Цепи из прозрачного металла

Эк.4.4. Мне всегда казалось, что сны - одна из важнейших частей человеческого бытия. Именно во снах мы проявляем истинную суть, которую днем скрываем за лживой улыбкой, воспитанием и хорошими манерами. Это те же самые мечты, не скованные ни моралью, ни чужим мнением. Возможно, если бы люди могли видеть сны друг друга, они бы трижды задумались над тем, какими чудовищами себя окружают.

Когда Рейвен нервничала, ее способность становилось невозможно контролировать. В девочке бурлила кровь, а гены превращались в кипящую смесь невозможного и опасного. По крайней мере, для тех, кто так отчаянно прячет от мира это «невозможное». Вот и сейчас перед Чарльзом появлялась то его мать, то бородатый фермер, постоянно выгуливающий псов неподалеку от особняка, то какие-то незнакомые люди, которых Рейвен, скорее всего, встречала в своих скитаниях, то, в конце концов, сам Чарльз. Это было очень странно, даже дико. Сменяющиеся калейдоскопом лица вызывали у Ксавье головокружение и ощущение, будто на него смотрят десятки внимательных, недружелюбных глаз.  Но это была всего лишь Рейвен. И она со всей возможной для ребенка-мутанта нежностью гладила названного брата по мокрым от пота волосам рукой, постоянно меняющей размер и вид. И молчала. Ждала, когда Чарльз сам захочет говорить. Он молчал тоже. Тишина и ночь давили невыносимо, но мальчик боялся нарушить их, упустить, прослушать громкий резкий хлопок: Звук, оповещающий о продолжении войны.  Не его войны.  Он хотел быть готов к тому, что шло не за ним. Он ждал, что раздастся выстрел из не его сна. Он был не собой. Почти каждую ночь.  Дрожащая рука потянулась к тумбочке, чуть не сбив стоящий на ней стакан с водой, но Рейвен успела сжать пальцы на запястье брата и помогла ему промочить горло, придерживая Ксавье за плечи. Чтобы не захлебнулся.  В такие ночи с ним могло произойти что угодно.  Очень болела голова, и Чарльз знал, что это - от его недосыпа.  - Спасибо, - голос был хриплый и настолько несчастный, что девочка снова разнервничалась. Ее лицо зеркально отразило Чарльза, очень бледного, перекошенного от страха, с влажными от еще не высохших слез глазами. А ведь это он обещал заботиться о Рейвен, не наоборот.   - Я в порядке, - прошептал мальчик, и в собственных голубых глазах напротив увидел ответ:  «Неправда». - Он просто слишком беспокоится. Думает, что их вот-вот поймают. Из-за этого его сны такие... Рейвен продолжала смотреть недоверчиво и немного с осуждением. Конечно, оно было направлено не на Чарльза. Только на того, кто своим существованием не давал ему спокойно спать. Ксавье отвел взгляд и свернулся на кровати калачиком, обхватив колени руками. Он должен быть сильным, как настоящий мужчина, а мужчины не плачут.  Ложь. Плачут, на самом деле. Чарльз видел это много раз - взрослые, сильные, выносливые мужчины плакали, как девчонки, ползали на коленях и кричали от боли, свернувшись в грязи, будто свиньи на ферме. Зрелище, убивающее в Чарльзе представление о том, как должен выглядеть мир.  Но он видел это не в своих снах.  - Ему снилась темнота и огоньки. Маленькие, тусклые, как свечи, - Чарльз говорил куда-то в собственные острые колени, но знал, что Рейвен все равно его слышит, - Рядом женщина...мама. Она теплая. А потом грохот и выстрелы. И ужас. И огоньков не остается, только темнота и пустота. И холод. Он закричал, а потом проснулся.  - И ты.  - И я.  - А ты не пытался...? - Рейвен вновь осторожно провела рукой по его волосам, и продолжение вопроса Чарльз услышал уже у себя в голове. От того и отшатнулся, почти к самому краю просторной кровати.  - Ты знаешь, что это так не работает! - Ксавье всегда старался быть вежливым и тем более не хотел кричать на Рейвен, но сейчас ничего не мог с собой поделать. Он устал, он нормально не спал уже...один Господь знает сколько, и теперь еще она, единственная, кто всегда понимал Чарльза, кто знает о нем всё, задает такие глупые и нелогичные вопросы! - Он слишком далеко, Рейвен! Я не чувствую его! Думаешь, ничего не сделал, если бы чувствовал?!  - Прости, - ее голос, словно шелест листвы, словно прикосновение шелковых простыней, и вот уже мальчик чувствует себя виноватым за внезапный всплеск эмоций. Он позволил синим, кажущимся почти черными в темноте рукам обвить его, и уткнулся лицом в чешуйчатое плечо. Хотелось рыдать навзрыд, как те люди из страшных снов, но получалось только всхлипывать, тихонько и очень по-детски.  А Чарльз не ребенок. Он умный и всё понимает. Понимает, что по людским меркам ему действительно не повезло с родственной душой. Понимает, что эти сны - навсегда, и изменить он что-то не в силах. Понимает, что прекратится это лишь со смертью одного из них двоих, но представить себе не может - и не хочет! - что видят по ночам те, кто потерял связь с той стороной.   Понимает, что его родственная душа - мальчишка, скорее всего, ровесник, потому что ни одной нормальной девчонке или взрослому не приснится игрушечная модель истребителя.  Понимает, но не думает об этом, как о чем-то неправильном. Человек, чьи сны каждую ночь опутывают Чарльза, будто липкая паутина, заставляют просыпаться в поту и криками будить Рейвен, не был интересен ему...в этом смысле. Как мама отчиму, например. Просто мальчик, которому нужна помощь. Чарльз понимал, что она точно ему нужна. Не понимал только, как помочь. В детстве все сны перепутаны, они расплывчатые, неясные, похожие на цветной водоворот пятен и лиц, и различить, где твои, а где чужие, почти невозможно. Но взрослея, начинаешь чувствовать разницу. Понимаешь, почему сегодня тебе снится сон, а завтра нет - не всегда родственная душа находится с тобой в одном часовом поясе, и не всегда у нее есть возможность нормально поспать. Почему все вокруг так озабочены снами и ведут даже какие-то специальные дневники, читают специальные книги. Почему в этих снах ты видишь каких-то незнакомых людей, почему тебя называют неизвестным именем...  Взрослые стараются объяснить детям все как можно скорее, но Чарльз впервые узнал о родственных душах от Рейвен. Раньше он думал, что непонятные сны - еще одна деталь его особенности, о которой он никому не рассказывал.  Только Рейвен. Не такая, как все, но такая, как он. Всегда только Рейвен и, как Чарльзу казалось, его родственная душа. Он, наверное, тоже особенный, как они, он должен быть особенным, этот почти друг, которого Чарльз никогда не видел, но который был с ним с самого рождения. Кусочек души, часть его жизни.  Очень неприятная и болезненная часть. Скорее, опухоль. По крайней мере, именно этим его считала Рейвен.  - Из-за него тебе плохо, - в который раз заявила девочка, даже не пытаясь скрыть неприязнь в голосе. Чарльзу иногда казалось, что если бы она могла - объявила бы войну его снам, прокралась бы в них и поколотила того, кому они принадлежат. У Чарльза в жизни были двое - названная сестра и его родственная душа. У Рейвен - только он один.  Такое тоже бывало. Возможно, ее половинка еще не родилась или уже покинула этот мир, и сейчас Рейвен не с кем было делить ночи. Из-за этого девочка почти жила Чарльзом и его снами. Злость на чужую родственную душу помогала ей забыть о своей собственной.   И забота. Конечно, Рейвен просто заботилась о брате. - Тебе плохо, - повторила она, мотнув красноволосой головой. Но глаза ее оставались ясно-голубыми, болезненно знакомыми, и по-детски наивно сердитыми. Чарльз знал, что сам сейчас смотрел совсем не так, но на мгновение засомневался.  - Ему хуже, - голос Рейвен звучал оскорбленно, его голос - тепло и грустно, - Он боится за себя, за маму. Засыпает каждую ночь и не знает, увидит ли ее, проснувшись. Не будет ли для них это последней ночью. Рейвен, его нужно пожалеть, а не осуждать.  - Ты все время это говоришь, - девочка разжала руки и уместилась у Чарльза под боком, как большая синяя кошка, демонстрируя названному брату, что сегодня она никуда от него не уйдет. «Но кто пожалеет тебя?» *** Чарльз слишком рано осознал, что он не такой, как все. Люди обменивались друг с другом снами, но он зашел куда дальше - сами мысли стали его личным полем для игры. По началу пугавший его дар превратился в бесконечный источник историй и информации, а человеческие эмоции - в шахматные партии, огромное количество которых Чарльз сыграл сам с собой, загибаясь от одиночества в пустом огромном особняке.  Передвинуть пешку: Шагнуть на самую поверхность, считать эмоции, которые и так написаны на лице.  Ход конем: «Вы думаете о новой работе?» Ферзь к королю: «Не грустите о Тоби, он был хорошим псом».  Шах и мат: «Вы никогда не видели синекожую девочку и не вспомните об этой встрече».  Чужие мысли были такими интересными и запутанными...до тех пор, пока Чарльз не увидел тот сон, разделивший его мир на две части. С одной - дом, люди, шахматы, книги, Рейвен, мечты поступить в университет и найти таких же, похожих на них. С другой - страх, бесконечная дорога, прятки от судьбы, война и металл. Он в пулях, рассекающих воздух, в земле, усыпанной развороченным железом, в крови, застывающей в жилах от страха и предчувствия неминуемого поражения. В руке, сжимающей дрожащую руку матери. Вибрирует на самых кончиках пальцев.  В этой войне они не могли победить. Он не мог победить. Чарльз не мог. И каждую ночь металл завывал об этом с пронзительным скрежетом, врывался в трещины хлипких хибарок, мало пригодных для жилья, ощущался на языке вместе со вкусом воды. Заточенными пиками вонзался в их общие сны.  Тот первый, перевернувший всё сон Чарльза был о металле. - Alles ist gut, mein Sohn. Она повторяла это постоянно, и чем их дела становились хуже, тем чаще звучали эти слова.  - fürchte dich nicht.  На ладони медленно расцветало алое, как мак, пятно, горячие лепестки тянулись к пальцам, затекали в морщинки на коже. Во сне боль ощущалась не так сильно, но отголосок ее еще звучал и в ране и в голове.  Откуда вся эта кровь?  В руках худой, будто иссушенной женщины, которая точно не была матерью Чарльза, но ощущалась именно так, его собственная рука дрожала, как сухая ветвь. Где-то над их головами занимался кровавый рассвет. За криками, переплетающимися, как нити рыболовной сети, не было слышно ни пения птиц, ни ветра, ни собственного дыхания. Среди этих криков был один, особенно неприятный, булькающий, хрипящий.  Мать сжала его руку. Кровь потекла сильнее. Но капли, срывающиеся с ладони, не успевая долететь до земли, превращались в железные пули. - Der Gewalt, Erik.  - Ich habe Angst, Mama!  Предсмертные агонии не утихали, и человек вдалеке кричал. От чего-то Чарльз знал, что если сжать руку в кулак, крик прекратится. Но он не делал этого. Он боялся. Он был хорошим мальчиком. Он опустил руку, позволяя звенящему металлу в крови превратиться в алые ручьи, стекающие меж пальцев на запястья матери.  Он был еще совсем мал. И Эрик мал. И война только начиналась. Но с тех пор Чарльз с опаской относился к металлу. В нем мальчику чудилась сокрытая сила, затаенное могущество, способное сравнять человечество с землей. Оно пугало. Оно зачаровывало. И оно совсем-совсем не подчинялось Чарльзу. Не было частью его силы.  Во снах же Эрика сила и могущество всегда ассоциировались с металлом. Железо, сталь, даже воздух, пропитанный кровью. Осознавал ли это Эрик? Чарльз не знал. Металл скорее пугал, чем привлекал его родственную душу, мальчик вовсе не хотел его покорять, и это...успокаивало. Несмотря на все остальное. Несмотря на то, что каждый его сон был смесью ужаса и отчаянья, и был вряд ли многим лучше реальности.  Эрик боялся этой неукротимой силы, и Чарльз радовался этому настолько, насколько вообще мог осознавать происходящее.  - Alles ist gut. До этой ночи. - Alles ist gut.  Рейвен мирно спала в своей комнате, потому что Чарльз убедил ее - сегодняшняя ночь будет спокойной.  Все будет хорошо.  Трудно было понять, что все происходит не с ним. На то, чтобы отделять чужие мысли от своих Чарльзу потребовалось несколько лет, но сны...иногда мальчику казалось, что никакой той стороны не существует, и Эрик - его фантазия, проекция мечты о свободе на самую уязвимую часть сознания.  Чарльз был умным мальчиком. Он много читал, знал, что такое сознание и проекции, а в чужих разумах легко отличал сны от воспоминаний. Сны - размытость и принятие абсурдного за действительность. Воспоминания физически ощутимы и причиняют гораздо больше эмоций. Причиняют - потому что все сны-воспоминания Эрика так или иначе были связаны с болью. И чем сильнее были эмоции, тем сложнее Чарльзу становилось отделять их от своих. Порой почти невозможно. Где заканчиваются его воспоминания и начинаются воспоминания Эрика, если то, что видел он, все равно приходит к Чарльзу? Слишком запутанно. Память - штука сложная. До той ночи Чарльз предпочитал сны воспоминаниям, потому что их сюрриалистичность не давала потеряться и запутаться окончательно. С воспоминаниями не так.  И той ночью мальчику показалось, что в его память толстенными белыми нитками вшили новое.  По первым секундам Чарльз понял, что это не просто кошмар, но после уже ничего не мог сделать. Он только беспомощно смотрел, как умирает его мать, и вместе с отчаянным криком с рук срываются сгустки силы, переворачивающие кабинет с ног на голову. Металл проник по его кожу и взорвался на миллиард крошечных частиц, распылившихся по венам. Чарльз слышал их навязчивый перезвон. Чарльз чувствовал их каждой частичкой.  Вряд ли у того доктора было восемь рук, но мальчик почувствовал тяжесть каждой из них на своем плече.  Alles ist gut. Чарльз понимал, что больше ничего не будет хорошо, и Эрик понимал это тоже. Чарльз возненавидел доктора Шмидта с той секунды, когда увидел его лицо, а Эрик - в тот момент, когда пуля пронзила воздух за несколько миллисекунд и навсегда отсекла его путь в нормальный мир.  Той ночью Чарльз не кричал, но сознание его, видимо, вопило настолько громко, что Рейвен все равно услышала.  - Никто не умеет передвигать предметы! - она отчаянно пыталась удержать его на кровати, пока мальчика лихорадило и трясло, и кулаки бездумно молотили в воздух, - Ему просто приснилось!  «Я умею читать мысли! Ты умеешь превращаться в кого угодно! А Эрик владеет металлом!» - хотелось закричать Чарльзу, но сознание его еще частично было там, а родственная душа постепенно пожирала себя в абсолютной тишине. В этот момент Чарльз будто впервые коснулся его мыслей на расстоянии сотни тысячи миль. И лучше бы никогда не касался.   Это не было свежим воспоминанием. Недельной, может, даже двухнедельной давности. Все это время Эрик старательно прятал от себя - и заодно от Чарльза - те невыносимые эмоции, переполняющие его, не позволял даже частичке воспоминания проникнуть в мозг, а теперь будто распахнулся боли и злости навстречу.  Или что-то распахнуло его.   Теперь кошмар был и внутри и снаружи.  - Что мне снится, Рейвен? - прошептал Чарльз много времени спустя после того, как девочка превратилась в здоровенного амбала и стиснула его в невероятно нежных для такой громадины объятьях, успокаивая дрожь.  - Какая-то жуть, злые немцы, снова жуть... - Я имею в виду, по-настоящему снится. Что по ночам видит Эрик?   Судя по взгляду Рейвен, она никогда о таком даже не задумывалась.  - Я мало сплю и перед сном всегда полон плохих мыслей, - продолжал мальчик, с каждой секундой все больше проникаясь возмущением к самому себе, - Думаешь, это не отражается на снах?  - Возможно...?  - У Эрика и так куча проблем, а из-за меня у него даже отдохнуть нормально не получается!  - Чарльз, не думаю, что... Но он уже вырвался из рук амбала-Рейвен и выбежал в коридор.  Впервые за эти годы Чарльз знал, как помочь своей родственной душе. Хоть немного. Раньше ему казалось, что сделать что-то можно только снаружи, а Эрик был слишком далеко, потому мальчик даже не рассматривал другие варианты. Он всегда считал себя умным. Но почему тогда столь очевидная идея пришла к нему так поздно?!  - Вот она! - книга матери лежала там же, где и всегда - на ближнем столике в библиотеке. Когда-то она везде носила ее с собой, открывала в любой подходящий - и не подходящий - момент, перечитывала заложенные страницы. И не только она - все знакомые Чарльзу женщины почти наизусть зубрили «Книгу сноведений», где было сказано, как вызывать у себя приятные сны, стимулировать определенные сюжеты, передать послание своей родственной душе. Флиртовать с ней через сны. Раньше Чарльз не думал, что это может быть полезно. Вряд ли Эрику понравилось бы, что за ним следят, пусть и таким способом, пусть даже это особенность их мира. Но...не флиртовать, (конечно, нет, зачем это Чарльзу, тем более, по отношению к его далекому другу?) но вызвать хороший сон? Почему бы нет? Пускай хотя бы во сне Эрик будет счастлив, и ужасы войны перестанут существовать для него на несколько часов.  Он открыл первую страницу и, несмотря на то, что спать не хотелось, потянулся за карандашом и чистой бумагой, больше не обращая внимания на Рейвен, стоящую в дверях.  *** Два месяца потребовалось Чарльзу на освоение управления снами и еще два года на то, чтобы убедиться - это работает.  Кошмары стали посещать его гораздо реже. То ли сам Эрик вырос, то ли Чарльз вместе с собственными сновидениями частично научился управлять чужими, но больше в особняке Ксавье никто не кричал по ночам, и сны Чарльза в большинстве своем стали больше похожи либо на смесь грязно-серых цветов, либо на неосуществимые планы побега.   Понемногу Чарльз выхватывал воспоминания о том, что с Эриком делает тот доктор, и это ужасало его, но с каждым днем такие сны становились все тусклее, а планы побега - все продуманнее. Но Эрик будто боялся, что кто-то обнаружит их наяву, и потому скрывал самые важные подробности во снах.  Один раз Чарльз даже будто услышал голос:  - Помоги.  И еще старательнее стал взращивать в голове приятные эмоции, чтобы потом ночью доставить их чужому сознанию. Между ними даже будто наладилась связь. По крайней мере, Чарльзу так казалось. Он ненавидел доктора с его жуткими экспериментами так же сильно, как ненавидит Эрик, и втайне мечтал, что его половинке однажды удастся сбежать. - Он еще жив? - однажды за завтраком вдруг спросила Рейвен, - Твой Эрик? Чарльз едва не подавился чаем.  - Что за вопрос?!  - Просто ты теперь так спокойно спишь. Я подумала, может... Чарльз не позволил ей договорить. Просто встал из-за стола и вышел, не доев завтрак, потому что не хотел слышать продолжение, но оно все равно настигло его. Как всегда. В голове. «Может, ты от него наконец освободился».  Чарльз не хотел освобождаться. Никогда не хотел, если уж на то пошло. И чем тусклее становились кошмары о лабораториях-пыточных, тем сильнее Ксавье надеялся на хороший итог. Первый ужас от того, что его родственной души вскоре не станет (Чарльз знал, что немцы не щадят евреев), прошел. Эрик определенно нужен был доктору, значит, ему ничего не угрожает.  Ничего, кроме металла, в каждом сне все ощутимее расползающегося по крови, принимающего жуткие формы, облекающего разум и все чаще становящегося главной действующей силой в планах Эрика.  Ничто больше не сможет помочь ему. Только металл. И он сам. - Господи! Господи!! - крик обжег горло до того, как Чарльз открыл глаза. И когда открыл, ничего не изменилось. Вокруг сплошь лишь тьма и давящая глухая пустота, и боль, чертова боль, и крик, и невозможно дышать, и металл, разрывающий тело изнутри, как взрыв, как чертов фейерверк.  Чужое тело.  - Господи! - Чарльз зажмурился, затряс головой, но это не помогло избавиться от жуткой картины, пылающей перед глазами, как пожар через дорогу, - Бо-о-оже мо-о-ой! Крик превратился в завывания, и юноша снова бросился лицом на кровать, отчаянно рыдая. Его не просто трясло - это была настоящая истерика, такого с ним еще не случалось.  «Конечно же, не случалось! Чертовски наблюдательно, Ксавье! Такого дерьма с тобой еще не случалось, потому что причин не было! Господи...господи!» - Чарльз? - сестру он не видел, до сих пор вжимаясь в кровать, и присутствие ее разума на пороге юноша ощутил будто издалека. Она была заспанной и недоумевающей. Ну еще бы, так долго ничего не происходило, с чего вдруг?!  Мысли путались, а с губ срывались и вовсе невидомые прежде науке звуки.  - Рейвен! - отчаянный вскрик, раненный ворон с перебитым крылом, мальчик, когда-то плачущий на плече названной сестры из-за того, что ему снятся кошмары. Кошмары...какая глупость! Реальность куда кошмарнее любого кошмара! - Рейвен! Я убил! Я убил человека, Рейвен!  В ее мыслях скользнуло недоумение, потом испуг. Заозиралась по комнате и не нашла следов крови? Логично. Чертовски, мать его, логично, но Чарльз не успокаивался.  - Мы убили человека! Задушили железной проволокой!  - Это тебе...приснилось? - кровать прогнулась под ее весом, рука - привычным жестом в его волосах, но Чарльз впервые не хочет этой нежности. Он просто недостоин ее.  - Не приснилось мне! Он хотел сбежать, а тот солдат, он был на пути, и он...и мы...я... - совершенно запутавшись в местоимениях, Чарльз снова тряхнул головой, но все так же безрезультатно. Багровое, раздувшееся лицо несчастного мужчины, пытающегося сделать вдох, разъедало все остальные воспоминания, превращало в пыль саму память Чарльза. Чарльза-сына, Чарльза-будущего гения, Чарльза-брата, Чарльза-телепата, никого из них больше не было. Только один Чарльз-убийца. - Я перекрыл ему воздух и смотрел, как он умирает, - от рук пахло кровью, хоть это и было невозможно. Никакой крови, бескровное убийство, ужасное, жестокое, бесчеловечное! - Он часто пинал меня, чтобы я проснулся, поэтому смотреть было приятно. И убивать тоже. - Чарльз!  - И это был я, Рейвен! Мне было приятно смотреть и убивать! - юноша вскинулся, сердито посмотрел прямо в глаза сестры, и та отдернулась, как от удара, - Он стоял между мной и свободой, и я сделал бы это снова! Он зашипел как кот, как пума, когда она потянулась к нему, но девушка все равно обняла брата. Своими руками, синими, чешуйчатыми, теплыми. Это всегда было обязательным пунктом его возвращения из страны кошмаров - ее объятья.  Только это был не кошмар.  - Это было самое мерзкое, Рейвен, -  Чарльз дернулся, попытался отстраниться, не желая запачкать чистую сестру, но она держала на удивление крепко для хрупкой девушки, - Это было...приятно. Хороший сон. Воспоминание. Хорошее. Одно из немногих хороших и...такое...я такого не хотел! Мгновение за мгновением, вдох за выдохом Чарльз по чуть-чуть приходил в себя, понемногу отделял свою память от памяти Эрика. Убийство произошло не так давно, но и не сегодня. До Чарльза всегда все доходит с опозданием. Вполне возможно, что тогда Эрик испытывал совсем другие чувства, но вкус свободы окрасил все в теплый оттенок удовлетворения.   Свобода. Эрик был свободен. Спустя столько лет.  Но сейчас Чарльз просто не мог радоваться за свою родственную душу.  - Я не хотел, Рейвен... - Конечно, не хотел, - девушка поцеловала его в лоб, - Ты не убийца. А твой Эрик... - Он тоже не хотел. Он хороший, Рейвен. У него не было выбора. Этот солдат... Чарльз и сам не знал, что хотел сказать, но уже видел приговор в глазах названной сестры.  «Больной урод». «Чертов убийца». «Его нужно сдать полиции, Чарльз!» Но никакая полиция не имеет веса в том месте, откуда сбежал Эрик. И Ксавье все равно ни за что не отдал бы его им.  Поэтому о следующем убийстве он Рейвен не рассказывает. Только отчаяннее посылает Эрику хорошие сновидения и по-тихому перетаскивает из своей комнаты все металлические вещи.  *** - Когда ты последний раз спал? - Рейвен стоит в дверях в своей рабочей одежде и смотрит с осуждением.  «Тебе не кажется, что ты в последнее время слишком часто задаешь этот вопрос?» - нет сил ворочать языком, и Чарльз отвечает мысленно скорее автоматически. Перед глазами разбегаются слова про генетику, развитие и новую ступень эволюции, но сейчас они кажутся Чарльзу просто словами. Он правда устал, однако диплом сам себя не напишет, а под ним на столе - незаконченная запись в «дневнике сноведений». За столько лет его заполнение стало для Чарльза обыденным ритуалом, и даже диплом не заставит прервать его.  - Ладно, как хочешь, - поняв, что на беседу брат не настроен, Рейвен схватила куртку и направилась к выходу. - Куда ты? - его собственный голос звучал как-то чужеродно и смазано.  -  Гулять. Буду утром.  - Рейвен!  Чарльз бросился бы за ней - всегда бросался - но сейчас силы будто покинули его. Он действительно не спал очень-очень давно, перебиваясь редкими отключениями сознания и короткими снами, больше похожими на вспышки фотоаппарата, на вырванные из книг картинки. Как выстрелы. Только в нем ли дело или в Эрике? Кто из них не может уснуть и просыпается от любого подозрительного шороха? Почему у Чарльза такое чувство, словно его упорно избегают? «Ты не должен думать об Эрике», - сам себе сказал Ксавье и, конечно же, его мысли тут же переключились на родственную душу. Кроме тех двух убийств Чарльз больше не видел подобного, но это не значит, что Эрик ничего не совершал. Возможно, все это просто казалось ему настолько незначительным, что не было удостоено мест на полках памяти. Для Чарльза же это имело значение, и еще какое, но где-то в глубине он продолжал верить: Его Эрик - хороший.  Он даже не верил. Просто знал.  И сны становились все короче.  «Зеленый луг, - молодой человек видел, как стол перед ним теряет фокус и уплывает куда в бок, поэтому поспешил провести сеанс «хороших сноведений» в ускоренном варианте, - Зеленый луг и лошади. Одна лошадь. Пони, белый и лохматый, как облако. Бежит по лугу. Взрывает копытами землю. Солнце ярко светит и небо...голубое...чистое-чистое...я люблю свою жизнь, свою сестру и все так...прекрасно...» Белый пони бежит по лугу и забавно щелкает зубами, пытаясь поймать бабочку, но та в последний момент то вспархивает вверх, то опускается вниз, играя с глуповатым животным. Садится на рыжий, выгоревший на солнце хохолок, и ее пестрые крылья чуть шевелятся на ветру. В воздухе пахнет летней свежестью, роса едва касается высокой травы.  Пони поднимает морду к солнцу и трясет рыжей гривой. После этого ее голову разносит выстрелом из дробовика.  Чарльз с ужасом глядит на оружие в своих руках, хочет отбросить его, но понимает, что не может разжать пальцы. Ноги сами собой подводят его к умерщвленному животному, подгибаются, и взгляд Чарльза оказывается прямо напротив развороченной головы. Он хочет закрыть глаза, но вместо этого окунает руку в лужу крови и пишет прямо по белоснежному шерстяному боку: ХВАТИТ ДОЛБАННЫХ ПОНИ.  Чарльз просыпается и обнаруживает, что заснул прямо за столом, на ворохе бумаг. Теперь же сна нет ни в одном глазу.  Только глупец не поймет, кому предназначалось это послание.  *** - ...очень соблазнительная мутация. Я как раз пишу по этой теме диплом.  Девушка симпатичная и, надо сказать, глупенькая, потому что название ее «мутации» Чарльз выдумал только что, и звучало оно едва ли правдоподобно. Удивительно, но раз за разом этот трюк срабатывал. Вот, они уже идут с одной из круглосуточных университетских вечеринок в комнату, запирают дверь и «мутантка» бросается к нему на шею. Знала бы Рейвен, как радуются простые девушки, когда их выделяют из толпы словом, которое она сама посчитала бы оскорбительным.  - Что тебе снилось последний раз? - шепчет его сегодняшняя «мутантка», торопливо расстегивая пуговицы на рубашке Чарльза. В университете каждый спит с тем, с кем захочет, но вопрос про родственные души продолжает гулять из комнаты в комнату. Будто вот так, чисто случайно, ища быстрый перепихон, можно встретить Ту Единственную, что предназначена тебе судьбой.  Для этой девчонки, может, еще не все потеряно, но вторая половинка Чарльза точно где-то очень далеко, бродит по миру, возможно, радостно и мстительно убивает каких-нибудь немцев. И до сих пор не привлекает Чарльза в сексуальном плане. Хотя бы потому что они, считай, выросли вместе. И Ксавье в принципе предпочитает девушек.  - Мне вот снилось, что я лечу, - не унималась слишком возбужденная и не слишком трезвая «мутантка», вылизывая шею Чарльза, - Вдруг это ты грезил? Вдруг ты моя судьба-а? Что тебе снилось? А? «Как я из дробовика сношу голову лошади, а потом пишу ее кровью сообщение самому себе». Кому как, а у судьбы Чарльза явно очень скверное чувство юмора.   - Мы болтать пришли или делом заниматься? - буркнул молодой человек, и девушка наконец отвлеклась от раздражающих разговоров на вещи более приятные. На самом деле, ей снился вовсе не полет. Это Чарльз понял, по привычке проникнув в чужую голову, пока та покоилась на его согнутом предплечье. Родственная душа его сегодняшней «мутантки» действительно была совсем близко - первокурсник, с которым она однажды столкнулась в столовой. Грезивший обнаженкой и автомобилем. Оставив в ее мыслях маячок-послание, скорее похожее на внезапно проснувшуюся интуицию, Чарльз усилием воли отогнал мысли о лошадях и зеленой траве. Он так привык к этим образам, что они сами невольно возникали перед его внутренним взором.  Образы, что, оказывается, так раздражали Эрика. Или дело только в лошадях? Он не любит пони? А если кто-то другой будет бежать по лугу?  Чарльз перевел взгляд на стройное тело, лежащее рядом. Совсем не трудно будет представить ее, такую же обнаженную, купающуюся в шелестящей траве, как в водах океана...возможно, это Эрику понравится больше, чем лошадки?  Ответ Чарльз получил уже утром, когда после почти бессонной ночи уснул на лекции по философии.   «Мутантка» сидела на земле, поджав ноги, и высокие травы ласкали ее обнажённое тело, упругую грудь с темными горошинами сосков, изгиб бедер. Картина, достойная талантливого художника, если не считать выражения, застывшего на лице девушки. Даже в фарфоровой статуэтке было больше жизни, чем в ней. Мертвое, пустое и какое-то...несуществующее. Смазанное. Эрик скрупулезно передал каждый изгиб ее тела, но лицу или внутреннему наполнению не уделил ни мгновения своего драгоценного времени.  Девушка выводила голыми пальцами по жесткой земле какие-то буквы, и Чарльз почти не удивился, поняв, что это новое послание: - Голая женщина? И на том спасибо. Уж получше зверушек.  Было ли это последствием дара Чарльза? В книге матери про сновидения, уже затертой Ксавье до дыр, даже не упоминалась возможность общаться с родственной душой напрямую. Максимум, картинками или образами. Но цельные, связные предложения, соединенные с чужими снами эмоционально и логически? Это пугало и притягивало одновременно. Как возможность читать чужие мысли. Как само существование родственных душ.  Вечером Чарльз обложился книгами и на склеенных листах бумаги крупными буквами написал то, что хотел передать Эрику. Его подстегивал азарт исследователя, как тот, что переполнял молодого ученого во время изучений генетики и раскрытии кода мутировавшего ДНК. Только сейчас Чарльз обнаружил нечто более глубокое и... Важное? Тот же луг, все такой же зеленый, но вместо лошадей и женщин - высокая деревянная табличка, аккуратно вытесанная из красного дуба и вбитая в землю. На ней размашистыми золотыми буквами выведено:   «Я ПЫТАЛСЯ ПОМОЧЬ». И сразу под ней, на грани пересечений двух снов, - ответ, корявый, неровный, не написанный - выцарапанный поперек золотого обращения Чарльза и будто бы впопыхах. Или сердито?  «Думаешь, легко было просыпаться каждое утро и после сахарных снов о поняшках и цветочках видеть дуло ружья, направленного в рожу? Ночью прыгать и танцевать под солнышком, а днем - пахать на ублюдочных нацистов?» Эрик использовал образы Чарльза, возвращал их обратно и дополнял, чтобы передавать через них нечто свое, болезненное, ранящее, уродующее те эстетически приятные картины, что пытался донести до него Ксавье. Возможно, это должно было разозлить телепата, возможно, этого Эрик и добивался, но только достиг он совершенно противоположного эффекта. Табличка перевернута, буквы до сих пор золотые, сознание Чарльза даже будто специально сделало их максимально округлыми и изящными, с кокетливыми завитками.  Ответ Эрика все так же словно должен изуродовать их, рвать на кусочки, но Чарльзу не обидно за свои слова. Он почти физически ощущает, как его собеседник выводит эти буквы, наполняет их металлической, звенящей силой. Эмоциями. Жизнью. «ОХ, ПРОСТИ, ЧТО ПЫТАЛСЯ ЗАБОТИТЬСЯ».  «Не думай, что я благодарен тебе за это. Мне не нужна твоя жалость».  Уже не просто перепутанные сны. Осознанная переписка. Каждый вечер чистых листов в дневнике сноведений становилась все меньше, рисунок деревянной таблички наносился на любую попавшуюся под руку Чарльза бумагу, будь то обрывок газеты, поля в тетради или тест по химии, а сама табличка постепенно покрывалась надписями со всех сторон. Ксавье выучил их все наизусть, мог воспроизвести изображение с закрытыми глазами и пересказать хронологию появления каждой надписи с любого конца.  «Это не жалость, Эрик. Я просто хотел, чтобы тебе стало немного лучше. Хотя бы ночью». «Я не просил об этом. И откуда, черт возьми, ты знаешь мое имя?» «Я слышал его пару раз в твоих снах».  «Тогда прочь из моих снов. И из моей головы». «Не будь глупцом, Эрик. Ты же знаешь, что это невозможно. Мы связаны, ты и я». «Не хочу быть ни с кем связанным». Они писали поперек, на обратной стороне, поверх слов друг друга и даже на ножке таблички. Любой из них мог усилием воли стереть весь текст и начать писать по чистому дереву, но ни один почему-то не делал этого. Они словно высекали их собственную историю. На зеленом лугу. На деревянной эфирной табличке, сплошь покрытой надписями, будто доска объявлений, до которой добрались шаловливые первокурсники. Чтобы это изменилось, должно было произойти что-то действительно серьезное. «Ну, прости, так уж сложилось. Люди еще не изобрели способа разорвать связь с родственной душой». «Ты - не моя родственная душа». «Ох, а кто же тогда?» «Никто. У меня нет души». «Друг мой, думаю, ты глубоко заблуждаешься».  «Не называй меня так». «Почему?» «Я тебе не друг». «Это очень грустно. Тогда я буду называть тебя просто Эрик. Так лучше?» «Лучше будет, если ты свалишь из моих снов».  «А вы грубиян, сэр».     «Ох, простите, ваше велич». «Что случилось? Ты прервался! Кто-то разбудил тебя?!» «Я не знаю твоего имени». «Чарльз. Чарльз Ксавье».  «Наверное, я должен сказать, что рад знакомству...Чарльз?» «Это очень мило с твоей стороны. Я тоже». «Я этого не сказал».   Чарльз совершенно потерялся. Мир снов стал казаться ему все более реальным, в то время как мир реальный постепенно отдалялся, вместе с сокурсниками-друзьями, дипломом и Рейвен, уходил на затворки, туда, где раньше обитало темное, неприятное Чарльзу время суток. Теперь же Ксавье научился почти мгновенно отрубаться в любом месте и проводил без сознания большую часть времени.  Без сознания - с Эриком. «Совершенно не обязательно вести себя так грубо. В этом мире много людей, желающих тебе помочь».  «Ага. Знаю я одного такого. Он тоже говорил, что хочет помочь. Пробудить во мне силу генов». «Ты говоришь о том немецком докторе? Эрик, то, что он делал с тобой - чудовищно». «Не хочу об этом говорить». «Не все люди такие». «Не хочу. Об этом. Говорить». «Может, тогда расскажешь, зачем ты убил того мужчину?» «Какого из?» «???! Знаешь, Эрик, это явно не те слова, что стоит произносить на первом свидании». «Мы не на свидании». В каждом слове - звон металла и концентрация. Наверное, никогда в жизни еще Чарльз не был настолько сосредоточен. Он не переставал задавать себе вопросы: Может ли усилившаяся связь быть следствием их генетической мутации? Или мутация - след усилившейся связи? Общается ли с ним Эрик, потому что ему некуда деться или потому что хочет общаться? Почему Чарльз так легко принял жестокую натуру своей родственной души? Правильно ли вообще все то, что происходит? И сам отвечал только на последний вопрос: Правильно. Правильнее быть не может. «В любом случае, я надеюсь, что у тебя была веская причина так поступить. Не думаю, что ты плохой человек». «Тогда ты глуп».  «Можешь обмануть любого, но меня не проведешь. Я видел твои сны, Эрик. Твои настоящие чувства. Страх, мужество, великую силу и искреннюю любовь к матери».  «Никогда не упоминай мою мать, Ксавье». «Прости. Она была хорошим человеком. Я искреннее сочувствую твоей утрате». «Да что ты знаешь?» «Достаточно, чтобы понимать - тебе до сих пор больно. Но ты не один, Эрик. Я рядом. Всю жизнь был и буду». «Не думай о себе слишком многого, Ксавье. Ты не такой интересный, как тебе может показаться». - Чарльз. Чарльз? ЧАРЛЬЗ! - молодой человек вздрогнул и проснулся, сонно уставившись на разъяренную Рейвен, склонившуюся над ним, - Черт, да сколько можно спать?!  - Ты же ругалась, что я не высыпаюсь, - он потянулся, одновременно с этим отстраняя сестру на расстояние вытянутой руки, - Что случилось? Почему ты кричишь?   - Кроме того, что я уже минут десять пытаюсь разбудить тебя, а ты все дрыхнешь?!  - Просто устал, - Чарльз бросил взгляд в сторону давно забытого диплома, - Как дела на работе?  - Люди - уроды, - рявкнула Рейвен, плюхаясь на диван и оттесняя брата к самому его краю, - Один придурок подкатывал ко мне, типа: «девушка, я уверен, что видел сегодня во сне именно эти прелестные ручки!»  - Разве тебе не приятно? - удивился Чарльз, торопливо вытаскивая из-под сестры свой дневник. Рейвен едва не зарычала. - Эти? - она вскинула руки, демонстрируя узкие запястья с кокетливым серебряным браслетом, аккуратную ладонь, длинные пальцы с розовыми округлыми ногтями. Потом девушка пошевелила ими, и светлая кожа будто вывернулась наизнанку, покрылась синей чешуей до самых плеч, - Или эти? Как они прелестны, не правда ли?!  - Рейвен... - с ней такое случалось. Не часто раньше, но все чаще в последнее время. Выход в свет, общение с обычными людьми, общение с нормальными людьми, как она говорила... Они слишком долго были только вдвоем.  - Ты не одна, Рейвен, - произнес Чарльз, втайне опасаясь, что она ответит так же, как Эрик. Но сестра лишь прижалась к нему и склонила голову на плечо.  Они скрывались так долго, что Чарльз порой забывал, зачем они вообще это делают. Так как сны доходили с задержкой, Чарльз мог видеть только те слова, которые были последним ответом Эрика. Не настолько интересен. Ксавье мог бы отшутиться или начать возмущаться, но глядя на сестру, отчаянно прижавшуюся к нему так, будто кроме Чарльза у нее ничего в жизни не осталось, молодой человек понимал, что у него уже нет сил. Он надеялся, что Бог сноведений - или кто там отвечает за их связь? - не оплошает и передаст Эрику нынешние чувства Ксавье как извинение за отсутствие ответа.  Не настолько интересен? Что тебе вообще может быть интересно, Эрик? *** Как и всегда, ответ Чарльз получил позже, во время очередной скучной лекции, материал которой он изучил на год вперед.  Ксавье абсолютно уверен, что это - продолжение его сна.  Под ногами уже не летний луг, а пожухлая, сухая, колючая смесь. Вечно голубое небо затянуто грязной пеленой, рваной, как чулки проститутки. Чарльз не знал, откуда взялось это сравнение. Видимо, оно пришло с ТОЙ стороны. Табличка все так же стоит, перекошенная, буквы на ней выцветшие, весь ее вид печален. И так же печален Чарльз. Он касается деревянной поверхности руками и медленно проводит пальцами по выцарапанным Эриком буквам. В узких углублениях засели торчащие острые кусочки - будущие занозы, если бы Чарльз захотел прикоснуться к ним.  Его штормит. Весь сон отзывается на его нынешнее состояние, превращая сосредоточенную, сконцентрированную на передаче информации картину в расстроенный пейзаж.  - Не одному тебе бывает грустно, - словно говорит Чарльз, и его пальцы с сожалением скользят по последней надписи.  Молодой человек уверен - больше он ничего своей родственной душе не передавал. Это Эрик снова извратил его сон. Он ничего не умеет создавать сам, только портить. Руки продолжают касаться таблички, но теперь они уж точно дрожат не от глубоких переживаний. А еще пальцы. Они стали четче, проработаннее, бледность и изящество - коих, как казалось Ксавье, в нем и так хоть отбавляй - усилились, будто он, Чарльз, какая-нибудь долбанная пианистка. И они потянулись к его лицу. Чарльз не мог абсолютно точно утверждать, что это было именно его лицо. Но пальцы прикоснулись к коже, и это ощущение было настолько реальным, насколько вообще может быть реальным чужой сон.  «Эрик, хватит», - хотелось бы сказать Чарльзу, но сейчас он не испытывал раздражение или недоумение. Не мог испытывать, потому что это был не его сон. Ксавье видел только свои бледные, тонкие, приукрашенные чужим сознанием, руки. И от этого зрелища он получал...удовольствие? Чужое удовольствие. Неправильное, как и все происходящее сейчас.  «Эрик, пре...» Один палец скользнул в рот и дотронулся до кончика языка. Губы Эрика - не Чарльза! Это точно не сон Ксавье! - обхватили его и тут же отпустили, но лишь для того, чтобы впустить в рот второй палец.  Чарльзу должно было быть тошно. Но вместо этого он с откинул голову назад и рвано, с наслаждением выдохнул, обдавая руку горячим дыханием и открывая для нее еще больше доступа к телу. Влажные от слюны пальцы огладили обнажённую шею и сомкнулись на ней.  «Это не мой сон! Я должен бороться с ним, я должен!» - но Чарльз ничего не мог сделать. В чужом сне он был всего лишь зрителем, наблюдателем того, как его руки эксплуатируют в столь пошлых, низменных, грязных целях, при этом вынуждая его получать удовольствие от происходящего. Потому что Эрик определенно получал. Чарльз даже не удивился, когда его свободная рука скользнула под ремень брюк.  Это даже не было похоже на мастурбацию. Чарльз не представлял никого другого, он осознавал, чьи именно руки ласкают его тело, умудряясь каким-то образом оставаться одновременно в двух сознаниях.  Он был Чарльзом, который дрочит самому себе и наслаждается прикосновением своих рук.  Но он был и Эриком, который забрался в сон Чарльза и заставил его дрочить самому себе, при этом ощущая все так, будто Чарльз дрочит ему. Просто с ума сойти.  Рука двигалась не так, как обычно, и, наверное, так, как нравилось Эрику. Весь Чарльз ощущался не совсем собой, не то было и тело, и лицо, и губы, они были смазаны, нечетки, развеяны по сну, как пыль. Все внимание Эрик отдал его рукам: одной, цепляющейся за их чёртову деревянную табличку, и второй, быстро и рвано скользящей по основанию члена. Он задевал головку большим пальцем, он ногтями впивался в дерево, он толкался бедрами в кулак, он задавал ритм, и Чарльз понял, что уже не может точно сказать, кто этот «он» из них двоих. Они словно оба были здесь, только Чарльз - не по своей воле. За что Эрик так наказывает его? Сказал ли Чарльз что-то, что обидело его родственную душу? Или это был такой искусный способ издевательства, высмеивания их общения, их связи? Почему только Эрик избрал столь дикий - и при этом извращенный - способ? Откуда в нем столько болезненной изобретательности?  Так или иначе, пошлые громкие стоны, срывающиеся с губ, принадлежали не ему.   И сперма, так безобразно заляпавшая нижнюю надпись их таблички, тоже была не его.  Даже влажное пятно на брюках, обнаруженное по пробуждении, было исходом не его воображения.  Позже, стоя под душем, стараясь снять последствия не его возбуждения и анализируя произошедшее, Чарльз осознал то, что напугало его сильнее даже, чем весь ночной кошмар.  Каждая их беседа сопровождалась определенным ощущением, едва заметным напряжением, повисшем в воздухе. Чарльз, как телепат, ощущал его очень явно, будто бы видел натянутые нити металла от надписи до надписи и за грань сна, к их сосредоточенным сознаниям. Сны для них стали эдакой почтой, посланием, которое получаешь лишь после того, как уснешь. Этой ночью Чарльз будто снова провалился в детство. Во взрослую версию детства, где вместо взрывов были стоны, вместо страха - его руки, и вместо кошмара - подступающий оргазм. Значит, Эрик не пытался его наказать. Он вообще этот сон не контролировал. *** - Мистер Ксавье, кажется, вы меня вообще не слушаете.  - Вам кажется, сэр.  - Тогда ответьте на мой последний вопрос.  - Вы говорили о разных направлениях эволюции, сэр, - пробраться в голову профессора не трудно, сложнее удержать себя от желания провалиться в сон. Весь день Чарльз не мог сосредоточиться и только ждал подходящего момента, когда можно будет задать Эрику волнующие его вопросы, первый из которых: - Какого черта, твою мать?! Чарльз очень явно представлял себе, что именно пошлет Эрику в ответ: Он сам, суровый, хмурый, с руками, скрещенными на груди, стоящий подле их таблички, на которой алыми буквами, перекрывающими их надписи, выведено:  «КАКОГО ЧЕРТА ЭТО БЫЛО?! Я НЕ ИЗ ТАКИХ». И с десяток ножей, летающих вокруг него, направленных лезвиями точно на смотрящего. Для убедительности. И напряжение, еще больше напряжения, чтобы сам воздух искрил и кололся. Чтобы Эрик даже не думал соваться, не думал подходить, не думал касаться его. Раз он так любит извращать его сны, пусть попробует с этим, где каждый уголок сознания Чарльза готов впиться в чужого, как крошечная пиранья.  - Прямо здесь? У тебя не будет какого-нибудь передоза сна? - недовольно буркнула Рейвен, когда Ксавье поудобнее устроился на барном стуле и закрыл глаза. Постоянные засыпания приводили к тому, что он не видел ничего нового от Эрика, который спал гораздо реже, но Чарльзу уж очень хотелось донести до него послание и посмотреть, как его родственная душа справится с этим. Позже оказалось, что в стремлении к драматизму Чарльз сам вручил ему ключ ко сну.  Он видит себя. Взгляд его сердит, и руки, скрещенные на груди, сжаты в кулаки. Некоторые (многие) детали лица смазаны, как часто бывает во снах, но и этого достаточно.  «Достаточно для чего?» - еще тогда Чарльз удивился внезапно промелькнувшей мысли, но потом ему стало не до этого.  Лезвия ножей висят в воздухе, как острокрылые железные насекомые. Чарльз чувствует угрозу, исходящую от них. За его спиной, как вызов, алеют буквы. Самого Ксавье такая картина отпугнула бы, но Эрик... Чарльз чувствует, как его губы расползаются в ухмылке.  По велению вскинутой руки ножи мгновенно теряют форму и сверкающими змеями тянутся к Чарльзу. Тот стоит, не шевелясь, потому что это не Чарльз, это только его прототип, безвольная кукла, игрушка для двинутого металлокинетика. Сам Чарльз с ужасом наблюдает за происходящим и уже во второй раз жалеет, что научился быстро засыпать, но так и не научился просыпаться.  Змеи-ножи обвивают его руки и приковывают к табличке. Другие забираются под рубашку, обнажая живот. Третьи касаются губ, расстегивают пуговицы. Четвертые играются с ремнем брюк. Пятые сжимают горло, совсем как в том, предыдущем сне его собственные руки душили его...или Эрика? Ощущение жуткое, даже ужасающее, Чарльз видит, что делают с его телом, но не чувствует его, зато чувствует чужое тело и весьма логичную реакцию на происходящее.  У Чарльза вставало на то, как Чарльз слабо пытается сопротивляться ласкающей его стали.  У Эрика вставало на то, как его родственная душа ужасается тому, что у него встает на его собственное почти-изнасилование.  Если Господь и создал все эти связи через сны, то явно не для таких вот взаимодействий.  Чарльз-из-сна что-то мямлит (настоящий давно бы раскричался и ударил извращенца), пока Чарльз, глядящий глазами Эрика, подходит ближе. Его руки - но другие, чужие - ложатся на обнаженную металлическими слугами грудь. Едва заметное движение, и одна из змеек устремляется к табличке, выцарапывая поперек заявления Чарльза:  «Я тоже не из этих». А потом ниже:  «Но ты очень красив». И еще ниже: «Не ври, что тебе не нравится».  И размашисто, откровенно и...боже, да разве могут быть буквы настолько пошлыми?!  «Я видел твои сны».   «Да к черту!» - Чарльз оттолкнулся, вспыхнул изнутри и впервые за всю жизнь сумел проснуться до того, как закончился чужой сон.  *** - Думаешь, я красивый? - Когда ты такой мертвенно-бледный или обычно? - Что, прямо мертвенно...? - Чарльз подавил в себе желание броситься к зеркалу. Давненько он туда не заглядывал, слишком давно для того, кто некогда клеил девушек одним лишь взглядом и фразой про «сексуальную мутацию», - Рейвен, думаешь, я могу нравиться? Не женщинам, а...остальным? - Чего-чего? Чарльз, скажи, что в твоей спальне сейчас нет посторонних мужиков.  - Не говори глупостей.  - Тогда с чего вдруг ты помешался на своей внешности?  Когда Рейвен ушла на работу, молодой человек все же обратился к зеркалу, ища скорее не ответ на вопрос: «Красив ли я?», а на другой, более сложный. То, что Чарльз нравится женщинам, он уяснил еще в подростковом возрасте, когда без труда и телепатии очаровывал любую, от сверстниц до сварливых мамаш. Но достаточно ли этого, чтобы заставить другого мужчину испытать к нему влечение? Чарльз коснулся зеркала рукой, и его двойник в отражении сделал тоже самое. Совсем не как во сне. Этим миром Чарльз управлял. Здесь все было под контролем: люди, тело, свои и чужие эмоции. Там же... «Я видел твои сны»,  - тоже самое и Чарльз сказал ему однажды, верно? - Ни черта ты не видел, - прошептал Ксавье, осознавая, что пытается врать самому себе. Эрик видел все. Это Чарльз своих снов никогда не видел. Их сознания переплелись настолько прочно, что теперь найти конец одного и отделить его от другого не представлялось возможным даже телепату.  Именно поэтому тот мир так привлекал его. Эрик на другой стороне был словно магнит, собрание всего невозможного и нелепого, с чем мог бы столкнуться нормальный человек. Там они оба были ненормальными, даже не пытались ими казаться, и Эрик будто специально делал все еще сложнее.  - Не из этих он, как же, - скривился Чарльз, вновь заглянув в глаза своему отражению. Значит ли это, что Чарльз так сильно похож на женщину? Да, черты его, конечно, не слишком брутальны, но чтобы так...? Ксавье мог сколько угодно торчать перед зеркалом - сон рано или поздно все равно взял бы свое. Встреча с Эриком неминуема, и если Чарльз все правильно рассчитал, у него есть преимущество. Он покажет, кто здесь главный. Он объяснит Эрику, что если они хотят общаться, как нормальные люди, подобные сны придется прекратить и... Ох, ну конечно. Он так сильно озаботился своим внешним видом, что часть этой заботы проникла в их сны. Чарльз получил отклик почти сразу же, видимо, его родственная душа сейчас тоже спала и проецировала ответ сразу в сон Чарльза.  Ему снилось зеркало. Обычно зеркала во снах искажают реальность, отражают смутные силуэты, но в тот момент Чарльз видел себя невероятно отчетливо. Конечно, мелкие подробности стерлись из его памяти по пробуждении, но он видел и лицо, и губы, и скулы, и синий цвет в глазах. И длинные пальцы, и изящную шею, и острые ключицы, уходящие вниз, под рубашку. Черт, он действительно был красив. И это была не его мысль.  - Тебе так важно тело? - спросил Ксавье, когда из тьмы за его спиной отделился фрагмент и потянулся к нему, - А как же любовь душ?  Тьма постепенно формировалась, и вскоре за Чарльзом стоял силуэт человека, держащего руки над его плечами. Держащего, но не касающегося. Насколько Чарльз был отчетлив в отражении, настолько Эрик был искажен. Его тень звенела, чувствовалась, даже пахла как металл, но от самого него здесь не было ничего, кроме роста.  Да, теперь Чарльз знал: Эрик выше. - Не думаю, что это действительно то, чего ты хочешь, - сказал Ксавье, когда ощутил прикосновение металла к плечу. Эрик дотронулся, услышал его слова и сразу отпрянул, как дикое животное. Осторожный, не такой, как в том сне, когда по его приказу расплавленные ножи оплетали тело Чарльза, проникали под одежду и настойчиво изучали тело. - Ты невероятный, - голос был пустым, без интонаций, скорее, скрежет металла по металлу. Его Эрик будто тоже прятал, как и всего себя. От кого? От Чарльза? Почему?  - Почему? - шепнул молодой человек и прежде, чем успел подумать, коснулся пальцами края тени за своим плечом.  В отражении он видел, как Эрик вздрогнул.  А потом тень оплела запястье Чарльза, а потом - легла на плечо, а потом - скользнула по груди и спине, словно обняла за пояс.  И все - до невозможного осторожно. Чарльз оказался в объятьях своей родственной души, которая, похоже, считала себя истинным порождением тьмы, а Чарльза - искрой света.  По крайней мере, что-то похожее читалось в его глазах. «Серые, - осознал Чарльз, проснувшись, - Они серые, как сталь».  *** - Ах! Да! Боже, не останавливайся! О! Чарльз! Скажи, скажи это еще раз!  - Ты - самый соблазнительный мутант из всех, кого я когда-либо встречал.  Девушка закричала и достигла пика, глядя ему в глаза своими, широко распахнутыми. В них вспыхивали и гасли самые разнообразные оттенки эмоций, но Чарльз все равно ушел из комнаты неудовлетворенным.   Не то. Даже отражения взгляда в воображаемом зеркале, память о котором была затерта реальностью на подкорку сознания, оказалось достаточно, чтобы понять - все они раньше смотрели не так. И не посмотрят. Чарльз может овладеть тысячью женщинами, но ни одна из них не будет той, чей взгляд хоть сколько-нибудь сравнится с твердостью стали и ее обезоруживающей теплотой.     Если чертов Эрик хотел так уязвить Чарльза, у него определенно получилось. И всю дорогу домой Ксавье продумывал монолог, который обрушит на свою родственную душу, простраивал каждое слово, чтобы во сне вся полнота его возмущения достигла адресата.  Увы, все его старания снова - да сколько можно?! - канули в пустоту. Эрику снилось совершенно иное, и вряд ли он ответил бы на вызов Чарльза.  Одна комната. Одно окно. Один стол. Два стула. Ничего лишнего. В шахматной доске, стоящей на столе, слабо угадывались очертания знакомой таблички.  - Зачем ты это сделал? - Чарльз и правда хотел бы задать этот вопрос, но его губы двигались сами по себе, независимо от воли телепата. Эрик знал, что он спросит. И предугадал дальнейший разговор.  - Ни к чему портить дерево, - длинный, сотканный из тени палец провел по стертым надписям. Их надписям, - Мы можем общаться и так.  И голос все такой же. Никакой. Скрытый. Ненастоящий.  - Так - это как? - Мысленно, Чарльз. Нам с тобой не нужны посредники. Темная фигура сидела за столом, все такая же высокая...и по-прежнему больше о ней ничего нельзя было сказать. Только сталь сверкала, хитро, игриво и завораживающе. Чарльз не был уверен, что будь его воля, он бы занял место напротив. - Мне кажется, это не трудно, - Ксавье уже ничему не удивлялся, но Эрик все же решил разъяснить, - Мы привязали память к нашим надписям. К физическому действию, знакомому в реальности. Но разве для нас это не слишком просто? Мы гораздо умнее, Чарльз. Всех этих людей. - Ты прав. Мы умнее людей, - этого бы Ксавье не сказал, но сейчас за него говорил Эрик, - И что ты предлагаешь?  - Еще одно приятное физическое действие.  «Как то, что ты делал со мной в прошлых снах?» - чья мысль это была?  Но Эрик только передвинул черную пешку, не коснувшись ее ни одним пальцем, и одновременно с этим в голове - в настоящей голове, не той, что подчинялась воле Эрика - прозвучал его голос:  - В тебе что-то есть, Чарльз. Мне не хватало такого собеседника. Сыграешь? Твой ход.  «Собеседника ли?» - но свой вопрос Чарльз задал ему уже следующей ночью.  *** Одно передвижение по полю - одна мысль. Чарльзу эта концепция понравилась гораздо больше деревянной безвкусной таблички. Белый Чарльз против Черного Эрика. Игра - их личная иллюзия, мир только для двоих, и это навсегда? Разве мог о таком мечтать мальчик, просыпающийся от жутких кошмаров каждую ночь? А теперь у них будет самая долгая шахматная партия в истории, о которой никто никогда не узнает.  - Собеседник? Кажется, в последний раз ты от меня совсем не беседы хотел. И говорил, что я не интересен. Вот значит, как легко тебя переубедить? - Не пытайся уколоть меня, Чарльз. У тебя не получится. «Но здесь все должно быть иначе, - Ксавье осознал это почти сразу после того, как проснулся в первый раз, - Мало простого запоминания. Нам нужно большее».  Он хотел большего. Хотел дать это «большее» Эрику.  Ответ подсказала Рейвен, в очередной раз взбесившаяся из-за того, что не понимает названного брата:  - ...да ты спишь полдня! Пропускаешь мои слова мимо ушей! Когда я тебя бужу, ты не отзываешься! Мне купить горн и заставить тебя вскакивать каждый раз, когда я в него бью?! Чарльз понимал, зачем нужны шахматы, и почему они просто не могут вести диалог во сне. Отдельные слова скрадываются, стираются из памяти и превращаются в кашу. Память - вещь избирательная, и вскоре один из них просто забудет, о чем сказал другой. Шахматы скрепляют их сознания, делают связь еще прочнее, хотя порой Чарльзу казалось, что прочнее некуда. Их партия - высшая степень соединения родственных душ. Но сейчас Чарльз думал, что снова ошибся.  Память привязывается к физическому действию. Или запаху. Или звуку. Не горн, конечно, но...что-нибудь поинтеллигентнее? Что-то, на что сознание Чарльза будет откликаться каждый раз, когда Эрик садится за стол в их воображаемой комнате.   - Не помню, чтобы я нанимал тебя оформлять комнату. - Это же обычный колокольчик, Эрик.  Который Чарльз непрерывно держал в мыслях, и который - о, чудо! - работал, хоть это и было невероятно. Несуществующий предмет теперь существовал в их головах, а они ломали все известные законы о родственных душах.  Теперь Ксавье знал, когда Эрик отходит в страну грез, и нужно было лишь соответствовать его расписанию. По началу Чарльз пытался делать именно так.  - Где ты научился играть? Я чего-то не знаю, и в лагерях были турниры по шахматам? - Ты многого не знаешь, Ксавье. Но это Шмидт научил меня. Иногда он отрывался от своих...экспериментов, и ему становилось скучно.  Это был их первый непрерывный диалог, который они вели осознанно. Чарльз, уже знающий примерный распорядок дня Эрика, специально пропустил лекции, и едва колокольчик в его голове звякнул, провалился в сон, соединяя его со сном Эрика.  - Эрик, прости. Я не должен спрашивать. - Забудь. - Вот увидишь, однажды он получит по заслугам. - О, я даже не сомневаюсь. Однажды обязательно получит. Эрик принял «нововведение», как должное.  «Твой ход», - сам себе сказал Чарльз и за недолгое время научился засыпать по зову колокольчика. Реальный мир теперь стал лишь фоном для их бесед, настоящие люди - декорацией, а Рейвен...Чарльз же все равно любил ее, разве нет?  - Почему ты всегда вздрагиваешь, когда переставляешь фигуры? - Что? Вовсе нет. - Твоя рука всегда замирает прежде, чем коснуться фигуры, Чарльз. Я ведь не слепой. - Я так думаю. - Когда ты думаешь, ты выглядишь сексуально. А в такие моменты ты кажешься....испуганным. Чарльз пропустил этот внезапный комплимент мимо ушей, и подвинул белого коня ближе к королю. - Твой ход, Эрик. Это по-прежнему была их первая партия, но такими темпами они сыграют их еще очень-очень много прежде, чем одному из них наскучит. Чарльзу уж точно нет. - Это подсознательно, - добавил он, заметив, что Эрик все еще смотрит на него, - Прости. - Откуда вылезает это подсознательное, Чарльз? Это потому что они из металла? Ты знаешь о моей силе? Забавный вопрос, учитывая, что несколько снов назад Эрик сам демонстрировал ее...но сны есть сны, в них можно что-угодно, и Эрика, видимо, интересовало настоящее. - Я чувствую ее. В каждой фигуре, - Чарльз не взял - погладил белого ферзя пальцем, с удивлением впервые заметив, что Эрик, следивший за его руками, при этом действии слегка вздрогнул. Оу, - В воздухе. В твоем голосе. Просто чувствую и все. - И как? Она тебя пугает? Ужасает? - Больше подойдет слово «завораживает». Это великий дар, Эрик. - Скорее, проклятье. Чувства Чарльза не могли уместиться в существующие слова, и он вложил их в белую ладью, поставив ее напротив чужого ферзя. Не по правилам. «Ты можешь отказаться и съесть меня. Твой ход, Эрик». Черный ферзь обогнул ладью, оказавшись на другой стороне поля. - Не думал, что найдется тот, кого это не испугает. Ты первый, кому я рассказал. То есть, не перед тем, как убить. Чарльз принципиально игнорировал эти периодически проскальзывающие в их разговорах жуткие намеки. Возможно, Эрик просто красуется. Пожалуйста, пусть он просто красуется. - Польщен. О твоих предпочтениях я тоже первый, кто знает? - Предпочтениях? Чарльз коротко усмехнулся, прикусил нижнюю губу и пальцем очертил силуэт черного короля, очень медленно, давая Эрику возможность представить на его месте что-нибудь другое. - Я не такой! Это все ты. Наша идиотская связь. Рука дрогнула, и король, скатившись с доски, упал на пол. Чарльз впился пальцами в стол, чувствуя, как игривая улыбка сама собой превращается в озлобленную гримасу. Как легко его, однако, уязвить. Одного слова достаточно...нет. Одного слова от ЭРИКА достаточно. - Она не идиотская! Он отпрянул назад, скрестил руки на груди. Отвернулся к окну. Закрылся. Как обиженный ребенок, но именно таким себя сейчас чувствовал Ксавье. Ребёнком, с которым взрослые с большим интересом играли в его детские игры, а потом сказали, что его увлечения - глупости, и сам он дурачок. Идиот. Чарльз покосился на Эрика, ожидая увидеть презрение или равнодушие, но вместо этого тот...протянул ему руку? Настоящую руку, не темный туманный силуэт. Живую, большую, светлую, с длинными пальцами, и эти пальцы...Боже мой! Через весь стол Эрик потянулся к нему, навис над доской, чтобы коснуться Чарльза своей настоящей рукой, своими длинными пальцами, и Ксавье позволил ему. Эти длинные пальцы очертили его скулу, убрали с лица прядь волос и коснулись поджатых губ. Эти длинные пальцы хотелось почувствовать ниже, на шее, груди и в... - Эрик? - Прости, Чарльз. - Уже простил, - Ксавье сглотнул, и от этого длинные пальцы сместились еще ближе к губам. Чарльзу пришлось говорить, почти не открывая рот, чтобы Эрик случайно не воспринял это, как приглашение, - Просто не называй ее так. Она - важная часть моей реальности. Все фигуры на доске будто уменьшились, потускнели. Эрик коснулся двумя пальцами подрагивающих кончиков губ Чарльза, убрал руку, а тому показалось, что это могло бы быть похоже на очень своеобразный поцелуй. Отстроченный поцелуй. Никогда бы не случившийся поцелуй. - Я хотел бы видеть тебя частью своей реальности, Ксавье. Но там только... Он махнул рукой в сторону окна. - Тьма. *** Если бы несколько лет назад Чарльзу сказали, что он будет ревновать свою родственную душу к его фантомной подружке, Ксавье рассмеялся бы и сказал этому человеку поменьше фантазировать. Однако сейчас ему было не до смеха. Едва зазвенел колокольчик, к которому они оба уже привыкли за столь долгое время, Чарльз провалился в сон прямо над своим незаконченным заданием по психологии. - Кто она? - молодая и не слишком привлекательная женщина стояла за левым плечом Эрика, пока тот раздумывал над следующим ходом. Она, как и все люди во снах Эрика, казалась пустой и малоинтересной, но само ее присутствие в их личном уютном мирке невероятно раздражало Чарльза. - А? - его родственная душа вскинула голову и удивленно посмотрела на Ксавье. Будто его возмущение не было так очевидно до этого! - Неважно, кто она. Я просто провел с ней некоторое время. Бедняжка все грезила о своей родственной душе. - Ты сбежал от нее? - Мне пришлось. Дела. - Ты путешествуешь? - Ищу кое-кого. - Кого? - Бога ради, Чарльз, можно я хотя бы здесь отдохну от того мира, ладно? Спасибо. Чарльз действительно позволил ему это, но легкий укол обиды так и остался в его сердце незаживающим следом. Сам он давно перестал следить за собственной личной жизнью, да и о какой личной жизни может идти речь, когда ты двадцать четыре часа в сутки ждешь заветного звонка колокольчика? Эрик - его личная жизнь. Но что он для Эрика? Развлечение? Возможность отвлечься от трудностей реальности? Кого он ищет? *** - Мистер Ксавье, мы невероятно ценим ваш ум и таланты, но даже ради такого одаренного молодого человека Оксфордский университет не может делать исключений. Правила везде одни. - Я понимаю, сэр. Простите. - Профессора жалуются на вас за постоянное отсутствие, несоответствие заданным срокам и неуважительное поведение на лекциях. Чарльз, вы что, совсем ночью не спите? - Сплю, сэр. - Возможно, дело в вашей родственной душе? - его не хотели выгонять из университета. Это было видно невооруженным глазом. Ему хотели помочь, - Если у вас с этим проблемы, запишитесь в группу поддержки родственных душ. Они помогут вам разобраться. Только не забрасывайте учебу, мой друг. Стране нужны такие светлые умы, как ваш. - Я учту, сэр. Конечно, Чарльз не пошел в группу поддержки. Вместо этого он нашел удобное дерево неподалеку от кампуса и устроился под ним, прикрыв лицо книгой по психологии. Было бы здорово привести Эрика сюда, познакомить со всеми. Он ведь умный, ему бы понравилась учеба, получил бы степень, устроился бы на приличную работу, а потом... Что - потом? Свадьба, жена, дети? Забыл бы о Чарльзе и сталкивался с ним лишь во снах? Нет, Ксавье бы его не отпустил. Они бы вместе окончили университет и уехали куда-нибудь в путешествие. Эрик же любит путешествовать? Кого он ищет? Колокольчик зазвенел тревожнее, чем обычно. - Эрик? - Чарльз огляделся и передвинул фигуру. Судя по раскладу, побеждал пока не он, - Эрик, твой ход. Эрик, где ты? - Здесь, - Ксавье повернулся на голос и прямо напротив увидел настороженно сверкающую сталь, - С тобой кто-то есть? - В смысле? Эрик, что происходит? - Мне показалось, ты привел кого-то. - Тебе показалось, мой друг, - понемногу, совсем по чуть-чуть, тьма вокруг его родственной души расступалась. Возможно, однажды он предстанет перед Чарльзом таким же открытым, как Ксавье перед ним. Тьма за окном оставалась все такой же непроглядной. - Эрик, все хорошо, - молодой человек протянул ему руку, чтобы подкрепить свои слова рукопожатием, - Обещаю, я никого не приведу сюда. Здесь ты всегда сможешь найти покой и защиту. Эрик обхватил его ладонь, сжал и вдруг дернул Чарльза к себе. Тьма, окружающая его, облекла их обоих. Ксавье оказался прижат к чужой груди и, как наяву, услышал бешено колотящееся сердце. - Я тебе верю, Чарльз, - слишком много страха в голосе для того, кто одним движением руки может смять металлический лист, - Только тебе и верю. Ох. Черт возьми. Это ведь не должно быть так приятно. *** - Чарльз, пожалуйста. Поговори со мной. Ты со мной совсем не разговариваешь. - Неправда, - колокольчик пока молчал, у Ксавье было немного времени на сестру, - Я всегда готов выслушать тебя. - Мне не надо, чтоб меня выслушивали! Я хочу знать, что с тобой происходит. Чарльз, - Рейвен присела на диван возле него. Такая взрослая...когда она успела стать такой взрослой? - Я читала, что люди часто идеализируют свои родственные души. Не замечают их недостатки, понимаешь? Это нормально, так со всеми случается. Но твой Эрик...Чарльз, он же убийца! - Ты его не знаешь. - А ты знаешь? Что тебе о нем известно, кроме того, что он показывает в своих снах? - Перестань. - Я просто не хочу, чтобы он на тебя плохо влиял. Не лучше ли дать полиции разобраться с ним? - Он хороший человек, Рейвен. - Ты ведь хороший? - Твой ход, Чарльз. - Моя сестра думает, что ты на меня плохо влияешь. - А ты как думаешь? - Даже если так, то это меня не пугает. - Очаровательно. - Эрик? - Да? - Где ты сейчас? - Это так важно? - Мне кажется, с тобой что-то не так. Может, я могу помочь? Что случилось прошлой ночью? - Реальность сильно влияет на сны. Я просто...забудь об этом. - Забыть твои слова о том, что я единственный, кому ты веришь? - Твой ход. - Неужели в твоей жизни больше не осталось никого, друг мой? - Нацисты забрали у меня всех. А теперь, или ходи или мы займемся чем-нибудь другим. - Например? - Я превращу эти металлические фигуры во что-нибудь жуткое и трахну тебя этим. Чарльз торопливо передвинул фигуру. *** - Ты как будто не здесь, - Ксавье подпер ладонью подбородок и одарил мужчину долгим взглядом. Тот сидел в кресле, поджав ноги, совсем по-детски, и это было бы даже мило, если бы не мечущийся взгляд и мерцающий силуэт. Понемногу исчезающий силуэт. - Я скоро проснусь. Меня ждут там, - Эрик коснулся окна, за которым привычным пейзажем разливалась тьма, и вздохнул, - Не хочу уходить. - Так не уходи. - Не могу. Есть вещи, которые нельзя отложить. - Я тебе, помочь, конечно, не могу, - уже не вопрос - утверждение. Чарльз привык слышать отказ. Эрик усмехнулся. - Ты слишком хороший для моей реальности, Ксавье. Иногда мне кажется, что тебя на самом деле нет, и все это - плод моего больного сознания. Чарльз не стал ему говорить, что когда-то в детстве думал так же. Только наклонился вперед и коснулся чужой руки кончиками пальцев. Заставил поднять взгляд. Заглянул в устало мерцающую сталь. Слегка улыбнулся. - Ты можешь рассказать мне что угодно. Я пойму, клянусь. Я всегда буду здесь, и какие бы ужасы не подстерегали тебя там, в реальности, ты всегда сможешь вернуться сюда...ко мне. Понимаешь? Эрик молчал. Взгляд его, усталый, тревожный, какой-то болезненно испуганный, метался по лицу Чарльза, как бабочка, пойманная в банку. Ксавье почему-то казалось, что он единственный, кто видит Эрика таким. Все остальные знают лишь силу и уверенность, но никогда - его настоящего. - Можем даже остаться здесь...если хочешь. Эти слова вырвались у Чарльза непроизвольно, но были настолько правильными, что он просто не посмел забрать их назад. Эрик ошеломленно замер. - ...навсегда. И усмехнулся. - Не предлагай того, на что не готов, Чарльз. *** - Я знаю, где его искать! Как долго я этого ждал! Едва ли Эрик был настроен на игру. Шахматы сами собой скользили по полю, сталкивались, выстраивали неведомые доселе комбинации. - Что? О чем ты? - Ci vediamo, caro! -Эрик?! Эрик, ты в Италии?! *** - Снова ушел...я так устал... Чарльз уже был готов на коленях выпрашивать правду, но только передвинул пешку вперед. - Твой ход. - Я всегда на шаг позади. В чем моя ошибка? - В том, что ты все пытаешься сделать один, мой друг. - Я все равно не позволил бы тебе быть рядом. - Потому что я тебе там не нужен? - Потому что ты слишком нужен здесь. А они заберут тебя. От чего это абстрактное «они» напугало Чарльза больше, чем разговоры о тьме и убийствах? *** - Эрик, отпусти. Эрик! Доска перевернута, и они почти лежат на столе. Эрик прижимает его сверху, удерживает за запястья. Взгляд полон ужаса и какого-то совершенно незнакомого Чарльзу безумия. Одна рука тянет Ксавье сзади за шею, и чужое лицо утыкается в его волосы. Глубокий вдох. Один на двоих. - Я мог бы убить тебя. - Я бы не дал причин. - Пожалуйста, не давай. - Обещаю. - Если я умру, смогу ли снова увидеть тебя? - Если ты умрешь, то навсегда останешься в моих снах. Но ты не умирай. Хорошо? - Не могу обещать. *** Как же давно Чарльз в последний раз сталкивался с неосознанными снами! Благодаря друг другу они с Эриком превратили ночь в самое спокойное время суток, далекое от ужасов реальности. Там были только они вдвоем и никого больше. От того эта ночь стала одной из худших для телепата. - Ты не посмеешь снова уснуть! - Рейвен не просто сердилась - была в бешенстве, - Только не сейчас, Чарльз! Колокольчик в его голове надрывался и затягивал Ксавье. Он так привык, что уже не мог сопротивляться. - Я говорила с врачами! Тебе выпишут специальный курс экспериментальных лекарств, они ослабят вашу связь. К черту твоего Эрика! - Не говори о нем так. Он... - Чарльз! Сегодня все было иначе. Не было их комнаты. Ни стола, ни доски, ни шахмат, ни привычного окна с тьмой за стеклом. Зато было другое стекло, и Чарльз не сразу понял, что смотрит на мир через него. Так же он не сразу понял, что снова, спустя многие годы, находится не в своем теле. И что через стекло смотрит на самого себя. - Чарльз! - голос Рейвен доносился откуда-то издалека, и для телепата он был лишь эхом минувшего дня. - Сделай это, Эрик, - тяжелая, большая рука легла на его плечо, и Чарльз осознал еще одну вещь - он больше не высокий, наоборот, совсем низкий, как...ребенок. Он был маленьким Эриком, и он смотрел на Чарльза Ксавье, прикованного к странному стулу с ремнями, через стеклянную стену. И вокруг угрожающе мерцали сталью различные острые предметы. Когда-то в детстве Рейвен превращалась в брата, и тот смотрел на себя со стороны. Жутковатое, но забавное зрелище. Так вот, это было совсем другое. - Из-за таких людей, как он, ты не сможешь исполнить свое предназначение, - не было смысла поворачиваться, чтобы понять, кто стоит рядом. Присутствие этого человека Эрик всегда ощущал даже на другом конце лагеря, - Он будет стараться помешать тебе, мой мальчик. Соберет людей и пойдет против нас. - И что мне делать? - тогда он действительно еще не знал ответ. - Ты должен его остановить. - Как? Все было неправильно. В том, как Шмидт открыл перед ним дверь, в том, как забился под ремнями при виде их Чарльз. Казалось, что это воспоминание, но искаженное, исправленное воспаленным сознанием с учетом нынешних...интересов Эрика. Плохое воспоминание, ставшее кошмаром. - Его заслали сюда наши враги. Он пытался изменить тебя, - та же большая рука сместилась на щеку Ксавье и пренебрежительно хлопнула по ней. Чарльз дернулся. Когда-то его на месте был кто-то другой. Что с ним сделал юный протеже доктора Шмидта? - Покажи ему, что случается с теми, кто пытается нам помешать. - Но, herr Doctor, он же безобиден. Почему мы просто не можем отпустить его с миром и доказать людям, что мы лучше их? - Мир - не наша цель, Эрик. Начинай, если не хочешь оказаться на его месте. Чарльз видел страх в своих собственных глазах. Первобытный ужас неандертальца, впервые столкнувшегося лицом к лицу с представителем высшей расы. Не его эмоции, чужие, давние, они, однако, казались слишком естественными в голубых глазах, и, что главное, производили огромное впечатление на юного Эрика. Когда тот потянулся к острому инструменту, лежащему рядом, рука его дрожала. Шмидт поцокал языком. - Что я тебе говорил, Эрик? Без рук. Только твой дар. Ремни на запястьях Чарльза затянулись туже. Он не чувствовал этого, потому что находился в другом теле, но видел, как перекосилось бледное, испуганное лицо. - Посмотри на этого человека, - продолжал доктор, - Осознай, что из-за таких, как он, наш вид гибнет. Он заслуживает боли. Юный Эрик не хотел никому вредить, особенно этому странному человеку перед ним, почему-то кажущегося таким знакомым, но с каждым словом доктора сердце его понемногу наполнялось решимостью. Он уже делал это раньше. Нужно было лишь повторить во сне некогда пройденный сюжет. Тогда все закончится. «Чем я это заслужил? - мысли Чарльза было трудно отделить от безумного огненного потока в голове юного Эрика, но этот вопрос он ощутил очень явственно, - За что ты меня так наказываешь?» Никому бы не понравилось смотреть на свои пытки. Чарльз не был уверен, что выдержит это зрелище, тем более, если будет его непосредственным участником. Тем более, если при этом придется быть в голове юного Эрика. «Не делай этого, прошу». Он не мог слышать. Металлические застежки на запястьях сжались еще крепче, и лицо Чарльза исказила гримаса боли. - Вот так, мой мальчик. Продолжай, - голос этого урода был невыносимо довольным, - Заставь его страдать. Разозлись на него. Давай! «Это всего лишь страшный сон, Эрик. Тебе нужно проснуться». Сила, пахнущая кровью, болью и металлом постепенно заполняла его сознание. Он думал о матери, о том, как больно было ее потерять, о каждом мгновении, проведенном на операционном столе. О цифрах на своей руке. «Эрик, не надо!» Чарльз закричал, когда ремни до хруста впились в его грудь. Железная цепочка скользнула по шее, как змея, и вспорола плоть. Эрику хотелось закрыть уши, но он только выше вскинул руки, которым теперь подчинялась каждая металлическая вещь в комнате. Чарльзу было больно за них обоих. - Ненавидь его! Так же сильно, как он ненавидит тебя! «Я не ненавижу тебя, Эрик. Даже если ты убьешь меня сейчас, я просто не смогу. Пожалуйста. Я умоляю тебя. Проснись. Не позволяй этому кошмару взять над тобой верх». Тонкий скальпель по воздуху переместился ближе к ним и застыл у лица Чарльза, совсем близко, настолько, что тот перестал дергаться, опасаясь за сохранность глаз. У Эрика не было точного плана пыток, он действовал по наитию, и от того было еще страшнее. Маленький мальчик, импровизирующий на тему смерти, которому Чарльз когда-то присылал сноведения о зеленых лугах и милых пони. Хотелось закрыть глаза и больше никогда не открывать. «Эрик, умоляю! Это я, Чарльз Ксавье, твой друг, твоя родственная душа! Услышь меня! Ты же обещал, что не будешь убивать меня, Эрик!» - мысли, одна за другой, ударялись о металлическую стену в сознании мальчика. Он был всего лишь ребенком, он не знал о будущем, об их дощечке с надписями, об их комнате и шахматной партии. Заблудившийся ребенок, одинокий, потерянный, в другое время Чарльз обнял бы его и попытался достучаться, но сейчас его тело лежало перед ним на столе и извивалось под лезвием скальпеля, расчерчивающего кровавые дорожки. Так что этот Эрик сейчас не интересовал Чарльза. Он пытался докричаться до ЕГО Эрика. «Ты уже давно не ребенок! Очнись!» - Теперь займись его руками, мой мальчик. Вы только взгляните на эти пальцы, - Шмидт поцокал языком и поднял руку Чарльза, насколько позволяли ремни кресла, - Взгляни, Эрик. Какие тонкие. Как приятно их, должно быть, ломать! И какие холодные, ничего себе... «Не надо...» Мальчик повторил действие доктора, коснулся чужой руки, и в этот момент он наконец встретился взглядом с человеком, которого собирался медленно доводить до агонии. Чарльз Ксавье смотрел на юного Эрика с ужасом и отвращением, которые были столь сильны в его голубых глазах, что сердце ребенка екнуло и торопливо покрылось металлом. Инстинкт самозащиты. Либо мы их, либо они нас. Но в этом сознании был не только ребенок. «...И как? Она тебя пугает? Ужасает?» «Больше подойдет слово «завораживает». Это великий дар, Эрик». «Теперь ты меня боишься?» - услышал Чарльз знакомый голос в голове, и едва не взвыл от облегчения. «ЭРИК!» «Чарльз?» «Слава Богу, я думал, это никогда не кончится!» «Я был далеко...но потом услышал твой голос и пришел. Где мы?» «В одном из твоих кошмаров». «Что? - протеже Шмидта продолжал под пристальным надзором осторожно - пока что - вспарывать чужую плоть скальпелем, и Чарльз на столе вздрагивал от каждого его действия, - Боже, Чарльз! Прости меня!» «Все хорошо, просто вытащи нас отсюда. У меня не получается проснуться». Теперь в голове ощущалось на два сознания больше, чем положено, и два их них пылали, как зажжённая спичка. Взрослый Эрик искал выход, и с каждой секундой его разум подавлял юного, но эмоции от этого слабее не становились. Напротив, гнев и боль превращались в нечто более...осознанное. Взрослое. Сильное. Непокорное. «Эрик, тебе нужно успокоиться». - Что же ты остановился, Эрик? - Шмидт повернулся к мальчику и развел руки, - Разве не этого ты хотел так долго? Вот же он, прямо перед тобой. Наконец-то покорный. Возьми его, мой мальчик. Но уже не мальчик - взрослый мужчина, сжимающий запястье Чарльза своими длинными пальцами. Грубо, до боли сжимающий жестокими, сильными, дрожащими пальцами. - Овладей им. Все было не так. Детский разум подавлялся взрослым, и детский кошмар превращался в... - Ты полон гнева, сынок. Дай ему выход. Возьми то, что так долго желал. «Эрик, послушай...» Их рука дёргается сама собой, бьет Чарльза по лицу и хватает за волосы, оттягивая голову назад. Нет, не сама собой. Ею не владеет только Ксавье. - Сделай это, мой мальчик. «Эрик, это только сон!» Пелена гнева и похоти застилает их глаза. Чарльз бьется под ними, когда они перекидывают ногу через кресло и садятся сверху на его бедра. Зубы впиваются в горло, в кадык, язык с пошлым влажным звуком проходит по кровавым дорожкам, оставленным лезвием скальпеля. Телепат бьется на краю сознания. Эрик совершенно себя не контролирует. Гнев, боль и похоть мешают видеть и дышать. Он все еще маленький мальчик, выполняющий приказы взрослого. Ткань на груди рвется, и пересохшие губы жадно льнут к обнажившийся плоти. Руки шарят по брюкам, ища ремень, оглаживают бедра, ноги, язык продолжает исследовать шею, и из горла вырываются рваные горячие стоны. Мальчик? Он уже не мальчик. Монстр, слушающийся лишь своего создателя. «Эрик, перестань!» Он чувствует его похоть, его ярость. Эрик возьмет его силой, он хочет взять его силой, почувствовать упрямые руки на своих плечах, впивающиеся в плечи до боли, а потом вывернуть их, прижать к спинке кресла, поставить Чарльза на колени и войти в него, резко, насухую, сразу до конца, чтобы Ксавье взмолился о пощаде, заскулил своим сладким голосочком. Эрик заткнет его, как-нибудь заткнет, например, пальцами, будет трахать в рот, пока имеет сзади, жестко и быстро, а потом еще раз и еще, до тех пор, пока не насытится этим телом... «Ты монстр». Его сознание воспалено. Оно пылает огнем. Металл скользит меж их обнаженных тел, и Чарльз плачет где-то в глубине их рассудка. Во всем виноват гнев. Он застилает глаза. С ним Эрик не может бороться. «Эрик, хватит!» Он безумен. «Эрик, довольно!» - Закончи с ним, мой мальчик. «Эрик, остановись!!!» Шелест одежды, все тело скованно одной лишь целью. Он безумен, он в ярости, он - чудовище, и из последних сил Ксавье кричит, разбивая вдребезги металлические стены кошмара: «ЭРИК, УСПОКОЙ СВОЙ МОЗГ!» - Ты кричал, - когда Чарльз приходит в себя, за окном уже темно, а Рейвен сидит возле него на диване. Она больше не выглядит злой, не пытается возмущаться, но явно очень устала, - Хотела вызвать врача, но потом подумала, что ты будешь против. Все закончилось? - Да, я... - Вот и хорошо, - девушка встала, - спокойной ночи. - Рейвен! - Чего? - Останься со мной. Пожалуйста. Он не мог рассказать сестре о том, что произошло, но ее объятья когда-то были важной частью его пробуждения. Как Чарльз мог забыть? *** - ...А еще у меня такие большие когти и я такой: «Лучше бы вам не лезть!» И они такие: «А че ты нам сделаешь?» И я такой хрясь-хрясь и протыкаю их, прикинь? Мисс Максимофф прижала к груди маленького сына, размахивающего руками, и вздохнула. Едва Питер научился говорить, с его языка стали срываться описания жутких, омерзительных картин: Кровь, боль, крики, железо, убийства, обнаженные женщины, далекие страны. И пускай сам ребенок еще не понимал всего ужаса происходящего, даже радовался таким красочным снам, его мать заранее ненавидела родственную душу сына. Что ж он за жестокий мудак такой? *** Эрик больше не спал. А если и спал, то совсем недолго. Воспаленные смазанные картинки имели мало общего с их рассудительными беседами, и с каждой ночью Чарльз все больше убеждался - его избегают. А еще - Эрик занят чем-то очень важным. Ведь он совсем-совсем не спит. Эрик не спит... А Чарльз спит. Чарльз ждет. Чарльз в очередной раз стоит посредине их комнаты, сдвигает очередную фигуру, думает: «Твой ход, Эрик». И ждет ответ. Потому что им нужно поговорить. Потому что они связаны. И даже если Эрик не простит себя, Чарльз простит в любом случае. - Ты не виноват. «Твой ход, Эрик». - Это все Шмидт. «Твой ход, Эрик». - Пожалуйста, вернись. Тебе нужно поспать. «Эрик? Твой ход». За окном - беспросветная тьма, но есть в ней что-то неправильное, дикое и голодное. Как угольная пантера, притаившаяся в темноте. Но кто был пантерой? Эрик? По чьему следу он идет? Их комната перевернута. Стулья раскиданы по углам, колокольчик сорван и валяется где-то на полу. Стена пузырится, штукатурка отходит слоями... Здесь была штукатурка? Только доска стоит нетронутая. Единственное, что меняется на ней - положение фигур, каждую ночь, раз за разом Чарльз переставляет их за себя, думает: «Твой ход, Эрик». И, не получив отклика, ходит за него. Эта комната стала его личной тюрьмой, такой пустой без сознания Эрика, и теперь Чарльз понял, что снится тем, кто лишился своей родственной души. Оказалось, в этом нет ничего страшного, и Рейвен не стоило жалеть. Они просто видят собственные сны, как нормальные люди...если бы в их мире это было нормально. Но Чарльз и так никогда не считал себя нормальным. Рейвен перестала спрашивать об Эрике после того, как ее брат перестал просыпаться в холодном поту. Она казалась почти довольной, если бы не периодические истерики в стиле: «Почему я не родилась нормальной?!» Но это ничего, это они переживут. Это ведь не разгневанная родственная душа, пытающаяся изнасиловать Чарльза во сне под надзором безумного немецкого доктора. Эрику Чарльз уже давно все простил. Клаусу Шмидту - нет. И себе никак не мог простить то, что без чужих снов ему действительно стало намного легче. Он закончил научную работу о мутациях. Был готов ее защитить. Профессора называли Ксавье юным трудолюбивым гением и будущим современной генетики. Секс стал постоянным, ведь теперь Чарльз не боялся услышать заветный звон и отключиться прямо посреди действа. Жизнь будто бы стала налаживаться. Только Эрика в ней не было. То, что ты сделал - очень грубо и невежливо по отношению ко мне. Так и есть. Я не отрицаю. Но можем мы это обсудить? Пожалуйста? Эрик? - бесполезные слова, брошенные в пустоту, бесполезно передвинутая фигура, - Эрик, твой ход. Эрика в ней не было, и Чарльз ненавидел себя каждое утро, когда поднимался с постели и с улыбкой сообщал Рейвен за завтраком: - Сегодня никаких кошмаров. И завтра, и послезавтра, и на следующей неделе, и много недель после. Эрик спал так редко и мало, что Чарльз едва ли успевал разглядеть хоть что-то. Или, возможно, он просто научился подавлять их связь? Когда-то Рейвен говорила о таблетках... - Подай хотя бы знак. - Эрик, не будь ты такой свиньей! - Я скучаю по тебе, слышишь?! Если тебе стыдно ответить мне, то хотя бы в глаза посмотри, как мужчина! И непрерывно, сообщение за сообщением...только Чарльзу казалось, что дело не только в нем. Да, Эрику, может, и стыдно, но собственные цели и желания всегда были для него на первом месте, разве нет? Какая разница, что там испытывает его родственная душа? Нет, дело не только в Чарльзе. Может, и не в Чарльзе вовсе. Просто Эрик так занят, что у него не осталось времени больше ни на что. Даже на извинения. Это было обидно. Действительно обидно, и тогда Чарльз впервые по-настоящему разозлился на него. «Без Эрика тебе будет лучше, - отчаянно шепнул внутренний голос, уж больно похожий на голос Рейвен, - Ты сможешь жить нормально. Как всегда хотел». Впервые Чарльз не нашел, что ей возразить. *** - Профессор? Поговорим утром, когда протрезвеете. Чарльз думал об этом, когда читал мысли Мойры Мактаггерт и соглашался на встречу. «Он гораздо моложе Шмидта. Может, Шоу и не он вовсе». Когда проводил презентацию ЦРУ, рассказывал о мутантах и думал об Эрике, то повторял себе, как мантру: «У меня нормальная жизнь. Ну и что, что он отгородился? Плевать, что совсем не спит. Меня это не должно волновать. Без него мне будет лучше». Когда по дороге Рейвен одним взглядом спрашивала: «Дело в нем?» Чарльз мысленно отвечал: «Это ради общего дела. Эрик ни при чем. Без него мне лучше». И когда Ксавье почувствовал его сознание совсем близко, настолько, что их разделяли не многие тысячи километров, а лишь тонкий слой воды, каждая клеточка его тела завопила: «ОСТАНОВИСЬ». Если он утонет, сны Чарльза будут принадлежать только ему. Больше никаких внезапных пробуждений, недомолвок, жутковатых намеков, попыток изнасилования. Никаких снов о нацистских лагерях и пытках детей. Все его ночи станут нормальными. «Ты его почти не знаешь, Чарльз. Без него тебе будет лучше». Не знает? Лучше? О том, что он скорее умрет вместе с ним, Чарльз подумал уже после того, как его тело вошло в ледяные воды. Сознание Эрика пылало, совсем как тогда, во сне. Сила разрывала его тело изнутри, и прикасаться к такому человеку было больно и физически, и ментально. Чарльз обнял родственную душу руками и нырнул в его разум, как прежде - в воду. Ха, и правда. Больно. - Эрик. Как сладок был момент осознания! Эрик здесь. Живой. Настоящий. Рядом с ним. Пускай и погруженный в свою ненависть, пылает яростью, как факел. Не чувствует Чарльза, даже...не узнает его. «Эрик, ты утонешь». - Не оставляй меня снова. «Отпусти». - В нашей комнате холодно, а партию придется начинать сначала, потому что я перемешал все фигуры. «Успокой. Свой. Мозг», - это подействовало на Эрика, как ведро воды на голову...если бы они уже не были в воде. Он не мог не услышать знакомую формулировку, и мысли заметались, как тараканы, выстроились сразу в сотню предположений, разной степени безумия. Но все было до невозможного просто. Чарльз здесь. Рядом. И больше он Эрика не отпустит. - Кто ты?! - он смотрел на Чарльза и будто не узнавал его, но это ничего. Это они исправят. Это они обязательно исправят. Глубокий вдох. Один на двоих. Ксавье помог ему добраться до корабля, укутал в несколько слоев полотенец и мысленно оградил от всех остальных суетящихся человеческих созданий. Эрик смотрел на него с растерянностью и смущением. Все это время их сознания были тесно переплетены, неотрывны друг от друга, и Чарльз знал - теперь так будет всегда. Он прощупал лишь первый слой, чтобы убедиться: Шоу - Шмидт. Действительно не спал. Действительно пытался оградиться. На самом деле, очень стыдно. Его мальчик. Юный Эрик Леншерр, который так и не научился принимать взрослые решения. Теперь его война - их война. - Чарльз? - его голос звучал хрипловато и очень устало. Настоящий голос. Настоящее лицо, очень привлекательное. Настоящее тело, сильное, выносливое, которое Чарльз обнял за плечи и притянул к себе. И настоящие руки с настоящими длинными пальцами обхватили Чарльза в ответ. - Ты правда здесь? - Я никуда и не уходил. - Настоящий... - Эрик коснулся лица Ксавье, и рука его дрогнула, - Это все сон? Я не сплю? - Уже слишком долго. - Но почему...? Чарльз дотронулся до его губ, заставив умолкнуть и уложил чужую голову на свою грудь, вдохнув запах его волос. И настоящий Эрик совсем не пах металлом. - Чарльз, я... - Ты устал. Поспи, Эрик. И больше ничего не бойся. - Твой ход.