением моего мужа! - Да при чём тут они?.. - снова попытался вставить Пит, но на этот раз замолчал сам. Отвернувшись к другому окну и обняв подушку, Пит подумал, что правильно сделал, ибо с женщиной спорить – себе дороже. Да, он считал себя сентиментальным, но он был преданным мужем, как когда-то – преданным возлюбленным и столь же преданным другом Кит. И это несмотря на все те искушения, которым он мог бы поддаться и которые будто бы назло в таком огромном количестве попадались на его и без того нелёгком жизненном пути. Здесь его совесть была чиста. «Да, я был не совсем прав, когда уделял внимания больше, чем положено, моим ассистенткам. Но я никогда не рассматривал их более, чем коллег, а нашу деятельность – чем-то большим, чем просто труд на благо мира», - подумал Пит. И ему вспомнились вдруг слова одного древнего мыслителя, настолько древнего, что и имя-то его уже позабылось: «Тому же, кто создает бесполезное, единственным оправданием служит лишь страстная любовь к своему творению».