Путешествие в Гардарику

Афина очень не любила пользоваться дромосом, открытым не ею, а потому Гермеса она сначала услышала. – Ох уж эти женщины! – его голос нельзя было не узнать, хотя бы по насмешливо-язвительным интонациям. – Уже домой… Афина? Афина открыла глаза и повернулась к брату. – Хайрэ. Гермес был не один. Он сидел в кресле – или, точнее, полулежал, закинув ноги на один подлокотник и опираясь спиной на второй, а в руке держал чашу с каким-то горячим напитком. Аполлон сидел напротив него, рядом с женщиной, которую Афина никогда ранее не видела, но узнала бы ее сразу – именно так должна была выглядеть и выглядела мать Аполлона и Артемиды. Прекрасная, величественная и спокойная. – Да, действительно Афина, – хмыкнул Гермес, с интересом разглядывая уже не сестру, а ее невольного спутника, которого Афина все еще крепко держала за плечо. – А то уж подумал – надо же, вместо себя жениха с невестой отправила. В путешествие, так сказать. – Их без меня отправили, – разжимая руки, ответила Афина. Она представила своего спутника, затем Аполлон представил свою мать и, как оказалось, хозяйку дома. – Я велю приготовить вам комнаты, – негромко сказала Лето и вышла. Рассказ Афины о произошедшем после пира слушали внимательно, не перебивая, хоть и видно было, что вопросы есть у всех. – Странная история, – задумчиво произнес Аполлон по окончании. – И пока совершенно мне не понятная – отчасти от того, что я не знаю обычаев Гардарики. – Мне тоже многое не понятно, – откликнулся Чернобог. – Хоть все эти обычаи мне ведомы. Афина впервые слышала его голос, звучный и глубокий. «Таким на поле боя воинами командовать можно – точно все услышат!» – А мне многое понятно, – Гермес улыбался, но Афина заметила, что глаза при этом у него были серьезные. – Например, что сестре очень уж ваши одежды нравятся, я ее даже не сразу узнал. Да и вообще сперва подумал, что это Афродита. Афина метнула на него негодующий взгляд, но Гермес словно не заметил этого, продолжая разглядывать Чернобога. – Афродита бы держала не за руку, – несколько снисходительно ответил ему Аполлон. – Ты что, Афродиту не знаешь? Афродиту Афина знала, более того – прекрасно знала мнение о ней братьев, а потому рассердилась, решив наедине высказать свое неудовольствие подобным сравнением. Она осуждающе поглядела на Аполлона, затем бросила быстрый взгляд на Чернобога и заметила, что он едва заметно улыбается. «Он знает, кто такая Афродита, – догадалась Афина. – Знает и понимает, на что намекает Аполлон!» Она почувствовала, как ее щеки начинают краснеть, но, к счастью, этого никто не заметил – в комнату вернулась Лето и предложила показать гостям их комнаты. – Какая у тебя хорошая мать, – негромко обратилась Афина к Аполлону и, не удержавшись, пояснила: – Такая тактичная. Выходя вслед за Лето, она услышала насмешливое фырканье Гермеса, но не стала задерживаться – хотелось переодеться и хотя бы немного отдохнуть. Комната была небольшой и очень уютной, и Афина с удовольствием присела в удобное кресло у окна – идеальное место для размышлений. А мыслей было множество. Например, кто и зачем так поступил с молодыми? И как именно? Афина прикрыла глаза, вспоминая, что именно она увидела в домике. Лавка с одеждой, причем нательного на ней не было, только платье, штаны с рубахой да пояса. На полу обувь, полуприкрытая упавшим платом. И огромная кровать, едва примятая, а на белом покрывале словно рана на теле – красная лента, та самая, что была в косе Костромы. Или… Или все же другая? Афина нахмурилась, стараясь поточнее припомнить цвет ленты Костромы, но поняла, что ей нужна помощь. Чернобог отдыхать не пошел. Он беседовал с Аполлоном, а Гермес, казалось, дремал в своем кресле. Однако едва только Афина вошла, тут же встрепенулся и открыл глаза. – Что-то не так? – спросила Лето, оглядываясь и откладывая в сторону шитье. – Не совсем, – улыбнулась ей Афина. – Комната прекрасна, но не хочется загромождать ее мрачными размышлениями. – Это правильно, – ухмыльнулся Гермес. – С размышлениями надо к нам. – Не к вам. – Афина повернулась к Чернобогу: – Какого цвета была лента Костромы? Тот удивленно взглянул на нее, порылся в своем кошеле, и, достав кроваво-красный камень, протянул его Афине. – Точно? – Да, – уверенно ответил он. – Плат было немного темнее. Коса у Костромы длинная, кончик косы и лента были хорошо видны. Афина покрутила в руках камешек, снова прикрывая глаза. Платье на лавке, пояс – и лента. Ее положили на лавку, когда зашел разговор о колдовстве, но она соскользнула, упала на так никем не поднятый плат. Они были одного цвета. – Лента в комнате была не ее, – произнесла Афина, глядя на Чернобога. – Случайно она там оказалась или ее подкинули специально – но эта не ее.

***

Афина проворочалась в кровати почти половину ночи. Сон никак не шел, перед глазами возникала то улыбка Чернобога, то соскальзывающая на пол лента, то руны – похожие на отпечатки птичьих следов… Постепенно эта полуявь сменилась сновидениями, в которых она то ли убегала от кого-то, то ли догоняла, но никак не могла догнать кого-то ускользающего. Вьющегося, словно змея… Змеи Медузы нежно шипели, шелестя чешуей, терлись о плотную повязку на ее глазах, и Афина тихо смеялась, отводя баловниц от лица подруги, склонялась и целовала, чувствуя, как губы Медузы подрагивают, отвечая. – Я вернусь к тебе, – прошептала Афина, но ее голос заглушил громкий хохот. Торжествующий и ехидный, и тело Медузы, все еще обнимающей Афину, стало меняться. Контуры словно сминались под гигантской рукой, вылепливающей нечто новое – появляющаяся чешуя царапала кожу, стремительно выросшие когти вонзились в спину. Афина вскрикнула, стала вырываться, все еще боясь причинить боль бьющейся в судорогах изменений Медузе, но силы словно утекали в песок. Афина рванулась сильнее, оттолкнула, и ей удалось разорвать объятья, откатиться в сторону, и в этот момент повязка на глазах Медузы стала истончаться и таять. – Не смотри! – хрипло закричала Медуза. Афина отвернулась, плотно зажмурившись, и разом все стихло. Тишина была глухой, вязкой словно мед, и Афина стала задыхаться, погружаясь все глубже и глубже. Она рванулась вверх, к угасающему свету, протянула руку… И схватилась за протянутый посох, рванувший ее так резко, что ладонь едва не соскользнула. Чужая ладонь, приятно горячая, сильная и уверенная обхватила запястье – и вот уже Афина стоит, дрожа на холодном ветру, а Чернобог кутает ее в тяжелый кроваво-красный плащ. Пряди его волос полощутся на ветру, иногда хлещут по лицу Афину. – Навь, – глухо произносит Чернобог. – Ваша Навь, не наша. Тартар, понимает Афина. Они стоят у распахнутых врат Тартара, а за спиной лежат мертвые Бриарей, Котт и умирающий Гиес. Силящийся что-то произнести и царапающий землю одной из многочисленных рук. – Не смотри туда, – говорит Чернобог, зная, что Афина собирается обернуться. – Не надо. Я сам. Афина зажмуривается и молчит, хотя хочет кричать во все горло. Холод. Мрак. Тишина. Она вздрагивает, когда ее плеча касается рука Чернобога… И просыпается.

***

Сначала Афине показалось, что она все еще спит – такое все вокруг чужое, но потом вспомнила, куда ее занесло. И дрожит она, потому что шерстяное одеяло сползло на пол. Соскользнуло, когда она ворочалась и металась на кровати. – Тартар, – вспомнила Афина. – Гекатонхейры. Она быстро привела себя в порядок – какой бы тяжелой ни была ночь, какой бы сон не снился Афине, но она не могла позволить другим увидеть себя растрепанной, словно последняя рабыня. «И то, что Чернобог может тебя увидеть, не при чем», – ехидно шепнул внутренний голос. – Не при чем, – вслух произнесла Афина. – Совершенно! Она поспешила в общую комнату, но застала там одного Аполлона. – Мать спит, твой гость еще не выходил, а Гермес вообще сбежал. Его Аид зачем-то позвал, – ответил Аполлон на вопрос Афины. – Ничего особенного не сказал, но выглядел встревоженным. Как ты сейчас, – добавил он, внимательно глядя на Афину. – Давно ушел? – пожалуй, впервые Афина поняла, как это бывает, когда предчувствия стискивают сердце. – Ночью. – Он качнул килик, вглядываясь в глубины плещущегося вина, и велел: – Рассказывай. – Я вчера уже все рассказала, – резко ответила Афина. – Вчера вечером тебе не нужен был Гермес. Сегодня ты первым делом спросила про него, – он взглянул на Афину, и она увидела, что в глубине его зрачков зарождается… гнев? буря? тьма? – Рассказывай! – Это всего лишь сон. – Кто как не я может растолковать смысл видений? И Афина сдалась, рассказала, правда не полностью. Упомянула лишь, что сначала ей снилась Медуза – такая, какой она стала. Зачем кому-либо знать о том, что они встречались, и не раз? Зато с того момента, когда Афина услышала смех… Она словно погрузилась в транс, широко раскрытыми глазами смотрела в точку поверх плеча Аполлона и говорила тихо, ломким безжизненным голосом. И вспоминала все новые подробности. Каменеющее тело Медузы. Бриарей со вспоротой грудной клеткой. Рассеченный надвое Котт. Гиес с серпом, застрявшим в животе… Она рассказывала и погружалась в темноту. Несмотря на бьющие в окно солнечные лучи в комнате становилось все сумрачнее, воздух густел, его уже можно было вдохнуть с трудом… Хлесткая пощечина привела Афину в себя. Она вскинулась и негодующе уставилась в серые глаза Аполлона. «Оказывается, он тоже умеет беспокоиться, – подумала она, сглатывая. – Интересно только, за кого именно?» – Думаю, нам самое время отправиться в гости к Аиду. Голос Чернобога заставил Афину слегка вздрогнуть – она не заметила, когда он появился в комнате. – Позавтракать успеете, – Аполлон, помедлив, отвел глаза от Афины. – Я попрошу мать собрать вам в дорогу необходимого, – и вышел. – Мне тоже снилось странное, – тихо произнес Чернобог. – Странное и… пожалуй, страшное. Ты умеешь бояться, воительница? – Не боятся только безумцы, – ответила Афина словами, которые когда-то, чуть ли не в прошлой жизни слышала от Гермеса. Тогда она только посмеялась, но позже, глядя на кровавую бойню у стен Иллиона, на озверелые лица героев и полубогов, поняла весь их смысл. – Я научилась этому. – Я тоже. Чернобог стоял за спиной у Афины, и ей казалось, что его дыхание заставляет пряди волос вздрагивать и шевелиться… …как змеи на голове Медузы. Когда она запрокидывала голову, смеясь или поставляя лицо солнечным лучам, змеи скользили по плечам и спине, недовольно шипели, свиваясь и распутываясь. А когда она грустила, змеи словно засыпали… По телу пробежала едва уловимая дрожь, но Чернобог заметил ее и молча набросил на плечи Афины плащ. – Благодарю. «Богиня-девственница, – подумала она, радуясь, что Чернобог не может заглянуть в ее мысли, распознать причину. – Дрожу от любовного томления, словно молоденькая жрица в храме Афродиты! Впрочем, любовного ли?» – А любить? – спросила она, одновременно снедаемая любопытством и сердясь на запропавшего куда-то Аполлона. – Любить ты умеешь? – Когда-то думал, что разучился, – тяжело уронил Чернобог, и Афина рассердилась на брата еще сильнее. – Меня очень старательно учили ненавидеть, а я был хорошим учеником. Больнее всего способен ударить тот, кто ближе. Чем ближе – тем больнее. Эту истину молодой Чернобог забыл совершенно, потеряв голову от красавицы Марены, подпустил ее так близко, как никого до той поры не пускал. Ввел в свой дом законной хозяйкой – владей всем, на что упадет взор твой, жена любимая… – И чем все закончилось? – с интересом спросил Аполлон, входя в комнату. – Извини, что прервал. Сейчас слуги принесут завтрак. – Она предала, и мы расстались, – коротко ответил Чернобог. – Пожалуй, если бы она предала только меня, я бы со временем простил ее. Наверное. Но она подвела на грань безумия и к краю пропасти не только меня. А такого не прощают никому. – Я запомню твои слова, – задумчиво произнес Аполлон.