Долгожданный подарок

*** - Мооорраассс! Итить твое коромысло! Подь суды немедля! От грохота и последовавшего за ним рёва я вздрогнул и выронил кисточку. Блин, что эта дурында опять натворила! Моя названная сестренка хорошая и добрая, но бестолковая просто до бесконечности. Уже в пору жениховства вошла, по весне на свадебной неделе хороводы водит, а сама дите-дитем. Батька переживает очень, что не готова она, да ничего пока не поделаешь, разве что не пускать. Так эта мелочь сама рвётся! Ладно, разберёмся. Как раз братину закончу расписывать. Красиво получается. Внизу батька отчитывал нескладеху, что в сенях не убрала. Не впервой. Я потянулся. Можно и прерваться. Моя мастерская была на самом верху, на чердаке. Ещё в мою первую зиму в этом доме наверху все прибрали, расширили окно, сделали стол, полки вдоль всех стен пустили, а ещё Наррав, мой названный отец, смастерил для меня суперский стул, высокий, удобный, со спинкой, и кровать, когда я туда окончательно перебрался. Я вообще считаю, что мне просто невероятно повезло, и в своей новой жизни я встретил этих людей. Не совсем людей, если честно, а медведей-перевёртышей. Но лучшей семьи у меня не было. Но давайте по порядку. Раньше меня звали Савельев Валера, жил я и учился в Питере. Сам родом из Владимира, но так получилось, что после школы меня бабушка направила к своей подруге в Питер. Алевтина Егоровна оказалась потрясающей женщиной, статной, красивой даже в свои годы. По молодости была примой театра, блистала на сцене, в фильмах снималась, купалась в любви поклонников и всеобщем обожании. Сейчас почти не играет, но поклонники остались, да и друзьями за свою жизнь не самыми простыми обзавелась. Она по жизни выступала просто с королевским величием, даже в своем доме не допускала появления за пределами своей комнаты в халате и с неприбранной головой. Я когда в первый раз её увидел – аж опешил, боязно стало, как я с этой гранд-дамой буду на одной жилплощади жить. Но все мои страхи оказались напрасны: она была очень доброй, веселой, неунывающей, отзывчивой. До встречи с ней я знал только одного такого человека – свою бабушку, они начинали вместе в театре, но та не стала, как сейчас говорят, карьеры делать, а вышла замуж, да уехала с мужем. После смерти моих родителей к себе меня забрала, всем для меня была. Когда ехал в Питер, больше смерти боялся, что бабушкина подруга будет меня избегать и сторониться из-за моей внешности. Сейчас разъясню в чём моя особенность: я альбинос. То есть, полное отсутствие пигментации: розовая кожа, белые волосы, красные глаза. Скажете, мол, экзотика какая? Для меня это был полный ужас. Потому что, ко всему прочему, у меня была аллергия на синтетику, некоторые продукты и, что хуже всего, на некоторые лекарства. И большую часть года я ходил опухший, с красной рожей и слезящимися глазами. В школе я был местным ходячим страшилой. Я не был хлюпиком и мог дать, и давал сдачи. Не было случая, чтоб я вышел на улицу и не подрался, ни о каких друзьях и речи не было. Бабушка же всегда вела себя так, как будто я ничем от своих сверстников не отличался, поблажек мне не делала, не жалела, да я и не думал жаловаться, когда меня в школе задирали, хотя, бывало, каждый день в синяках домой приходил. Алевтина Егоровна подсказала мне самый идеальный для меня выход из положения. С её легкой руки я сменил весь гардероб, перешел на исключительно здоровое питание и стал пользоваться гримом. Бабушка это не очень одобряла, считала, что я за своими масками прячусь от людей, а это плохо, но не мешала, приняла мое решение. Полностью загримированный и с париком я ходил сдавать вступительные экзамены. Потом стал красить волосы и носить линзы постоянно. Под гримом отучился в универе. Обзавелся приятелями. Хотя друзей, как таковых, не было, поскольку меня считали странным типом. Почему странным? А как бы отнеслись к накрашенному парню? Кроме того, мне быстро надоедал один цвет, и цвет глаз, волос, палитру грима я менял чуть ли не каждый день. Одну неделю мог ходить слегка загорелым шатеном с голубыми глазами, затем оставлял глаза без линз, волосы без краски, наносил черный грим на кожу и вуаля – дроу местного пошиба. По-разному было. Многие на полном серьёзе полагали, что я гей. Но на то, что меня кем-то там считали, мне было глубоко индифферентно. Я знал, куда идти учиться. В нашей художке я был ещё не самым выдающимся фриком. С личной жизнью, конечно, был напряг. Не, девушки были, но мне не очень нравится, когда меня воспринимают как объект кунсткамеры, а потом хвалятся, как они с инопланетянином трахались. Ужас. Такой славы мне точно не надо было. На последних курсах я увлекся дизайном и после окончания универа планировал ехать в Англию, поступать в известную школу. Пока учился, я понемногу подрабатывал, деньжат скопил, планировал ещё год поработать, чтоб недостающую сумму собрать, бабушка тоже обещала помочь, так что мое будущее было ясным и прозрачным. На окончание универа Алевтина Егоровна вместе с бабушкой подарили мне машину, недорогую подержанную Калину, но я был счастлив! В конце лета устроился работать художником-оформителем в крупную торговую сеть. Все было классно. До того чертова предновогоднего вечера. Я после работы домой возвращался, довольный сверх меры: Алевтина Егоровна меня порекомендовала одному своему буржую знакомому, тому надо было пару стен расписать и еще по мелочи, тот мне на пальцах показал, чего хочет – я ему эскизы подготовил, угадал под настроение. В художественном магазине закупился всем необходимым, весь багажник забил: оторвался от души, нечасто мне дают такую свободу творчества, подкрепленную неплохим материальным обеспечением. Так вот, как раз уже ехал домой и прикидывал, хватит этого на роспись, и чего не хватает, когда в меня какой-то грузовик въехал, видимо, не справился с управлением на гололёде. Не успел глазом моргнуть, как моя калинка с моста вылетела и в стылую декабрьскую реку рухнула, ломая лёд. Тут я чётко понял, как бывает, когда время замирает. И еще понимал, что если я в машине буду, когда упадем, то я не выплыву. Просто дверь не смогу открыть, а в окно не протиснусь, не Дюймовочка. Так что я мигом открыл дверцу, пока моя детка летела, живо ремень безопасности отстегнул и готовился прыгать как можно дальше. Не успел буквально на чуть. Уже голову из машины высунул и ноги, руками за проем двери взялся, на пролетающую перед носом опору моста успел полюбоваться, как удар о лед меня обратно швырнул. Время побежало с обычной скоростью. Вода хлынула мгновенно, толкая обратно. Кое-как скинул дубленку, она меня вниз тянула, как якорь, выбрался и, как безумный, стал наверх загребать, к неяркому кружочку декабрьского солнца. Но водоворот от тонущей машины тянул вниз. Воздуха не хватало, легкие горели, в глазах резало от грязной питерской воды. Я не мог умереть, не сейчас! Только не так глупо! Меня дома ждут! Я грёб и грёб, ни на секунду не останавливаясь, только вверх! От нехватки воздуха темнело в глазах. И какой-то частью размышлял, что никак не ожидал, что Нева такой глубокой будет. Потом увидел, что ко мне плывет кто-то, и отключился. Очнулся я оттого, что замёрз. Лежал посередине громадной деревянной кровати с резной спинкой, одеяло – рядом в ногах. Блин, да я устану, пока до края этого необъятного лежбища доползу. Чувствовал себя клопом на слоне. Это ж кому понадобился такой шедевр мебельной промышленности? Когда немного огляделся, то ошалел чуток. Никак не мог сообразить, в какой такой Питерской больнице стены выложены большими плитами светлого известняка. И резная мебель светлого дерева, а не железо и пластик. И белоснежные кружева на окнах. Цветочки сиреневые, вроде фиалок, в пузатых кувшинах стоят на широком подоконнике. Вот это вип-апартаменты! Кто это так расщедрился, и за какие такие мои заслуги? Попытался встать, но голова пошла кругом, в глазах потемнело, пришлось отложить попытку до лучших времен. Ещё наконец заметил, что лежу-то я в какой-то рубахе. И моих вещей не видать. Хлопнула дверь, я повернулся. И ахнул, глаза чуть из орбит не полезли: вошедший мужик был огромным! Я себя считал достаточно высоким парнем, рост почти 180, и мышцы неплохие имеются, сказались пять лет тренировок айкидо с мастером, с которым меня прима познакомила почти сразу, как я в Питер приехал. Но вошедший был выше меня, как минимум, на голову, и шире раза в два! А когда он рот открыл, я понял, что ничего не понял. Я прекрасно знаю, кроме русского, английский, французский, немецкий, немного испанский, блин, да я даже немного понимал японский, как раз начал изучать, знаю звучание арабского, узбекского, татарского – у меня были отличные навыки в лингвистике, языки мне легко давались. Но он пророкотал сплошную абракадабру. Он говорил и говорил, а я даже не мог сообразить, к какой языковой группе отнести, хоть примерно, то, что он выдает. Я ему попытался сказать на всех известных мне языках, что меня зовут Валера, и я благодарен за спасение, но он тоже не понял ни слова из того, что я сказал. Потом почесал голову, приложил руку к груди и сказал: «Наррав». Я тоже приложил руку к груди, назвался. Он попытался повторить, получилось «Флерран». Потом махнул рукой и изобразил, как подносит руку ко рту и пьет. Я закивал, пить очень хотелось. Он выглянул за дверь и кого-то позвал, подошел к кровати и сел на табуретище рядом. Вообще-то это для меня была «табуретище», а ему - в самый раз. Вошедшая женщина была с меня ростом и тоже довольно крупная, но двигалась очень плавно и мягко ступала. Поставила на стол поднос с кувшином, тарелкой и кружкой. Одуряюще запахло хлебом и мясом. Улыбнулась и что-то сказала. Я покачал головой и развёл руками, мол, не понимаю. Наррав встал, обнял её и сказал «Сарраш». Я кивнул, улыбнулся, опять приложил руку к груди и опять назвался. У неё получилось что-то вроде «Ффаллерран». Я на это лишь головой покачал. Видимо, имена, заканчивающиеся гласными, здесь не понятны. Так что я представился заново: «Флерран». Наррав так ясно заулыбался. Я аж засмотрелся. Отвык я от таких хороших улыбок. И ладно, Флерран, так Флерран. Здорово звучит. На мою попытку встать она замахала руками, что-то запричитала, вытолкала здоровяка за дверь и поставила поднос на кровать, сама рядом присела, кружку подала. Там оказался вкуснейший морс, как будто свежих ягод горсть к лицу поднес! Я выпил всё и аж облизнулся, такая вкуснятина! Каша была тоже просто великолепной: вроде перловой, с кусочками мяса, я чуть ложку не съел. Сарраш сидела и с улыбкой смотрела, как уничтожал угощение. Потом поставила пустую посуду на стол и подала отрез влажной ткани, я вытерся и от души поблагодарил. Тут мне стало неловко, потому как зов природы был всё сильнее, а как объясниться, не знал. Она видимо, поняла, и из-под кровати достала глубокую ёмкость с крышечкой. Помогла мне сесть на кровати и с улыбкой вышла, забрав посуду. Я кое-как справил дела, аккуратно задвинул горшок обратно под кровать и лёг обратно. Сытый и довольный, я опять уснул. Наутро мне опять не разрешили встать, накормили вкуснющей кашей, напоили, одеялко подоткнули и вышли. Я лежал и разглядывал комнату. Она была большой, чистой, светлой. Светлые стены и в самом деле были сложены из больших кусков светлого камня, стыки были очень чёткими и аккуратными. Необычное окно: огромное панорамное стекло без перекрестий, как будто вплавлено в стену, стыков я не заметил. Я уже понял, что это не больница, а чей-то частный дом, потому как за окном были видны белоснежные деревья и чистое хрустальное небо. А ещё, было тихо. Не в смысле - гробовая тишина, нет, слышался лай собак, колокольчиками звенел детский смех, рокот Наррава, его голос я уже узнавал, Сарраш тоже, чьи-то еще голоса звучали, двери хлопали, посудой гремели. Какая-то мысль дурацкая не давала мне покоя, не сразу я понял, что не слышу звуков, привычных нам с детства: бормотание телевизора или радио, трели звонков, телефонов, шум машин. Ни-че-го. Как я не прислушивался. Когда пришел хозяин, я попытался показать, что мне надо позвонить жестом, известным любому обывателю. Наррав почесал в затылке и принес мне гребень. Мне оставалось лишь кивнуть и поблагодарить. Он ушёл, я же лежал и пытался понять, куда меня занесло. Ничего не получалось. Даже в самой захудалой деревне народ знает, что такое телефон. Ну, разве что у старообрядцев каких-нибудь, что до сих пор традиции древние блюдут и с современной цивилизацией стараются не пересекаться. Но их в Питере быть не могёт. Я всего-навсего с моста свалился, а не в тематическую экспедицию подался. И мост был в Питере. Что ж происходит-то! Мои раздумья прервал приход Наррава с каким-то дедулькой. Дедулька был выше Наррава, но тоньше. Ужас. Куда выше-то! У него были лохматые седые волосы и живые черные глаза-угольки. Бороды не было. Он меня осмотрел, пульс прощупал, покивал, что-то здоровяку сказал, и они вышли. Через пару дней мне разрешили вставать и гулять. Гулять меня водила Сарраш, по дому немного и под ручку. С детьми познакомила. Я уже понял, что Наррав и Сарраш – муж и жена. У них было четверо детей. Старший, Террен – такой же здоровяк, как папенька, чуточку ниже и меньше, но, видать, таким же громилой будет. Моррас – дочка, красавица, с толстенной косищей и румяными щечками. И младшие – близняшки-мальчишки, Ниррах и Вирран, тёмные лохматые макушки, глазюки озорнющие, мне по грудь будут. Вся семейка была тёмноволосой и тёмноглазой, немного смуглыми. На их фоне я был - так, непроявленный негатив, привидение блеклое, моль тощая. Потом мне разрешили выходить на улицу. Одевали и кутали меня долго, в конце был как шар. Когда я в первый раз во двор вышел, то просто охренел. Ни больше, ни меньше. Сначала меня поразило небо: чистое, ясное, высокое. Я и не видел такого ни разу. А потом огляделся и охренел окончательно. Лес. Дремучий лес кругом. Практически сразу за воротами. И горы. Золотые в свете закатного солнца хребты гор, не очень высокие, но с шапками ледников. В Питере отродясь не было ни такого неба, ни такого леса, и уж тем более, гор. В себя пришел на кровати знакомой. Оказалось – я в обморок грохнулся. Во стыдоба-то. Хозяйка, как почувствовав, что я очухался, в комнату зашла, на кровать села, стала меня успокаивать, по голове, как маленького, гладить, говорить, что все хорошо. Эти незамысловатые слова я уже выучил. А я лежал, и не знал, что делать. Никогда на Земле не было двух солнц. ***