Mezza Morta

Белый свет скользит под веки — Рюноске открывает глаза. В его голове все еще звучит рев Расемона, сейчас уже приятно тихого, сытого, затаившегося где-то внутри, так глубоко, что Рюноске был бы рад посчитать себя нормальным человеком, никак не связанным с чудесами и мистикой, самым обычным, простым, одним из многих муравьев гигантского муравейника города — немало таких раздавил он сам. Жаль только, что он уже слишком проснулся, чтобы и дальше наслаждаться этой приятной иллюзией. Рюноске приподнимается на локтях, рассеянно шарит рукой по пустой стороне постели — слишком живо сейчас в памяти тепло Ацуши, заснувшего рядом. Недовольство собой затмевает раздражение от резкого пробуждения. Рюноске страшно и странно — а ведь когда-то он просыпался от единственного шороха ветра рядом, не то что от произведенного человеком звука. Кто бы только мог подумать, что жизнь с Ацуши так сильно его изменит. Кто бы мог подумать, что он так быстро забудет все заветы Портовой Мафии, вбитые под кожу Дазаем еще в первые месяцы обучения. Хотя, по правде, Рюноске не в праве об этом жалеть. В конце концов, Ацуши дал ему гораздо больше. И все же Рюноске не сразу замечает его, неподвижным силуэтом замершим у окна — лунный свет льется со всех сторон, обнимает Ацуши, как обняла бы легкая ткань плаща, невесомого, будто паутина, едва ощутимая под пальцами. Но глаза его — Рюноске шумно сглатывает, стоит только Ацуши обернуться на шорох, встревоженно и резко, подобно дикому зверю, готовому сорваться с места, хотя как его сейчас-то иначе назвать? — горят многим ярче. Как иглы дрожат в них вертикальные зрачки, но взгляд, мимолетно скользнувший по Рюноске, бледно отливает янтарем. Именно такие глаза были у тигра, припоминает Рюноске, но сейчас они — на лице Ацуши. Его Ацуши. И даже то, что с такой наглостью посмело потревожить их хрупкий покой, засевшее в душе Ацуши невидимой занозой, тоже принадлежит Акутагаве Рюноске. Он решил так с самого начала. — Эй, — зовет Рюноске, но собственный голос подводит его — звучит недостаточно твердо, а хрипло, сдавленно, как после долгого приступа кашля. Как после тяжелой лапы тигра, легшей на хрупкую клетку грудных костей. — Эй, — повторяет Рюноске и властно манит к себе, как подманил бы испуганное животное, — иди ко мне. Благо, что это работает — человеческого в Ацуши так мало, как было мало доверия в самом начале их неловких, воистину комичных отношений. Он приближается: шагает так тихо, плавно, единым слитным движением оказывается рядом. И снова замирает, шумно раздувая ноздри, когда Рюноске поднимает руку. Его ладонь почти сливается с пронзительным светом луны, его ладонь не представляет никакой опасности — Рюноске мог бы лишиться ее в единый миг, вплоть до запястья, не успев ни моргнуть, ни сделать вздох. Но Ацуши радостно тычется в нее лбом, носом, влажно прихватывает губами, невольно коля острой кромкой клыков, обводит по-кошачьи шершавым языком длинные пальцы. И издает такие звуки, что у Рюноске сбивается дыхание. Хорошо, как же все-таки хорошо, что наутро Ацуши не вспомнит ничего. Иначе — Рюноске сложно даже предположить — кому-то из них и в самом деле придется сгореть со стыда. И тогда от столь сильной неловкости уже никогда не удастся спрятаться. Ацуши сворачивается подле него поверх одеяла, словно большая кошка, прижимается теснее и долго трется щекой о бок Рюноске, быть может, снова напрашиваясь на ласку, а, может, просто демонстрируя свое расположение пришедшемуся по душе человеку. Сложно сказать — за всю свою жизнь Рюноске ни разу не имел дела с животными. И, тем более, с такими особенными. Он долго лежит неподвижно, вслушиваясь в сопение Ацуши, его выравнивающееся дыхание, переставшее походить на частые тревожные рыки. И не сразу, одним лишь краем глаза, замечает, как исчезает с неба изломанная темными клочьями облаков луна. Хорошо, мысленно выдыхает Рюноске и лишь крепче смыкает веки — под ними масляными всполохами сыто ворочается Расемон. Облегчение горячей волной подкатывает к самому горлу. Сон замершего рядом Ацуши становится лишь спокойнее и крепче — теперь его больше ничто не тревожит. И не будет тревожить еще долгое время, а новый день окажется таким, как и всегда, теплым и светлым, по-настоящему хорошим — Рюноске и подумать не мог, как легко можно привыкнуть к такой жизни. Лишь об одном ему по-прежнему сложно думать, до того больно выворачивает кости собственное бессилие — но, в конце концов, вселенские циклы не то, что можно с легкостью поглотить силой Расемона. А значит рано или поздно все повторится вновь. Рюноске хочется верить, что к тому моменту он сумеет приручить к рукам еще одного зверя.