Mezza Morta

В приюте, где жил Ацуши, редко возникали новые воспитатели — все ограничивалось небольшим, уже привычным кругом людей, изученным вдоль и поперек до самой, казалось бы, совершенно незначительной привычки. Но даже если в этой схеме и случался сбой, и в воспитательский состав вводилось новое лицо, то навряд ли от него стоило ждать чего-то хорошего. Каждый новый человек в этом месте был той еще пороховой бочкой — целым ворохом совершенно неизведанных табу и пунктиков, на изучение которых требовалось время. А иногда — очень, очень много времени. Конечно же, если ты не абсолютный неудачник, угодивший сразу же под горячую руку. Но Ацуши, видимо, являлся таковым с самого своего рождения. — Ну-ка, иди сюда! Руки у новой воспитательницы были хрупкие, тоненькие, с аккуратными ноготками, выкрашенными в светло-розовый. Но хватка их, впившихся в кожу даже сквозь ткань тоненькой рубашки, отдалась тупой болью. Замешкавшегося Ацуши вздернули на ноги, тряхнули с такой силой, что он не сдержал всхлипа, слишком поздно поняв, что стоило бы себя одернуть — ну какому взрослому понравится захлебывающийся рыданиями сопляк, неспособный и слова сказать в знак оправдания. Хотя… разве эти самые слова вообще когда-либо выслушивались? — Ты только посмотри на себя! Что за уродец! В чужом голосе неприкрыто звучало раздражение — эмоция для Ацуши слишком знакомая, чтобы не распознать ее сразу же, еще только в зачатках. В конце концов, каждый взрослый в этом приюте считал его ни на что негодным. Никчемным. Совершенно бесполезным. Принять и смириться с этой мыслью до сих пор почему-то было слишком больно. Но гораздо больнее было сейчас от действий. Ацуши вскрикнул, часто заморгал, когда рука, обманчиво нежная, обманчиво слабая, крепко схватила его за отросшие пряди челки, потянула так, что брызнули слезы. — Стой смирно, кому говорю! — раздалось откуда-то сверху, и Ацуши послушался, замер, сглатывая подкативший к самому горлу ком обиды и боли. Он виноват, он сам виноват — в приюте каждый должен был сам следить за собой, укорачивать волосы, когда то требовалось, поддерживать определенную длину, но… Ацуши… Чем он только думал, как мог забыть, что эта новая так трепетно чтит все, даже самые глупые правила основного устава! Ножницы звонко клацнули у самого уха, больно дернув натянутые пряди — несколько волосков угодили Ацуши прямо на нос, замерли на щеках, защекотали шею. — Ну вот, — снова услышал он, но совсем невнятно, едва различимо, до того громко стучал в голове собственный пульс, — намного же лучше. Или, может быть, стоит еще покороче? Опасно блеснувший острый край оказался слишком близко к глазам — Ацуши сглотнул и зажмурился, крепко-крепко, до белых пятен под веками, показавшихся ему почему-то такими похожими на чью-то довольную улыбку. Хотя… это же ее он успел увидеть, прежде чем закрыть глаза, разве нет? — Ну вот, так же намного лучше. Ацуши выдохнул, впервые за эти мучительные несколько минут, и, приоткрыв глаза, неуверенно коснулся пальцами кончиков подровненной челки, удобно короткой, совсем не мешающей смотреть. Замерший напротив Куникида, впрочем, тоже выглядел излишне довольным. — Если хочешь, — недолго помолчав, снова предложил он, — я могу подрезать еще короче. Ну, например, вон ту, сбоку. Ножницы в его руке едва слышно клацнули. Перед глазами Ацуши вновь заплясали белесые улыбки. — Не стоит, — помедлив пару секунд, сказал он. И, стараясь выглядеть уверенно, благодарно улыбнулся. — Мне удобно и так. Пожалуй, о некоторых вещах Ацуши и сам сумеет позаботиться.