Дмитрий Глуховский. Текст
(почему-то плачу от этих строк)
***
Чонгук никогда не думал, что снова окажется в этом холле с раскидистой розовой сакурой на всю стену, в самой элитной высотке, но он попадает сюда опять и вовсе не случайно, но, к сожалению, без камеры и не с хорошим настроением (сука-жизнь). Память – злая штука (шутка?). Чонгук касается своих губ, Тэхён идёт впереди (встаёт вопрос: интересно, а он помнит? брызнет воспоминание). Губы в блеске, провокационный взгляд, «то, что их свяжет»? А связало ли? Тёмная квартира в ауре затхлого света и пыли, зимние вечера начинаются рано и у Чонгука нехватка витамина Д. Они не раздеваются с порога, даже не падают друг другу в жаркие объятия. Но на душе тревожно как никогда, и чем больше оглядываешься, тем труднее соображать. В спальне чёрные стилизованные обои, загоняющие прямиком в беспросветную яму, изящная стальная кровать с белым постельным бельём, так и не застеленным с утра. Напротив входной двери большие окна с выходом на балкон, с панорамой подсвеченного тысячами лампочками мира, воздушный белый ворс под ногами, как альпийская трава, на прикроватной тумбе бокал тёмно-красного, горького, в стеклянной пепельнице сжатые бычки – романтично и одиноко. Во рту оскомина. Тэхён первым делом включает свет (от чудищ) и загораются подвесные голые лампочки-защитники, качающиеся от неведомого ветра туда-сюда, в их жёлтом свете комната становится меньше, и прятаться прямо совсем некуда (прямо только в друг друга, во внутрянку поганенького месива). Чонгук не находит себе места и садится на пуфик возле постели, опуская голову. Что ж, пижамная вечеринка не веселит, хотя не такая уж и пижамная, не такая уж вечеринка… даже колпаков не купили (а презики?). Ким кидает куртку на пол, грешным делом допивая вино в бокале, и невзначай подходит к Гуку слишком близко, крутя в руке хрусталь. Не то чтобы Чонгук каждый день думал о том, что хотел бы отсосать хорошенькому парню, но упираясь взглядом в тазовые косточки и обтянутый джинсой пах, собирается с тяжёлыми, как мрамор, мыслями. Немного хмелеет воздушно-капельным путём, не пробуя на вкус чего-то крепче Ким Тэхёна… Чонгук садится перед ним на колени, опуская взмокшие ладони на мужской торс, плавно скользя по холодной пряжке ремня, навеяно страстно обводя контур подкаченных ляжек, минуя бёдра, упирается носом в застёжку и переводит дух. Откуда только набрался этим соблазнениям? Тэхён стоит неподвижно, закручивая локоны смольных волосы на указательный палец. Его малыш немного трусит, но это даже плюсом — значит есть чего ждать. Если рассудить честно, без самообмана, этого секса актёр хочет больше, чем когда-либо, и этого минета, и этого мальчика. Когда всё пресытилось, запретное как сладкая вата тает на языке сахаром. Чонгук справляется с молнией, высвобождая половой орган, уже настроенный на положительный лад. Теория была какая-никакая, практики только в чупа чупсах по малолетке – пересохло горло. Член горячий, твёрдый, отзывается взаимностью. А хочется сделать что-то запоминающееся и вообще… Тёплые губы складываются бантиком, целуют покрасневшую головку, Ким смотрит сверху потемневшими глазами, голова чуть набок. Гладит своего мальчика по голове, предлагая начинать. Потому что уже льётся из ушей. Чонгук берёт в рот несмело и чуть меньше половины, облизывая венистую кожу. Привкус не очень, запах тоже не впечатляет, но так даже больше заводит, а ещё – заглатывать глубже, а ещё – когда Тэхён придерживает за ушком, толкаясь самостоятельно, но не так чтобы до рвотных рефлексов. Яйца касаются подбородка и всё немножко (множко) через край сознания, чувства на максималках, горят трубы. Обхватывая тэхёновы ягодицы, Чонгук поднимает мутные возбуждённые глаза, помня, как глупо выглядела его одноклассница, и оттопыривает пунцовую щеку. Это-то не так уж и плохо. Тэхёну же нравится (!). Он же запрокидывает голову. Вот о чем говорили в школе: чему могут научить взрослые подрастающее поколение… Наверно сосать не сплёвывая. Тэхён вытаскивает член из горячего мокрого рта, убирая длинный волос слюны и спермы и утирая уголки губ – большой поступок. Помнится, У Рин он такое одолжение не делал, да ей и не претило мараться в естественных выделениях. Чонгука марать не хочется. Ким садится на корточки, ставит осушенный бокал с тихим стуком, сжимая чонгуковы щёки добела, впиваясь в поцелуй, почему-то жадный, почему-то страстный – вкус не очень. Ну хватит, полно… терпеть. Чонгук желанен, сам не представляет насколько и как. Куда. Тэ подхватывает его за талию, опрокидывая на кровать, стаскивая одежду с обоих, нетерпеливо оглаживая оголённые участки тела. Чонгук – бомба, Тэхён – подожжённый фитиль, и если рванёт – то по чёрным обоям, месивом поганых внутренностей, наизнанку чудища. А рванёт полюбому. Чон выгибается, тяжело дышит, когда пухлые губы кусают солоноватую кожу у пупка, стягивая джинсы. Градусов под сто по Цельсию, не меньше, во рту песчаный берег, волны удовольствия бьют о замыленный инстинкт самосохранения. Сирены не вопят, стихли. Пальцы бегают тут и там, как стая муравьёв, в ушах пустой канал и очень страшно, когда Тэхён замирает, обильно выдавливая обычный обезболивающий крем вместо смазки. Но кто здесь хитрая лиса? Кто здесь кролик? — Не бойся… – шипит, кусается, присматривает сладкий бочок. – Знаешь, как я боюсь? «Не знаю… Как?» Тэхён пристраивает мохнатую голову на внутреннюю сторону чонгукова бедра, придерживая за щиколотки, вводя палец в тугую мышцу, прячущуюся в жёстких волосах. Гуку неприятно аж до рези, стискивает зубы, потому что он не слабая девчонка для всяких хныканий. Внутри очень горячо и узко и пиздец как хочется загнать поглубже, скушать до последней крошки. «Не бойся…» Не успокаивает, но анальгетик работает. Очень страшно. Ким присовывает второй и третий палец, мажет больше крема, холодного, густого, гладит кожу в мурашках, и сам потеет как ненормальный. Очень. Очень страшно. Но Чонгук верит. И непонятно, почему взрослые не научили его не доверять незнакомым мужчинам, которые пытаются примоститься к заднему проходу и не могут войти с первого раза. Даже не за шоколадку или леденец, а за красивые пустые глаза, за статус проститутки, за… всего не перечислить. Нежность как нега, течёт по венам, Тэхён держит лицо своего мальчика крепко, не отпускает взгляда ни на секунду, шепча что-то неразборчиво, почти умоляет, но слёз не избежать и боли тоже. Боль как самая вкусная приправа в блюде. Делить крик на двоих – кручина любовников, ловя губами, собирая слёзы и замирая, чтобы дать привыкнуть. Резкий толчок и отчего-то маленькая струйка крови, которую мог заметить только один Тэхён. Ну точно девственницу берёт. Гук закидывает ноги старшему за спину, лезет обняться ближе, сохраняет это космическое тепло, множенное на атомы. Правильно… Пусть взрываются звёзды. Горит фитиль. Будет БАМ. Бух. Древний танец начинает знакомые движения: энергия приливов и отливов, для них светит одно Солнце, бриз мочит виски, тела вьются от изнеможения. Простынь измята кривыми точно семейство жёлто-пятнистых змей. У Чонгука слипаются ресницы, но он находит тэхёнов нос, губы, родинки наобум, цепляясь как за соломинку. Толчки то сильные, то замедленные, чтобы пробивало каждый раз с разрядом тока. Разряд приходится на простату, подлетают бёдра, и Чонгук силится не завизжать. Опытный хён не опытен, но пытается задевать клубок нервов, рдея от своей интуитивной находки. Быть взрослым клёво – думает на периферии сознания маленький десятилетний Чонгук. А почему клёво? Потому что взрослым можно заниматься чистейшей любовью, хотя здесь и не любовь (но охотно верится в это). Секс – отличная альтернатива близости во всех её проявлениях. Сердца вразнобой, клёвые мальчики не кончают вместе, но точно кончают. Оргазм обрушивается лавиной, а лавина белесая, мутная, течёт по бёдрам, смешиваясь в лёгкий розовый цвет. Тэхён облизывает губы в излюбленной привычке, скатывается рядом на живот, чувствуя упадок сил. Мышцы натянуты до изнеможения, болит задница. Оргазменная нежность пробирается в душу как сучка, хочется к кому-то приластиться, сохраниться, не потеряться в чувствах… огромного космоса. Тэхён целует голое плечо и медленно закрывает глаза, налившиеся свинцом. Он не хочет сразу уходить в душ, как делал обычно. В закрытой комнате витает запах одуревшего секса с нотками мускуса. Пусть снятся страшные сны. Пусть. Пусть. Здесь они не заберутся под колпак. Здесь постель, постель в которой… тысяча и одна история, соединяющая тела закономерным пазлом – плюс к минусу, пестик к тычинке, сосуд к сосуду. Безграничная энергия приливов/отливов и ветряных мельниц. Главное научиться ими управлять, без всяких суррогатов. За окном плачет январь тающими хлопьями. Чонгук пробуждается ни свет, ни заря, а напротив видит мерно вздымающееся тело. Тэхён, конечно, только притворяется что спит, ведь от него несёт табаком, потому что после такой физической нагрузки одна сигарета как бальзам на душу. Утренний ритуал, так сказать. — Хён… – сиплый голос, любимое обращение. Хён улыбается едва, мешкает под одеялом рукой, пробираясь под спину младшего, чтобы задубела конечность, но вообще-то, чтобы обнять. Вообще-то, чтобы не отпускать. «твой мускул, мой мускул это так просто до утра вместе» — Хён. — Чонгук… – низкий бас, любимое обращение. «я могу взять тебя быть с тобой пригласить тебя тобой» — Не уходи до утра. – Ответа не приходит, поступки говорят сами за себя. Конечность дубеет почти сразу.***
Очередное пробуждение начинается с ломки всех костей сразу, особенно в нижней части. Гуку снилось что-то спелое, яркое, наверно лето или яблоки. В детстве он любил яблоки, а кто их не любит? Чувство насыщения и умиротворения не отпускает, значит день обещался быть отличным. Иначе что это за обещание, которое не выполняется? Кролик щупает рукой остывшую постель, переводит взгляд на балкон, в открытую ванну, где выключен свет. Подскочив на месте, ойкнул, осел, забегал глазами по чёрным обоям. Но когда долго всматриваешься в бездну, то бездна тоже начинает смотреть в тебя – и это сука не смешно. — Тэхён? Чонгук сделал на пробу пару шагов, разминая все больные места. С голой пятой точкой прошёлся до кухни и гостиной, для большей уверенности забрёл в ванную, откуда ещё пахло шампунем с кофеином и ментолом. А Тэхёна нигде нет. Даже под кроватью. Спелые краски сменяются на черно-белые, с попавшей в поле зрения тумбочкой – на тускло чёрный. Грустно-грустно. Подойдя ближе, читает не с первого раза, и уж даже не со второго. А в руки и того не берёт, вдруг убьёт. «на такси» Белый блокнотный листок, размашистый почерк и приличная купюра денег, сильно перевалившая за оплату транспорта. «на такси» и всё. Проститутка уподобила своего протеже тому же статусу. Грязь скопилась не только между ногами и на бёдрах, грязь засела где-то между рёбрами, и так и не понятно – с левой, блять, стороны или всё-таки посередине. В ушах стоял гул. Но плакать никак нельзя, не в этой же чернушной яме. Чонгук замирает на десять минут, может на полчаса, час. Думает обо всём и ни о чём сразу, вспоминая о гордости. Но у таких людей как он, как его брат, нет право на достоинство (он миллион раз повторял это себе и в конечном счёте выучил). Да и о чём говорить, когда вчера его натягивал мужик в жопу, а тот рад ноги раздвигать. Финита бля комедия. Ну что ж, Ким Тэхён не облупится, если поделится своими сраными деньгами, Чон Чонгук не умрёт от этой подачки. Такси нынче обходится дорого. Девственность – втридорога выше. Всего лишь секс. Как здорово быть взрослым и крутым.***
Чонгуку впервые так фиолетово на всё. Он едет не к Намджуну домой, а к себе и Хосоку. Он его не выгонит хотя бы из физических соображений, Гука сейчас никакая сила не прогонит. В лифте тошнотворная надпись про любовь, ему хочется на неё плюнуть, но даже плевать лень. Пусть все ебутся и любятся, а он ебаться больше не станет. С мужиками точно. Горький опыт – тоже опыт. Только горче. В квартире гул тишины и звук работающего холодильника. Чонгук решает, что всё, мол, хватит гулять по чужим квартирам, когда есть своя, которую он между прочим оплачивает. Выкручивая оба крана на полную, набирает в ванну воды, закрыв слив, Чон сильно желает посидеть в воде и подумать или не думать, и кладёт взятые деньги на кухонный стол, вспоминая, что пора менять место работы. Вообще не его, полная лажа, заберёт аванс и купит Хосоку новые таблетки или отведёт к новому врачу. Другой цели в жизни нет. Вода слишком горячая, нервы слишком натянуты, боль скапливается в отдельных участках, а не всюду. Скользкой спиной под воду -нырь, не затыкая уши и нос для большей терапии. Но лучшая терапия подъехала на коляске, бултыхала ладонь в воде, как это делает Чонгук, купающий брата. От Хосока не укроется усталость и дрянное настроение. Впервые так, что близкий человек рядом – полезнее и действеннее всяких успокоительных. Молчать с братом по-особенному здорово, ведь разговор на уровне телепатии – они даже такое могут, да. — Тебе плохо? – Хосок по правде скучал, но так сразу не признает. И сам бы конечно не позвонил, прекрасно зная, что по сути младший не на улице, а в надёжных руках. — Что меня так выдаёт? – Чонгук старается улыбаться своими смешными зубами, хвастаясь родинкой. До истерики ещё полдня-день, по мере осознания происходящего, можно, типа, и посмеяться. Хосок показывает на свои глаза. Мол глаза. Глаза выдают. Грустные. — Мамины, – горделиво тянет младший. – И у тебя тоже. Он прав. У Хосока тоже абсолютно безнадёжные бездонные глаза. Омут. Яма. Чернушная.