Мудрый не доверяет дракону

«Опрокинутая зима», предыстория к этому тексту: https://ficbook.net/readfic/8830695/22559665#part_content Бескрайний морской простор быстро светлел, как и небо над ним, а звёзды тускнели и гасли на становящейся непроницаемо-голубой подёрнутой редкими сизыми пёрышками облаков тверди. Дым от сгоревших и продолжающих полыхать кораблей и береговых построек струился вверх с такой тихой безмятежностью, словно не гремела здесь ещё вчера ожесточённая битва. Дракон больше не показывался — наверное, улетел вслед за покинувшим город Довакином — а тот, по словам Сестёр Бури, не задержался даже для того, чтобы зайти во дворец, уехал прямо с площади Мрачного замка сразу после победной речи Ульфрика. Элисиф продолжила смотреть в открытое окно, и когда первые лучи солнца осветили вершины Хаафингарского хребта далеко к западу от города, и когда спустились ниже, выхватывая всё больше деревень и усадеб к северо-западу от столицы — некоторые из тамошних построек тоже исходили дымом пожарищ. Две Сестры Бури играли при масляном светильнике в тафл за одним из столов, две другие спали прямо на полу, расстелив свои плащи на взятых здесь же медвежьих и волчьих шкурах. Она не стала возражать, лишь отстранённо понаблюдала, как они снимают шкуры с кресел и лавок и стелют поверх ковра, как берут подушки и кладут себе под головы. Сама в эту ночь то ложилась в постель, то сидела у раскрытого окна, глядя на звёзды, внимая шуму прибоя и обращаясь в слух от каждого постороннего звука. Раз он собрался взять её себе, то, уж наверное, придёт надругаться? Первым делом стражницы отняли у неё кинжалы, меч и топор, помогли снять доспехи и переодеться, а следом убрали всё оружие со стен в опочивальне, перевернули подушки и перину, осмотрели полки, ларцы, ящики и сундуки, заглянули в горницу с одеждой и в мыльню. Затем убедились, что в оконные проёмы невозможно протиснуться, следовательно, пленница не прыгнет с огромной высоты в море или на скалы, даже если пожелает. Элисиф находилась под присмотром этих стражниц с того часа, как войска мятежников окончательно заняли и принялись грабить столицу, а ярла — её, Элисиф — вывели на площадь перед Мрачным замком и при скоплении народа потребовали сдаться, принять волю сильнейшего и поклясться ему в верности. Потому что он победил. Ульфрик Буревестник со своим войском одолел остатки имперского Легиона в стенах Солитьюда, до того подчинив себе Вайтран, Фолкрит, Морфал и Маркарт. Столица находилась в осаде с середины осени, и приступа ожидали каждый день, но Братья Бури всё же дотерпели до конца месяца Руки Дождя, когда продовольствие и силы обороняющихся истощились до крайности. Элисиф постоянно докладывали о продвижении противника, о начале боёв в городе, о действиях Легиона и Братьев Бури. О том, как Ульфрик и Довакин сбивали обороняющихся со стен своими Криками, как врата выбивали стенобитными орудиями и при помощи огненных взрывов, а красный дракон кружил над сражающимися и дышал огнём, неуязвимый и смертоносный. Утром, когда приступ уже начался, они с Болгейром и его подчинёнными объезжали улицы и наведывались в ставку Туллия, но по генеральскому указанию укрылись во дворце. По пути общаясь с гражданами и оглядывая конюшни, колодцы, дома, храмы и давно пустовавшие места торжищ, Элисиф не могла избавиться от ужасного ощущения, словно видит всё это в последний раз, а измождённые лица и запавшие глаза людей оставили на душе чувство глухого отчаяния. А потом враг пришёл ко вратам Синего дворца. Один из Клинков Бури с отрядом мечников и несколькими тульщиками, а кроме них и Вунферт Неживой с Мелараном и со сворой чародеев, которые выглядели так, будто только что выползли из каких-нибудь грязных пещер или лесной чащи. Тогда-то Элисиф и Фолк Огнебород, стоявшие у врат вместе с Болгейром и другими верными телохранителями с мечами и щитами в руках, окончательно убедились, что Сибилла Стентор и впрямь вампир. Это подозревалось давно, ещё Торуг высказывал сомнения касательно природы своей придворной чародейки, но не сомневался в её верности. Исчерпав силы на защитные и боевые заклятия, от мощи которых трещали волосы и одежда, да заходилось пронзительной болью сердце — Элисиф прежде не доводилось испытывать подобного — она принялась… питаться? С почти неуловимой человеческому глазу скоростью перемещаясь от одного противника к другому и приникая к шее каждого, замирала на несколько мгновений — а потом жертва её падала замертво. Но это не помогло, хотя почти все нападающие и полегли, прежде чем Меларан с Вунфертом нанесли последний удар. А потом, подойдя к оставшейся от её тела горке зыбкого пепла, в ошеломлённой тишине двора громко объявили, что вампир упокоен. Болгейра и его подчинённых скрутили, а позже уволокли в темницы — больше Элисиф их не видела — а её саму и Фолка повели на площадь перед Мрачным Замком. Элисиф очнулась, лишь клянясь в верности Ульфрику перед войском Братьев Бури, Довакином и всем Солитьюдом. Довакин позже говорил с ней, спрашивал, что она теперь думает об Ульфрике и надеется ли стать королевой. А она лишь спросила в ответ: «Ты смеёшься надо мной, перебежчик?» Эрикуру там же на площади Ульфрик передал хаафингарское ярлство. Но это уже ничего не значило, потому что судьба Элисиф тоже вскоре решилась. По возвращении в Синий дворец стражницы поведали, что Ульфрик уступил требованию своих Клинков Бури и решил забрать её в Виндхельм и взять в жёны. Элисиф тогда, едва справившись с голосом, произнесла: — Мог бы и сам мне сказать, трусливый мерзавец. Стражницы возмущённо заохали, а одна особенно дерзкая заявила: — Не смейте так говорить. Вы ничего не сделали для своей победы. Теперь будете кланяться ему. Элисиф, всё же не сдержавшись, быстро подошла и крепко огрела её по щеке раскрытой ладонью. Как ни удивительно, но дерзкая женщина не перехватила чужую руку, а от удара вскрикнула, схватившись за лицо, зарычала, но не решилась ответить. — Ну же, посмей ударить свою королеву. После этого они почти не разговаривали. Но в тот же вечер Ульфрик дозволил ей выйти во двор и сгрести в кувшин с крышкой оставшуюся от упокоения Сибиллы горку пепла. Вампирский прах оказался тяжелее человеческого — похоже, потому что не был смешан с золой, как это бывает при сжигании на погребальном костре. И теперь Элисиф почти не сводила с того кувшина глаз из опасения, что стражницы присвоят его себе, а там и продадут Меларану или в какую-нибудь травницкую лавку. Уж наверняка прах королевского придворного чародея оценят много дороже любого другого. На следующее утро во дворцовом святилище состоялось возложение ярлового венца на Эрикура. Поначалу он осмелился требовать себе венец Верховных королей, поскольку тот носили хаафингарские ярлы, но даже Ульфрик и Галмар высказались резко против, так что тот остался у Элисиф. Эрикур взял себе венец, почти неотличимый от королевского — похоже, давно имея уговор с Ульфриком о своём будущем ярлстве, заказал себе похожий. Следующие четыре дня прошли без движения. Приносившие пищу и прибиравшие в покоях горничные девушки пугливо отводили взгляд и почти не заговаривали с ней. Стражницы тоже в основном молчали, иногда лишь тихо переговаривались между собой. Хотя о самых важных событиях всё же поведали. Казнены все изловленные сотники и десятники Легиона, сотник стражи Алдис и кое-кто кроме них. Головы их выставлены надо всеми городскими воротами, а тела сожжены в больших кострах перед западной стеной, как и тела легата Ульрике, генерала Туллия, павших в бою легионеров, Братьев Бури и нескольких сотен горожан. Ульфрик занялся дальнейшим наведением порядка в городе и окрестностях, совсем, видно, позабыв о своей пленнице. Вконец изведясь ожиданием, она взяла первую попавшуюся книгу и читала почти до утра следующего дня — пока глаза сами не закрылись от усталости. И, проснувшись едва ли не к вечеру, продолжила это занятие, хотя то и дело откладывала книгу и подолгу смотрела в окно. Но к вечеру пятого дня Ульфрик, наконец, удосужился вспомнить о своей пленнице: придя в её покои, велел составить брачный договор по всем правилам. Глядя, как она неподвижно сидит в кресле и смотрит в одну точку, продолжил: — Ты способна осознать оказываемую тебе милость? Поначалу собирался оставить тебя здесь, но твоё добро удобнее получить всё же через приданое и по закону. Перечисли в договоре все твои усадьбы с землями и прочим имуществом и доходами от них. И нужно сделать это до завтра, поскольку у меня нет времени на всякие пустяки, зато деньги на нужды войска потребны прямо сейчас. Так что обручение состоится завтра. В противном случае ты, королева, будешь обвинена в пособничестве врагам Отечества и отправлена в вечное заключение, а всё твоё состояние отойдёт в казну королевства, то есть, мне. Руки у неё тряслись, кулаки сжимались, когда она слушала эту жёсткую речь. Вскинув, наконец, лицо и взглянув ему в глаза, она спокойно и строго ответила: — Тогда позовите владельцев Сокровищницы, банка Восточной Компании и Императорского — если ваши воины не убили их и не разорили хранилища. А также моего казначея. Кто будет договариваться со мною от вашего лица? У вас, вижу, нет времени разбираться с собственным имуществом. Ульфрик неопределённо хмыкнул, потом всё же сел за ближайший стол. Элисиф осталась на прежнем месте. — Итак. Завтра я с тобою обручусь, госпожа. Все твои деньги в банках, все земли, усадьбы и прочее перейдут мне, а на твоё содержание пойдёт двадцатая часть ото всех доходов. Взамен ты получишь кольцо Святости Брака на руку, оберег Мары на шею, королевский венец на неразумную голову и когда-то в будущем — престол Исграмора для твоего первенца. Поженюсь же я с тобою по прибытии в Рифтен, в главном храме Мары. Так что за долгую дорогу у тебя найдётся время настрадаться о своей доле. — Прекрасно. А сейчас мне нужны подробно обозначенные доли для меня и будущих детей — и всё это вы укажете в своём завещании сегодня же и заверите печатью и подписью. Чтобы ваша родня в будущем не дотянулась до меня и моих детей. Или ищите себе в жёны кого поблагороднее да побогаче. Нет уж, она не позволит себя ограбить. Ульфрик вновь хмыкнул, потом коротко рассмеялся и хлопнул в ладоши. Но голос его тут же похолодел: — Самой красивой и богатой женщины Скайрима мне пока достаточно. — Самая богатая женщина Скайрима — Мавен Чёрный Вереск, разве нет? Только она, судя по всему, устранила своего мужа и, говорят, иногда избавляется от любовников. Терпение его, похоже, закончилось, потому что он резко произнёс: — Довольно! Точно как и ты, я вовсе не желаю представать перед Марой, а потом делить с тобою свою жизнь. Хочешь остаться в Солитьюде? Уверен, что не хочешь. — Нет, не хочу. Если её отправят в какую-нибудь глухую усадьбу в сердце истмаркских гор, то, возможно, не так уж незавидна окажется её жизнь. Там ей, возможно, дозволят распоряжаться слугами по своему желанию, она сможет много читать, ткать, вышивать, гулять по двору, заведёт со временем любовника или, скорее, любовницу — когда скука и безысходность совсем измучают. И каждый день все мысли её будут лишь об упущенном престоле, о жизни новой столицы и всей страны, о том, что она, Элисиф, более не причастна к судьбе родины. Возможно, когда Нильсин Расколотый Щит станет Верховной королевой, Элисиф поспешат незаметно извести, дабы никто никогда не вздумал учинить переворот в её пользу. Но это станется потом. Если сейчас её сошлют в крепость со строгим содержанием, то тоска очень быстро изгрызёт до полнейшего отчаяния. Если же Ульфрик оставит её в Синем дворце под стражей, то — можно не сомневаться — Эрикур скоро явится к ней, и поругания избежать не удастся. Или не явится, но, в любом случае, весь город будет знать — или считать, словно бы знает — что вдовствующая королева и новый ярл делят ложе. Эрикур не преминет опозорить её перед всем владением. А там и изведёт настолько скоро, насколько ему и Ульфрику покажется удобным. Может, лопнет подпруга седла, может, ещё какая неприятность приключится — попадёт в еду болиголов, ягоды молодильника или красавки, а то и ядовитые грибы. Ульфрик словно ощутил, о чём она думает: — Уж Эрикур-то на тебе не женится. — С вашей стороны смешно даже упоминать такую нелепость. По-вашему, я могу полагать, словно он женится на мне хотя бы ради наследства? Вместо того, чтобы без оглядки на закон присвоить его себе? — Ну, довольно. За твоими банкирами и казначеем пошлют. И явятся переговорщики от моего лица. — Хорошо. У меня ещё одно условие. Я предстану перед ликом Мары, неся на голове мой королевский венец и никак иначе. — Как пожелаешь. Меня-то в Виндхельме ждёт Зубчатая Корона. Он ушёл. А она пересела за самый большой в покоях стол, чтобы там дождаться переговорщиков. Бумаги с её первым брачным договором, грамотами на владение всеми королевскими землями, усадьбами и предприятиями, списком тогдашнего приданого ещё с первого дня заключения она подготовила, как и хорошенько обдумала все частности предстоящих переговоров — хотя почти не верилось, что всё состояние не отберут просто по праву силы. Но скоро пришли люди Ульфрика, банкиры и казначей. За этот вечер им предстояло определить, куда пойдут доходы с её усадеб и земель, торговых и рыболовных кораблей, прядильных и ткацких предприятий, кобыльих конюшен, рудников, кузней, пивоварен, солеварен, мыловарен и прочего имущества и перечислить подробнейшим образом приданое. А к ночи явился Ульфрик, прочёл свежесоставленный договор, остался вполне доволен, потом написал дополнение к своему завещанию, заверил по всем правилам и ушёл вместе с переговорщиками. Обручение прошло более чем скромно. Утром следующего дня двое ярлов и вдовая королева в сопровождении сестры императора, немногочисленных родичей, придворных и стражи проехали по почти пустой главной улице от Синего дворца мимо нескольких роскошных особняков, Коллегии Бардов и прочих учебных заведений, мимо Палаты Мёртвых и Императорской Башни до Храма Богов, подгоняемые немилосердным весенним ветром. Впервые со дня взятия Солитьюда Элисиф покинула родные стены. Над Восточными Вратами Мрачного замка на кольях торчали обсмолённые головы имперских офицеров. Голова Туллия с немалого расстояния среди них вроде бы и узнавалась, а вроде бы и нет, но вот голову Ульрике Элисиф разглядела сразу — длинные тёмно-русые с проседью волосы бились на ветру сплошным спутанным колтуном. Слепые глазницы и искажённые полустёршиеся черты каждого с трудом просматривались на чёрной от смолы коже. Но всё же узнались среди них и Туллий, и Адвент Цезенний, и сотники Алдис с Метиллием. Когда Элисиф взглянула в лицо Ульрике, в носу и уголках глаз невыносимо защипало, так что она поспешила опустить взгляд и сделать несколько глубоких вдохов. Ульрике даже от рядовых требовала называть её «Рикке», стараясь таким нехитрым способом отвратиться от тождественности своего имени с именем Ульфрика, но едва ли кто-то забыл, что звать их одинаково. Теперь это в прошлом. Погода стремительно портилась. Небо ещё с ночи заволокло тучами, сквозь которые солнце показывалось реже и реже; налетали порывы сырого холодного ветра с моросью. Последние дни месяца Руки Дождя в Хаафингаре почти всегда выдавались прохладными и дождливыми — не зря этот суровый край лежал на самом севере Скайрима и всего Тамриэля. Кроме Эрикура с Гисли и двух их дядьёв, Ивара и Улава, пришёл и винтерхолдский родич их Кралдар[1]. Явились Брюлин с двоюродными братьями Осмундом и Сверре и тётушкой Торунн, Фолк Огнебород, которому дозволили ради такого дела покинуть темницу, а также некоторые из родичей Элисиф со стороны Болгейра — самого же её хускарла не выпустили из заключения. Виттория Вичи и Асгейр Снегоход ехали рядом, а потом сели в первом ряду и взялись за руки. Аквилий Эресий неуверенно мялся рядом с ними. Галмар, Ирсаральд, Истар и прочие Клинки Бури, имён многих из которых Элисиф пока не знала, тоже присутствовали. Почти все они настояли, дабы обряд провели по всем правилам и самому сложному почину, принятому в основном в кланах ярлов и королей — такое обручение почти невозможно было расторгнуть, как и следующий за ним брак. Похоже, ближние люди уж совсем отчаялись увидеть своего вождя женатым и решили, что в этот раз нипочём не позволят ему отвертеться. В пустовавший много лет девятый придел успели вернуть изваяние Талоса и жертвенник ему. Как и в остальных приделах, здесь горели свечи и лампады, курились благовония и целой горой лежали молодые еловые и берёзовые веточки и пышные венки весенних цветов. Лишь ради того, чтобы его воины смогли не только в своих домах молиться и делать подношения Талосу, но ещё и в этом храме, Ульфрик затеял эту войну. Или только чтобы стать королём и ослабить Империю? Когда гости заняли свои места, верховный жрец Рорлунд торжественным голосом объявил начало. Сейчас полагалось подойти к каждому приделу и поклониться каждому из Девяти. Мара, Джулианос, Акатош, Дибелла, Кинарет, Талос, Зенитар, Аркей и Стендарр с неизменной строгостью взирали из своих приделов, и солнце тускло пробивалось сквозь цветные стёкла за их спинами, придавая помещению, как показалось теперь Элисиф, некую особо-пронзительную тоскливость, которая ей помнилась разве что в дни отпевания Торуга. Наконец, Рорлунд приступил к речению наставлений Мары: — Сказано: жизнь веди мирную, избегай всякого излишества в еде, напитках, одеянии и роскоши, почитай родителей своих, соблюдай в доме своём и в душе своей покой, да… Дослушав, Ульфрик взял с поданного ему подноса оберег Мары, надел Элисиф на шею, затем она взяла второй оберег и надела на шею ему. — Священный Завязанный Узел. Протяните друг другу руки. Рорлунд обмотал лентой правые руки, которые они вытянули вверх, и завязал между ними узел. Алый шёлк ярко вспыхнул, когда солнечные лучи из ближайшего окна упали на него. Кончики ленты же коснулись пола. Служка подал Рорлунду Чашу Слёз, тот передал её Ульфрику: — Священное вино. Да пребудет ваш союз таким же крепким, радующим и сладостным, как и оно. Ульфрик отпил немного и протянул Чашу Элисиф. Она сделала три коротких глотка, вернула Чашу Рорлунду. Тот уже держал блюдо с кольцами Святости Брака. — Зачитайте условия раздела имущества. Галмар вышел вперёд со вчерашней грамотой и громко зачитал все означенные имущественные условия союза. — Теперь произнесите клятву обручения. В голосе Ульфрика не звучало ничего, кроме равнодушия: — Да будут мне свидетелями Акатош, Талос, Кин, Джулианос, Аркей, Дибелла, Стендарр, Зенитар, Мара и стоящие здесь мужчины и женщины, что я, Ульфрик Истмаркский, сын Хоуга Истмаркского и Ульфхильд Серой Гривы, обручаюсь с Элисиф Солитьюдской, дочерью Сигмунда Солитьюдского и Эслауг Винтерхолдской, по закону божескому и человеческому на условиях, что были озвучены только что… Рорлунд тихо поправил: — …Озвучены при стоящих здесь свидетелях. Ульфрик отмахнулся от него, как от надоедливой мухи, и продолжил: — Что я буду владеть тобою, как своею женой. Что мы будем жить по законам… Рорлунд вновь прошептал: — Что ты будешь владеть мною, как… Но под взглядом Ульфрика замолк и поджал губы. Ульфрик же завершил клятву: — …Девяти богов и нашей страны. Элисиф почти без запинки произнесла правильные слова клятвы, даже назвала владычицу неба и ветра не по-старинному, как всегда величал её Ульфрик, а более привычным именем, Кинарет. В носу и уголках глаз щипало совсем уж невыносимо, когда она говорила: — …на условиях, что были озвучены при стоящих здесь свидетелях, — голос едва не сорвался. Злые глаза Ульфрика Буревестника, окружённые тёмными кругами и сеткой морщин, после её затруднения сделались, кажется, ещё злее. Почему она раньше этого не замечала? Всегда у него были такие злые глаза, неужто нет? Особенно когда он смотрел на Торуга. Неужели никто этого не замечал, даже Сибилла? — Что я буду владеть тобою, как своим мужем, и ты будешь владеть мною, как своею женой, пока мы живы, — взгляд предательски затуманился. — Что мы будем жить вместе в супружестве со всем тем согласием, что предначертано законами богов и нашей страны. Слёзы наконец прочертили по щекам острые горячие дорожки. Губы задрожали, и она прикусила нижнюю. Рорлунд объявил: — Отныне и до венчания вы связаны благочестивым обещанием согласия и верности. Помните об этом в каждый час до самого того дня. Обменяйтесь кольцами. Ульфрик неторопливо взял меньший ободок грубообработанного золота и безо всякой осторожности надел ей на безымянный палец обмотанной лентой руки. Элисиф взяла большое кольцо — вдвое шире того, что предназначалось ей — и, немного торопясь, надела на правый безымянный палец ему. Небрежно выкованное золото тускло сверкнуло. Всё правильно, обручальные кольца и должны делаться простыми, без украшений, и с самым невинным зачарованием. Наконец, Рорлунд развязал ленту и снял сначала с руки Ульфрика. Элисиф едва удерживалась от того, чтобы не отдёрнуть ладонь, когда яркие полосы спадали с запястья. Под сдержанные поздравления Ульфрик взял её за локоть и повёл к выходу. Она смотрела прямо и вверх, хотя краем зрения видела, что большинство гостей не отрывают взглядов от её лица. Беспрестанно, как и с самого утра, перед глазами вставали воспоминания о её первом обручении и особенно о первой свадьбе: счастливый Торуг, ласковый и улыбчивый, не менее счастливый дядюшка Истлод — одряхлевший и седой, но тогда ещё вполне крепко нёсший венец Верховного короля. И множество гостей со всего Скайрима, многих уголков Сиродила и Хай-Рока, а также особые представители и некоторые из родичей императора. И Ульфрик на этих праздниках был едва ли не самым почётным гостем — чуть ли не важнее Балгруфа, Игмунда, Идгрод и Алексии Вичи. Даже Сибилла, исключительно хорошо разбиравшаяся в людях, не чуяла его злонамеренности. Он соизволил помочь ей взойти на Метель. Когда Элисиф устроилась в седле, лошадка тихонько заржала, и Ульфрик потрепал ту по медовой гриве и светло-золотой шее. Взглянул на Элисиф: — Успокойся, дитя. Вытри слёзы. — Ты меня унижаешь. Не удосужился даже запомнить клятву. Не с чего теперь обращаться к нему на «вы», как она делала всю жизнь — уж не после только что произнесённой клятвы. Отныне они связаны не только враждой и близким родством. Он же неопределённо хмыкнул, отвернулся и отошёл к своему Ночному Ветру — тому самому коню, на котором в последний раз приезжал в Солитьюд три года назад, и верхом на котором умчался прочь после того, как убил своего короля. Глядя, как он по-юношески непринуждённо запрыгивает на высокого серебристо-чёрного в яблоках красавца-скакуна, она прошептала: — Провались в Обливион, гнусный ты мерзавец. На полпути до дворца заморосил дождик, затем налетел ветер с ливнем. В покоях она некоторое время сидела в ближайшем от входа кресле почти неподвижно. Поглядывая на неё, стражницы сняли плащи, развесили перед очагом, потом принялись шумно переобуваться. Некоторое время спустя подошла Гевьон: — Чего вы ждёте, госпожа? Встаньте, я помогу вам снять плащ. Он весь вымок, как и подол платья. — Да, сейчас. Она расстегнула застёжку, поднялась, и подбитый гладким горностаевым мехом тяжёлый шерстяной плащ тут же скатился с плеч. Гевьон вытащила его с кресла и унесла к очагу, а Элисиф принялась развязывать пояс. — Скоро застолье в вашу честь. Думается мне, пока не снимайте этого платья. Оно ведь у вас получается венчальное? Вообще-то, для обручения она выбрала просто новое платье цвета тёмного мёда с золотым в жемчуге и мелких червлёных и вишнёвых яхонтах, смарагдах, ясписах и златоискрах шитьём по вороту, рукавам и подолу. Совсем недавно они вдвоём с Гисли пошили его из того шёлка, что подарила ей на последний день рождения Виттория. Из первого подвенечного платья за пять прошедших лет она безнадёжно выросла. Следовало бы его перешить, но вряд ли в дороге найдётся время, как и желание. А плащ она возьмёт тот, что и в первый раз — из тяжёлого тёмно-алого шёлка с богатым изукрашенным червлёными и вишнёвыми яхонтами и жемчугом шитьём по всему краю и со вставшим на дыбы солитьюдским волком посередине спины. Элисиф кивнула, и Гевьон наставительно продолжила: — Такой красавице, молодой да крепкой, не пристало вдоветь. Вам двадцать два, так ведь? Я в ваши годы уже носила второго. Слова больно укололи. Что ей за дело? Эта женщина выглядела по крайней мере вдвое старше Элисиф. И происходила из худородного истмаркского клана, из родни Каменных Кулаков и Раннего Рассвета. Но наверняка за хорошую службу будущий король пожалует ей звания и земли получше прежних. — Скоро сядете рядом с престолом Исграмора. А там и детки пойдут. Или вы не рады? — Мне-то двадцать два. А твоему вождю почти на тридцать лет больше. Гевьон не смутилась: — У ярлов и королей ведь это принято! Наш ярл ничуть не дряхл, вы не думайте. И едва ли не улыбнулась. Невыносимо сильно захотелось высказать в лицо этой несдержанной женщине всё накопившееся на сердце — да так, чтобы остальные слышали — но вместо этого Элисиф отвернулась и отошла к дверям переобуваться. После короткого очень скромного обеда она занялась сборами в дорогу. Вещи постоянно валились из рук, это раздражало, но всё равно она провозилась с сундуками до глубокой ночи. А в постели обнаружился припрятанный между подушек кувшин с прахом. Некоторое время Элисиф смотрела на него, и отблеск единственной свечи переменчиво плясал на блестящей поверхности. Наверное, над вампирским прахом негоже читать упокойные молитвы? Наконец, она тяжело вздохнула. И решилась. Ночной ветер ворвался в окно, обдав пронизывающим холодом. Стражницы издали несколько удивлённых возгласов, но не подошли и не спросили, чем это вздумала заняться пленница. Элисиф же, ещё подумав, как лучше поступить, перехватила кувшин поудобнее и, как следует размахнувшись, отбросила в темноту. Даже если прах и высыплется, не долетев до воды, всё равно по ветру его унесёт в море. То самое море Призраков, на которое так любила смотреть Сибилла. — Прощай. Услышав далеко внизу едва различимый за воем ветра плеск, она повторила: — Прощай. Скоро и я покину Солитьюд.