***
Свое утро я начал в лазарете. Люблю космос за его неспешность. Если продолжать двигаться с той же скоростью, то к возвращению на Дуэдэ, с которым я уже смирился, я как раз успею залечить все свои раны. Потом следовал тихий завтрак, кабина пилота, новостные ленты, которые Греф успел закачать на планете, старые заметки и поиск идей. Все сводилось к тому, что на Витта Прайонисе меня ожидает новая зацепка, которая должна раскрыть ещё немного информации. А ещё я всё больше задумывался о том, что Лап здесь — не просто так. Однако, он всё никак не покидал каюты и не предпринимал активных действий. Хм… Если он так и не выходил, то чем же он питался всё это время? Или этот юный энтузиаст всё это время голодал? Со вздохом я направился к нему, чтобы вытащить его из этого кокона. В его каюте звучала музыка. — Греф, отключи динамики. — Я замер в «дверном проеме», не удосужившись постучаться. Это, в конце концов, мой корабль. Мелодия, до этого момента наполнявшая крохотное пространство жилого отсека, затихла. — Лапа, подъём. Гаальский подросток поднял на меня наполненные печалью, страхом и недоумением глаза. Если вы думаете, что он вперил в меня свой осуждающий взгляд в то же мгновение, как я вошел и велел отключить музыку — как бы не так! На это потребовалось три минуты. Три! Зато, по прошествии этого времени, я смог ощутить себя настоящим извергом. Ну, ничего страшного, пускай он на меня смотрит, как хочет, я его всё равно вытащу. Мне труп на борту не нужен. — Мое имя — Лап, а не Лапа. — Так вот на что он обиделся, я почувствовал жуткое желание потереть глаза и ухватиться за переносицу двумя пальцами… — В любом случае — поднимайся со своего насеста и побыстрее. Жду тебя в коридоре. Пять минут. В итоге, минут через двадцать, я всё же дотащил его до камбуза. Небольшое помещение, отгороженное от столовой, которая порой исполняла обязанности конференц-зала, за неимением лучшего. - Когда ты в последний раз ел? - Лап смотрел на меня не мигая, словно не понимая сути вопроса. - Ты вообще питаешься? - Да. Но... - Мой пассажир замялся, подыскивая слова. — Растущему организму необходимо постоянное питание. — Я сварганил нам легкие закуски, воспользовавшись комбайном на кухне, и, заодно, достал себе банку пива из холодильника. Лапу достанется газировка. У меня и так слишком много грехов, чтобы брать на себя ещё и моральное разложение подрастающего поколения гаальской расы. — Не забывай сюда заглядывать каждый день, чтобы поесть. Неужели я действительно должен это объяснять? Я не знаю, что ты там думал, о твоем положении, что ты пленник, или, что тебе запрещено покидать твою каюту, но это не так. Изволь не забывать нормально питаться. И вовремя спать. Лап, как это было свойственно всем детям Гаала, довольно долго размышлял над сказанным, после чего как-то по хитрому переплёл руки. Я уселся на стол, открыв банку и закинув ноги на стол. — Вот что значит этот жест? — мой палец обличающее уставился на перекрестье верхних конечностей моего пассажира. — Я ведь тебе уже говорил — я очень слабо разбираюсь во всех этих ваших штучках. — Я… Это была просьба… просьба… повтора и объяснения? Да… Я не понял, что такое «пленник». И «изволь»… — Лапочка выглядел смущённым. Кажется, я немного начинаю понимать эмоции этой расы. — Мой всеобщий ещё не очень хорошо. — Не очень хорош. Ладно, давай условимся — я буду объяснять тебе непонятные слова, а ты, взамен, будешь рассказывать мне про эти ваши жесты руками. Идёт? В итоге, мы договорились. Теперь мы собирались по утрам или вечерам в столовой и пару часов общались, обмениваясь информацией. Нет, доверять ему сразу и бесповоротно я не начал. Зато я сумею выудить нужные мне данные о гаальцах, а мой пассажир, хоть и снабжал меня ими, оставался у меня всё ещё на подозрении. Теперь я не выходил из своей каюты без лазерника, порой ненавязчиво демонстрируя его Лапе. Чтобы держал себя в руках и знал, что я защищён. Однако, как оказалось, это никому из нас не помешало в общении. Лап оказался простодушен, слегка медлителен и… наивен. Все сказанное ему он принимал за чистейшую правду, а сам попросту не умел врать. По крайней мере — я его так ни разу не сумел уличить в этом, когда мы играли в карты. Он всегда честно признавался в том, какой у него расклад. Я этому никогда не верил. В итоге — я частенько проигрывал. Выяснил я и почему он так долго не выходил из каюты. Оказалось, все дело в музыке. — У народа Гаала практически нет музыки. — Мы сидели в столовой и пережёвывали синтетическую замену бифштексу. Лап оказался неприхотливым в еде, что его выгодно отличало от его сородичей. — То, что воспроизводил мне мастер Греф… Он попытался найти слово среди известных ему выражений на всеобщем, но, кажется, безуспешно. Вместо этого он вновь переплёл как-то по хитрому пальцы и поднял руки над головой. Это привело к долгому и нудному разбору жеста. Как я понял — это было чем-то вроде жеста восхищения. — Музыка людей — это нечто завораживающее. В ней столько гармонии, столько смысла, столько философии… Это как попытка познать вселенную путем настолько… другим, что это просто необходимо показать нашим ученым. — Создавалось полное впечатление того, что Лапочку «развезло» от переизбытка чувств. Он активно жестикулировал, казалось, что он говорил сумбурно, намного быстрее обычного, сбиваясь на гаальский, но тут же возвращаясь на общегалактический. Я даже немного отодвинулся, но он этого даже не заметил. — Каждая песня глубока и полна сатул-меена… вторых смыслов. Нет не вторых, внутренних, да. А есть те, которые следуют одной истории, но рассказывают её по разному. Люди удивительны. Каждая музыка — самостоятельна, даже при том, что они ограничены, а многие так и совсем просты, но гениальны. — Не «каждая музыка», наверное, а всё же «каждая мелодия». А нот, если я правильно понял, что ты имеешь ввиду, под ограниченностью, всего семь. Остальное лишь вариации, или как их там…? — Не вариации, а тональности, Леонид. Тебе следует изучить те материалы, которые я подготовил для ведения светских бесед. — Греф тоже порой принимал участие в наших беседах. Правда, чаще всего это больше напоминало на выговоры строгого учителя, чем на дружескую беседу. В присутствии Лапа он даже почти не шутил. — Да-да, тональности, спасибо, Греф. Но меня больше заинтриговало слово «сатул-меена». К тому же — я пару раз слышал формулировку га-сей или га-сай… Не расскажешь, что это такое? — Может быть… Га-саи? О, это просто. — Лап сложил руки на столе и выпрямился на стуле, словно был учеником в школе. — Га — это символ добра… добродетели. Нас учили, что «Га» — это идея вселенского равновесия, справедливости и гармонии. Каждый гаалец движется к «Га» используя для этого «Га-саи». Это внутренний свод правил, который каждый из детей Гаала обязан совершенствовать, развивать и контролировать. Га-саи это то, что говорит нам, как действовать в каждом отдельном случае и на протяжении всего жизненного цикла. — Погоди, — я прервал собеседника, когда мне показалось, что я что-то уловил, — хочешь сказать, что это просто некий моральный кодекс? — Что такое моральный? — Мораль это представление о добре и зле, плохом и хорошем, правильном и неправильном. Ещё её называют нравственностью. Лап некоторое время молчал, после чего кивнул. За время нашего общения я пару раз показывал ему этот жест, который он нашел более практичным и удобным, нежле чем символ согласия, который они демонстрируют. — Да. Можно сказать, что га-саи это мораль. Но она для каждого гаальца своя. Для нас очень важно то внутреннее, что есть в каждом разумном. Внутри всего живого есть целый мир, который необходимо оберегать. Кроме га и га-саи есть ещё га-йана. Это долг разумного по отношению к себе, другому грагалу, ближнему, Конвенту. Эти понятия — то чем руководствуется любой из детей Гаала, когда совершает поступок. — А что вы делаете, если га-саи конфликтует с одним из государственных законов? — мне стало любопытно, как они выкручиваются из подобных ситуаций. Помнится, Офицер на Дуэдэ был поставлен как раз перед подобной проблемой. — М-м-м… У нас почти нет законов. Мы прислушиваемся к га-саи и если наши поступки гармоничны — это означает, что мы поступаем верно. — Ты должно быть шутишь! — Я не верил своим ушам. — Ты что, хочешь сказать, что если я кого-то убил, а потом заявил, что так мне сказало мое га-саи, то этого будет достаточно? — Ну… да? — Лапа смотрел на меня непонимающе. — Если ты убил кого-то, значит, у тебя были на то веские причины, разве нет? Что же это за раса такая? Столь мудрые, столь древние и столь наивные… Вот ведь, действительно, Дети Гаала. С упором, на слово «Дети». Мне внезапно показалось, что общество гаальцев — идеально. Вернее, мне представилось, что весь мир живёт по этим внутренним законам «га», что все созерцают вселенную и размышляют над тем, как бы сделать её лучше. Мир где война лишена смысла, где личность с детства занимается тем, чтобы поступать правильно, где нет законов и всё управляется исключительно нравственными выборами и моралью, которая преподается в школах. В этом идеалистическом мире нет голода и воровства, потому что имущество объединено. Каждому по потребностям… Я восхитился этой мечтой. И понял, что она недостижима. В свое время, люди тоже пытались достичь чего-то подобного. Кажется, это называлось коммунизмом. Признаюсь честно — с момента того разговора я стал больше времени уделять разговорам с Лапом об этом самом «га» и других понятиях. Я пытался познать га-саи, будучи человеком. В космосе не так много возможностей столкнуться с живым организмом, которое, ко всему прочему, ещё и разумно. Поэтому от каждой встречи я стараюсь взять как можно больше, научиться, понять, узнать. А потом нарекаю своих попутчиков, знакомых или случайных встречных учителями. Правда, Лапочку назвать своим учителем, я так и не смог. Слишком уж он был юным и… нескладным, наверное. По крайней мере, вслух я его так точно не назову. Вместе с тем, как я узнавал все больше о гаальцах, их мировоззрении и морали, так же и Лапу приходилось выслушивать мои нравоучения. Мы совместно моделировали различные ситуации, рассматривали их с различных сторон и обсуждали, как поступить. — Нет, Лапа, смотри: Ты и твой гипотетический напарник, получили сверхценные сведения, которые необходимо передать в штаб командования, ваш корабль падает на планете и, чтобы добраться до города нужно пересечь пустыню. От скорости доставки зависит, успеет ли штаб подготовиться к нападению или чему-то ещё. Твой напарник сильно ранен и весь путь он не сможет осилить. По сути своей у тебя есть следующие варианты: Волочиться вместе с напарником, по пустыне, пока вы не умрёте от усталости; Остановиться и ждать, надеясь, что кто-нибудь, когда-нибудь, вас найдёт. В первом случае — не малый шанс того, что вы оба умрёте. Во втором этот шанс даже выше. Конечно, всё зависит от удачи, но шансов в обоих случаях не особо много. Есть ещё один вариант, который идёт в разрез со многими правилами морали. Он мрачный, жутковатый, но соответствует другому моральному кодексу. — Рейнджер Леонид, просьба. Медленнее. — Хорошо, постараюсь говорить помедленнее. — Я вздохнул, переводя дух и пытаясь подобрать слова. — Если сравнивать ценности твоей жизни и жизни твоего напарника с жизнями миллионов мирных жителей, то этот миллион явно кхм… перевешивает. Особенно, учитывая, что твой гипотетический… вымышленный напарник, ранен и долго не протянет. Так? Некоторое время Лап размышлял, после чего скрестил руки в отрицающем жесте, но на лице у него не было уверенности. — И да, и нет. Моя жизнь ценна. Мой … гипо…тети.чский напарник — тот кого я знаю. Значит, он мне ценен. Как могут миллион незнакомцев быть для меня дороже моей жизни и жизни моего напарника? — гаальский подросток замолчал, но я не стал прерывать его размышлений. — Но… С другой стороны… Они ценнее, потому что я не знаю, кто среди этого миллиона. — К сожалению, тут банальный расчет отстраненного наблюдателя. Миллион жизней почти всегда дороже двух жизней. — Я развел руками, словно показывая, что тут я ничего не могу поделать. — Тот вариант, о котором я говорил, выход из ситуации, он жестокий. Необходимо бросить напарника и в одиночку попытаться пройти пустыню. Это… Полагаю, что я могу так сказать, это — военный га-саи. Потому что доставить донесение — важнее. Лап молчал. Довольно долго. После чего он поднял на меня задумчивый взгляд. — А что бы выбрали вы, рейнджер? Ответил я не задумываясь. — Понятия не имею. Задумавшись над вопросом я вытащил планшет и ввёл в строку поиска обсуждаемые параметры ситуации. В ответ на заданные данные мне выдало историческую сводку с Земли, как поступали в подобной ситуации люди. Один из вариантов заставил меня вздрогнуть, он предписывался для военных пилотов: "Если вас с вашим напарником забросило в пустыню, ваш самолёт разбит, а один из вас ранен, ваши действия должны быть следующими: раненный пилот должен пожертвовать своей жизнью, чтобы более дееспособный член команды мог бы воспользоваться этим шансом, и получить достаточный запас питательных средств за счёт тела напарника, а так же...". Лап попытался заглянуть в экран, но я быстро отключил планшет. Повисла напряженная пауза. - Я постарался бы починить корабль или же подать сигнал бедствия, даже если бы это значило попасться на глаза врагу. — Хоть я и говорил добавляя в свой голос уверенности, но всё равно осекся, понимая, что мои слова слишком сильно идут в разрез с тем, что было сказано прежде и с тем, что я прочел. Взглянув украдкой на Лапу, я замотал головой. Нет, нельзя ему рассказывать о том варианте, что высветился у меня на экране. Да и мне не надо было это читать. — Но я — плохой пример. У меня нет «военного га-саи», да и сам я не военный. - Помедлив немного я добавил. - И никогда не буду. Я рейнджер. А напарник для рейнджеров - слишком большая роскошь, чтобы ими жертвовать. Лог поисковика я после этого стёр. На всякий случай.***
Остаток пути до гиперперехода прошёл на удивление спокойно. Когда подошла пора сделать прыжок в соседнюю систему, я позвал Лапа в кабину пилота. Мне показалось, что это — то зрелище, которое нельзя пропускать, особенно, если ты летишь впервые. — Рейнджер, я точно вам не помешаю, находясь здесь? Лап мялся у входного шлюза, никак не решаясь войти и боязливо оглядывая кабину. — Если я решил, что нет, значит — нет. — Я похлопал его по креслу пилота. — Давай, садись. Пристегнись и ничего не трогай. Решение это далось мне нелегко, однако я помнил о том, как страстно этот юноша говорил про космос. И гипер был одним из лучших моментов в жизни пилота. Поэтому, посовещавшись с Грефом, я пришёл к выводу, что можно. К тому же — тогда мой пассажир будет у меня всё время на виду, в случае чего. — А… — Лапа неуверенно огляделся и сдвинул руки в жесте непонимания, переплетя пальцы левой руки с верхней частью правой. — А где же мастер Греф? С ним всё будет в порядке? — Да сядешь ты или нет? — я почти силком впихнул гаальца в кресло и застегнул на его груди ремни. — Здесь он твой ненаглядный мастер, здесь. Да и если с нами всё будет в порядке — с ним так точно ничего не случится, верно, Греф? — Не могу не согласиться. Если мы не врежемся в звезду при прыжке, или не окажемся неизвестно где… — Так, хорош уже его пугать. — Я хмыкнул и потянулся к пульту. Это было не слишком удобно, поскольку приходилось огибать единственное кресло, в котором я привык сидеть, но на ногах Лапочка прыжок не перенесёт, в отличии от меня. — Давай-ка лучше пробежимся по системам. Проверка работоспособности систем. Система жизнеобеспечения? — В норме. — Проверка систем подачи топлива? — В норме. — Проверка систем охлаждения двигателя? — В норме. — Проверка систем гиперпрыжка? — В норме. — Проверка навигационных систем? — В норме. — Простроить маршрут к системе Витта Прайонис. Включить систему охлаждения. — Щелчки кнопок, жужжание компьютера, отдалённый гул охладительных систем. Плавный поворот тумблера, мягкий сдвиг рычага. — Разогрев двигателя. Увеличение подачи топлива. Включить гипердрайв. Прыжок! Гиперпереход из одной системы в другую почти невозможно описать словами. Пронзая ткань пространства и времени, сжимая их словно пружину, корабль рассекает реальность, для того чтобы оказаться не здесь, пропуская через себя космос и становясь с ним единым целым. Ты летишь сквозь раскалённые шары пламени, мерцающие разноцветными сполохами, прокладывая путь от одной звезды к другой, сливаясь с кораблём и теряя осознание себя как чего-то хрупкого, маленького, человеческого. Ты становишься железным корпусом, что своим любопытным носом прокалывает безмятежный космос, стараясь, слившись с самой скоростью, дотянуться до другой звезды. В этот момент тебе кажется, что прошли минуты, но на самом деле дни проносятся с жутким свистом. Само время течёт сквозь тебя. Сама реальность подвластна тебе. Сам Космос становится тобой. А потом ты вновь становишься собой. Каждый раз — всегда по новому. В глазах рябит от отзвуков светящихся сфер, а руки уже начинают методично проворачивать регуляторы и щелкать кнопками, выводя корабль на нейтральную скорость. Зёв гипера беззвучно захлопывается позади, на прощание мигнув миллиардами невозможных звёзд. Никогда прежде я не совершал прыжка стоя, не пристегнувшись. Признаюсь, это было страшновато и удивительно. В какой-то момент мне показалось, что меня вышвырнуло из корабля, и я стал звёздной пылью, свободно путешествующей от одной системы к другой. У пилотов есть поверье, что когда кто-то умирает в космосе, он превращается в звёздную пыль, свободную от любых запретов, правил и законов. Эта пыль летит сквозь пространство, мерцая в космосе и оседая на неизвестных планетах. Или сливается в жарком, страстном объятии с огромной звездой, что дарит своё тепло миллиардам жизней. Говорят, что порой эта звёздная пыль оседает на крыльях космических кораблях, и пилоты этих кораблей отмечены Космосом. Жизнь, погибшего в космосе не обрывается бесследно. Если ты был признан, то можешь переродиться свободны звёздным странником, что не знает преград. Лап ничего не говорил, Греф монотонно выдавал сообщение о статусе систем, а я пытался понять, было ли то, что я ощутил хорошим знаком, или же это было дурным предзнаменованием. Ответа я не нашёл. — Эй, Лапа, ты там как, в порядке? Надеюсь, мне не придётся сушить после тебя моё кресло? Гаалец продолжал молчать, а я обеспокоенно взглянул на него. Чёрт, наверное, когда я впервые увидел гипер, у меня было точно такое же выражение на лице. Только более эмоциональное и… Хоть я был человеком, а Лап был гаальским подростком, и выражения наших лиц никак не могли быть схожими за счёт строения лица, культурных различий в выражении эмоций и бездна знает чего ещё — я был уверен, что точно знаю, что он сейчас испытывал. Глаза его сияли от восторга, а сам он никак не мог убрать выражение восхищения со своего лица. Я непроизвольно усмехнулся. Этот парень влюблён в Космос и теперь уже никогда не сможет стать какой-нибудь земной крысой. Он перевёл взгляд на меня и молчал ещё минут пять, пока я ухмылялся и продолжал работать с кораблём. Наконец — из него вырвался нечленораздельный всхрип и он почти тут же начал тараторить на гаальском. Я посмеивался, и, усевшись на пульт слушал его и даже что-то отвечал. Сейчас было неважно, что он говорил на своем языке, а я на своём. И было неважно, что я не знаю того языка, на котором он говорил. Я просто знал, что он говорит мне. Он рассказывал мне о пронзающем осознании космоса, о том, как становился частью чего-то большего, а я отвечал, что при этом всё равно ощущается необъятный простор вселенной, по сравнению с которым то большее, которым ты становишься — ничтожно. Он навзрыд принимался перечислять те невозможные цвета, которыми сияли горящие сферы, раз за разом сбиваясь, а я каждый раз его поправлял, поскольку он упускал тот или иной оттенок. Он захлёбываясь говорил мне о сути времени и пространства, что они связаны и лишь оседлав этот поток можно понять себя, а я говорил, что нет в этом нет смысла и его невозможно покорить, можно лишь стать с этим потоком единым целым. Мы говорили, как мне казалось, целый час, сравнивая наши ощущения и лишь потом я осознал, что говорим мы на разных языках. И та хрупкая связь, которой наградил нас Космос, то яркое и пронизывающее осознание единства — разрушилось. Лап вновь стал моим пассажиром, на счёт которого у меня был целый ряд сомнений, пусть даже и поблекших. А я вновь стал рейнджером, пилотом, взявшимся за странную миссию. Пистолет у меня за пазухой неудобно ткнулся мне в бок. Лапочка попытался произнести ещё пару фраз на гаальском и непонимающе уставился на меня, а потом с его лица медленно сошло то выражение абсолютного счастья и он успокоился. — Я благодарен. — Он вновь и вновь переплетал руки в жесте благодарности глядя куда-то мимо меня. Потом прекратил и с абсолютно серьёзным лицом повернулся ко мне. — Моё имя. Я уже говорил. Я не Лапа — я Лап. Взглянув на хронометр, я с удивлением понял, что с момента прыжка прошло всего двадцать минут. Гаалец медленно вышел из кабины, а я со вздохом уселся в освободившееся кресло. Нужно проложить маршрут до Уудлана... *Песня группы Nautilus Pompilius, "Воздух". Слова - Илья Кормильцев, музыка и исполнение - Вячеслав Бутусов. - прим. Греф.