Ничтожество

      Настроение было паршивое. Бывает так паршиво, до чертиков, аж тошно. Вокруг будто не было и души, ни одной, хотя толпа на светлой улице, освещенной неоном, всеми силами пыталась доказать мне, то вокруг меня уйма людей. Но людей не было. Людей не было.       Мне отчего-то захотелось позвонить Стэфану. Несмотря на всю напыщенность, дорогой читатель, о которой можно подумать сперва, он неплохой. Быть может, чересчур нудный, молчаливый, но ей-богу, неплохой! Я ему никогда не звоню, не звоню, но отчего-то мне тогда захотелось услышать его голос. Знаете, мы только переписывались, много переписывались, хоть он и не всегда отвечал, что временами выбешивало, жуть! Он, Стэфан, часто рассказывал мне о школе, в которой учился когда-то давно, о людях, которые ему нравились. Это было занимательно, занимательно и здорово! Книг он особо не читал, но с ним было довольно интересно, вот что я вам скажу.        Однажды он попросил меня составить ему список книг, которые могли бы ему понравиться. И я составила. Да, черт возьми, сидела над этим гнусным списком весь вечер, аккуратно вырисовывая черной гелиевой ручкой буквы, пусть и прекрасно зная о том, что он, скорее, решил таким образом сделать мне приятное, чем правда все прочитать. Нелепо, смешно, но чертовски мило. Да, верно, чертовски мило!       Ему нравилась политика. Подумать только, мальчишке нравилась политика! Я ее терпеть не могу, скука смертная, а он, дурак, всю литературу перечитал. Вот умора! В жизни мы со Стэфаном мало общались, больше переписывались, так мне было удобнее. Так нам было удобнее. Но голос у этого высокого худощавого юноши был запоминающийся. Какой-то очень гнусавый, знаете, и взрослый. Низкий, как у моего отца. Стэфан вообще выглядел старше своего, чего не скажешь обо мне.       Мои по-детски большие глаза светятся радостью каждый раз, когда мне удается найти местечко возле окошка в автобусе. Я хватаюсь за ярко-желтый горизонтальный поручень и выпрямляю локти. Любуюсь на мелькающие здания и деревья, в моих наушниках играет Ten-Twenty-Ten, а я постукиваю ледяными пальцами по поручню и мечтательно зажмуриваюсь, думая о самой разной ерунде. Я до сих пор чувствую себя пятилетним ребенком, не вру! Все путают Стэфана с моим старшим братом, когда ему самому всего на три месяца больше моего!        Мне отчего-то вдруг так тоскливо стало, что захотелось ему позвонить. Но я не позвонила. Не позвонила, и все тут. Для звонка нужен повод, а у меня его не было. К тому же, в квартире Стэфана могут быть его родители. А с ними связываться нет никакого желания.        Я проходила мимо огромной стены, на которой был нарисован громкоговоритель. «Орало», как мы любили его называть. Стена-то была самая обычная, но как же смешно было видеть, что она, одинокая, стоит посреди свежего газона, а на ней нарисовано «орало». Зачем эта стена вообще тут стоит? Но мне не было смешно тогда. Паршивое было настроение. Что я, черт возьми тут делаю? Мне здесь не место. Тоска зеленая. А Стэфан бы засмеялся, он бы тронул меня за плечо и улыбнулся мне. Все-таки, надо ему позвонить.        Я часто представляю, что он рядом идет. Прямо вижу, как он озирается, смотрит на низкие дома и редкие деревья. И жалуется на местность, он же живет на другом конце города. Провожал меня до дома лишь один раз. Разговаривал со мной о том, о сем, и жаловался, в каком я живу отвратительном месте. Больше не провожал.        Он, знаете, такой человек, самый обычный, но отчего-то тянет к нему. Он, знаете, ничего может не говорить, а все равно хорошо идти с ним рядом. Хорошо идти с ним рядом, знаете. Я ему позвонила, правда позвонила бы. Жаль, что я не особенная. Он чертовски особенный.        Домой идти не хотелось, так сильно, что я пошла по самому длинному пути, оборачивающему мой дом чуть ли не дважды. Вот только вел этот путь по подворотне. Страшно было идти, но я все равно пошла. Лишь бы не домой. На улице было холодно и темно, мороз пронизывал насквозь, желая разорвать мои мерзлые мысли на части. Я думала про Стэфана и про громкоговоритель. Там рядом с этой самой стеной площадка была детская, на которой малыши резвились даже в то время, когда я бродила по подворотне. На этой площадке здорово, я даже до сих пор иногда там бываю. Но только с друзьями. Одной делать нечего, сиди там, да смотри на бегающих ребят, носящихся туда-сюда. Они забавные, конечно, но гулять по жуткой и тоскливой подворотне мне нравилось больше. Я, наверное, ненормальная.        Там, на этой самой площадке, есть такая качель, круглая, перевязанная веревками. Хорошая, очень хорошая качель. Я на ней обычно качаюсь с кем-нибудь замечательным, потому что эта самая качель такая огромная, что на ней могли бы уместиться трое. Но Стэфану она не понравилась бы, он бы не стал качаться со мной. Он бы и качать не стал, завел разговор про политику, дурак. А я бы качалась. Я люблю качаться на этой веревочной качели, мне почему-то кажется, что я сейчас взлечу к небу, вдоль здания напротив. А Стэфан ничего не скажет, он только растерянно посмотрит мне вслед. Глупо, наверное, так думать, но я же не нормальная. Я все равно думаю. Мне здесь не место.